Елена Асеева - Коло Жизни. Середина. Том 1
— Хотел, хотел тебе сказать, спросить…Зачем в прошлый раз бросил? — торопко дыхнул Крушец и зябью заволновались не только жилки, сосуды, натянутые на его голове и лице, но и более ретивей побежали символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы наполняющие его остальную плоть. — Почему не забрал в первой плоти? Почему бросил перед гибелью второй? Почему сам не объяснил, что Еси подлежит отключению? Почему все объяснения переложил на Небо? И ноне… ноне, я звал… Так звал тебя! Кричал Родителю, сказывал вашим созданиям. А вы… вы таились, хоронились от меня. О! как я сердит на тебя, на Родителя… Как!..
Однако, Крушец с каждым сказанным словом повышающий глас так и не договорил, ибо Перший встревожено прикрыл ему перстами уста, смыкая их и запрещая толковать.
— Прошу, мой милый, не надобно так волноваться, — умягчено и единожды скоро молвил Господь, понимая, что время весьма в данный миг безжалостно к их разговору. — Одначе я ведь все тебе и всегда сказывал. И почему не забрал в первой плоти, и почему отбыл перед отключением от жизни второй. А ноне… ноне… как только Родитель услышал, что ты жаждешь нашей встречи, сразу же меня прислал.
— Не правда, не правда, я ему кричал! я передавал через эту, — суматошно и весьма громко отозвался Крушец и данное негодование проскочило сквозь приткнутые, к его губам, пальцы Першего и одновременно сотрясли плоть мальчика под ним. — Через бесицу-трясавицу, когда она лечила плоть. Я кричал Родителю, ибо Он обещал, что более не будет разлуки с тобой! И наново! Он наново нарушил свое обещание! Скажи Ему про обещание! Скажи Ему, что я не могу без тебя… не хочу… не буду… И это не просто моя прихоть, коль Родитель не понимает, это необходимость!
— Тише… тише, мой милый, бесценный малецык… не горячись… не горячись мой Крушец, — обеспокоено теперь уже зашептал старший Димург, стараясь тембром своего приглушенного голоса снять тревогу с лучицы. — Ты слишком возбужден, потому крик подаешь таким рывком, что Родитель не понимает твоего послания. И Он не знал, что ты передавал послание через бесицу-трясавицу. Если бы знал… я бы давно был подле… Потому не надо досадовать… тревожиться, сие для тебя моя радость может быть вредно… И мы не столько таились, сколько хотели, чтобы ты научился управлять плотью… чтобы объединился с ней, а она набралась особыми чувствами, эмоциями. Абы ты стал. — Перший прервался и торопливо качнул головой, не позволяя говорить лучице, поелику почувствовал, как вздрогнули перста прикрывающие его уста. — Не говори… поколь молчи… мой самый дорогой Крушец, — вновь полюбовно продышал Господь и его бас-баритон сотрясся. — Я же обо всем тебе рассказывал, еще тогда когда ты был лишь мой… когда рос и формировался. Ты, же мой любезный и сам ведаешь, что эти знания необходимы твоим граням… Твоим человеческим граням нужны знания… способности… волнения. Только когда плоть переживет чувственность, разнообразные эмоции, пройдет испытания, ощутит страсть, сформируется хороший, зрелый мозг, оный дарует тебе все необходимое для дальнейшего роста. Поверь мой драгоценный, следующая жизнь будет последней, и разлука закончится, но для того ты должен выполнить определенные вещи. Пообещай мне, что их выполнишь… пообещай…
Перший медлительно отодвинул перста от губ лучицы, и та малозаметно дрогнула всей своей сияющей плотью, отчего заколыхались письмена и знаки на ее поверхности, точно паутинчатая сеть купно оплетающая.
— Сначала скажи, что я должен выполнить, — несогласно откликнулся Крушец и голос его прозвучащий слишком высоко сотряс лежащее под ним тело Яробора Живко.
— Что ты, так тревожишься моя любезность… говори тише… ниже, — нескрываемо смятенно молвил Димург, проведя рукой по скосу головы лучицы там, где когда-нибудь у нее будут волосы, а днесь ажурным плетением колыхались жилы, сосуды, нервы, мышцы, напоминающие собственным движением колебание воды в сосуде. — Не допустимо, так горячиться, и нет времени спорить. Ты должен безоговорочно выполнить, что я скажу, иначе не сумеешь добрать надобных физиологических качеств, и посему поставишь под угрозу собственное перерождение. Мой милый малецык, мой Крушец, знал бы ты как мне дорог, как близок, — это Бог проронил, ибо лучица воочью не в силах справиться с