Дмитрий Емец - Таня Гроттер и пенсне Ноя
Глава 3
«ПЕРВОМАГИЯ НОЯ»
Утро, когда искра возмездия настигла Гурия Пуппера, выдалось урожайным на события. Одно из них, крайне важное для всего Тибидохса, хотя, возможно, внешне и неприметное, произошло со знойным красавчиком Жорой Жикиным. Разрываясь между Пипой и Гробыней, ежеминутно трезвонившими ему по зудильнику, Жора бегал туда-сюда по длинной лестнице, то восходя едва ли не к Олимпу, где ждала его Катя Лоткова, то низвергаясь в бездну к Пипе. Правда, низвергаться в бездну было гораздо приятнее, поскольку вниз по ступенькам Жикин бежал гораздо резвее.
– Надо девушек запретить как класс! Они неискренние, ветреные, они сами не знают, чего хотят! Они то мямли, которые растекаются между пальцев, то танкетки, норовящие проехать у тебя по голове! Долой их, и все тут… Сто раз прав Шурасик: женщина погубит человека! – считая ступени, бубнил запыхавшийся Жикин.
Лестница, по которой уже едва таскал ноги Жора, была одной из главных достопримечательностей Тибидохса. И, как следствие, она разделила судьбу всех достопримечательностей мира: старожилы к ней давно привыкли и совсем не обращали внимания. Исключение составляли лишь шустрые первокурсники, которые, округляя глаза, таинственно сообщали друг другу невероятные подробности.
Например, их обычно поражало, что по обеим сторонам лестницы на стенах висят оживающие картины. Некоторые добродушно пыхтят трубками, другие, по примеру Гуго Хитрого, не показываются на холстах и лишь изредка выбрасывают наружу какое-нибудь надоевшее им деревцо или идиллическое стадо овечек. Эти портреты – старые мизантропы и ворчуны, которым все на свете надоело, в том числе и собственное долголетие.
Фигуры с других картин торопливо высовываются из рам и хватают их. Чаще получается, что дерево или овец заполучил не тот, кому они были действительно нужны, и тогда между портретами затеваются нудные обмены. Виноградные гроздья меняют на доспехи, доспехи на орденские ленты, лошадиный круп на пару яблок из натюрморта, и так до бесконечности, пока в конце цепочки не оказываются те самые вожделенные овечки. За долгие века в результате сотен удачных и неудачных обменов многие картины променялись в буквальном смысле до белого холста, другие же забарахлились до невозможности, и разделанная баранья туша на них запросто может соседствовать с лошадиной сбруей и мечтательными фиолетовыми облаками, в которых нежится слинявший от Психеи Амур…
Но довольно о портретах. На Главной Лестнице и без них есть на что посмотреть. К гробницам и магическим камням цепями прикованы проклятые мечи времен средневековых магических войн, страдающие без свежей крови. Уничтожить их невозможно, и, один раз вынутые из ножен, они отказываются убираться в них обратно, пока не убьют кого-нибудь.
В нишах прячутся таинственные лари-ворота в иные миры, имеющие привычку не возвращать того, кто имел неосторожность в них спрятаться. Если же кто-то, скажем, просто заглянул в ларь, неведомые миры, о которых мало что известно даже Сарданапалу, мгновенно подменяют ему душу. Вернуть ее назад можно, лишь если очень быстро обмыть пострадавшего росой с трех континентов – живая и мертвая вода здесь бессильна – и произнести заклинание очищения.
Истертые ковры-самолеты, которыми застланы площадки, трясут кистями, пуская в глаза коварную алмазную пыль, которая заставляет видеть в жизни лишь самые отвратительные ее проявления, или некстати взлетают под ногами, пытаясь сломать шею тому, кто обратил внимание на их ветхость. К тому же у ковров-самолетов очень натянутые отношения с магическими пылесосами, вследствие чего они атакуют каждого, кто, приблизившись к ним, будет иметь в руке хотя бы трубу от него.
Притомившийся Жора остановился передохнуть на небольшой площадке, расположенной между двести семидесятой и двести семьдесят первой ступенями лестницы. Когда же, в очередной раз вызвоненный Лотковой, бедняга потащился к чердаку, то внезапно увидел двух хмырей, суетившихся у стены. Сняв со стены портрет (шнур, на котором он висел, они просто-напросто перегрызли), хмыри упорно заталкивали его в узкую щель в камнях, из которой скорее всего сами и появились. Портрет в тяжелой раме не проходил, и оба хмыря пыхтели от раздражения. В момент, когда появился Жора, они намеревались уже сломать раму и вытащить из нее холст. Ближайший хмырь – с одним прямым и вторым недоразвитым рогом – был Агух, личный хмырь Чумы-дель-Торт. Другого, пухлого и вылинявшего хмыря, похожего на сдохшую дня три назад кошку, Жикин видел впервые. При приближении Жоры оба хмыря с беспокойством оглянулись. Они явно не ожидали, что их застигнут врасплох.
– А ну, марш отсюда! Провоняли тут все! – сердито крикнул Жора, зажимая нос.
Обычно трусоватые хмыри избегали связываться с магами, но теперь что-то изменилось. Агух с удвоенным упорством продолжил проталкивать портрет в щель. Другой же хмырь, оскалив желтые зубы, кинулся на Жикина.
У доцента кафедры нежитеведения Медузии Горгоновой было множество недостатков. Случалось, она бывала нетерпима, раздражительна и пристрастна. Но одного было у нее не отнять: она отлично знала свой предмет и умела отточить магические навыки учеников до автоматизма.
– А, чтоб тебя!.. Мотис-ботис-обормотис! – не задумываясь, крикнул Жора, выпуская красную искру.
Едва услышав заклинание, потертый хмырь перевернулся в воздухе, заверещал и метнулся в щель. Агух с ненавистью зашипел на Жикина и тоже кинулся наутек. Его широкий зад застрял в щели и протолкнулся лишь после того, как в него попала посланная вдогонку искра. К запаху дохлятины добавился запах паленой шерсти.
Жора хмыкнул и самодовольно подул на перстень. Приятно ощущать себе супермагом, даже если справился всего-навсего с двумя хмырями. Отвоеванный портрет продолжал лежать на ступеньках. Жикин поднял его и, перевернув, взглянул на него. Он смутно надеялся, что на картине будет изображена нагая Афродита или на худой конец купающаяся нимфа (только такие картины Жикин признавал за искусство и готов был бы даже понять мотивы позарившихся на них хмырей), но его поджидало разочарование. На потемневшем холсте был смуглый морщинистый старец в восточном одеянии, на переносице которого поблескивали круглые стеклышки.
«Дедок какой-то! Совсем хмыри очумели: что попало таскают!» – мельком подумал Жикин.
Восстановив перегрызенный шнур простеньким заклинанием Какновус, Жора вернул портрет на прежнее место и блокировал хмыриную щель надежным индоевропейским заклинанием. Баста шмыглос.Ему почудилось, что мудрец взглянул на него с благодарностью.
– Да ладно тебе, батяня! – ворчливо сказал Жикин, слегка подражая Гломову. – Всего парочка хмырей! Будут проблемы – тока свистни!
Портрет, ясное дело, промолчал, и Жора немедленно забыл о нем. Он уселся на ступеньку, подпер руками голову и стал мрачно размышлять, не уйти ли ему в магвостырь. Он размечтался, как будет медитировать и постигать основы магии, худой, бледный, одухотворенный, но по-своему прекрасный, а молодые магессы будут влюбляться в него без памяти и бросать страстные взгляды из-под вуалей.
«Тьфу ты, Чума!.. Опять не то в голову лезет! Я же собирался отменить девушек как класс!» – подумал Жикин и, обращаясь к портрету, вслух сказал:
– Пуппер грозился и не ушел, а я вот возьму и уйду!
Мудрец посмотрел на Жикина и, как тому показалось, с большим сомнением покачал головой.
– А вот грязи не надо! Ты меня плохо знаешь! Я, если что решу, обязательно сделаю! Мое слово – гранит! Заяц трепаться не любит! – сердито заявил Жора.
Губы старца насмешливо дрогнули. Или, может, это блик от факела скользнул по его выписанному маслом и казавшемуся выпуклым лицу? Жикин встал и подошел к портрету. Медная табличка с названием картины была начищена до блеска тибидохскими домовыми. Правда, те же старательные домовые за долгие века стерли с таблички все буквы.
– Ты кто? Древнир? У Древнира лицо другое было, я в книгах видел… Гуго Хитрый? Нет, у Гуго щеки ни в какую рамку не влезли бы. Ну да не важно, и так понятно, что ты важная магическая шишка. Может, царь Горох? Не-а, тот небось был бы в лаптях с алмазами и в ушанке Мономаха! – принялся рассуждать Жора.
Задетый за живое, старец с портрета протянул руку и настойчиво указал пальцем на противоположную стену. Нельзя сказать, что Жикина это сильно впечатлило. В магическом мире ко многому привыкаешь. Если даже наспех напечатанные календарики с Пуппером оживают, то от работ великих мастеров ожидаешь большего. Все же, заинтересовавшись, Жора обнаружил там, куда показывал портрет, небольшую нишу, в которой висела другая, совсем уже непримечательная картина. Это был потемневший, засиженный мухами натюрморт. На тяжелой бархатной скатерти лежали фрукты, гипсовая маска сатира, кувшин и книга. Казалось, художник обратился к случайным предметам и, скомпоновав их без особой последовательности, нарисовал их предельно тщательно и старательно. На потрескавшемся переплете книги прочитывалось: «ПЕРВОМАГИЯ НОЯ».
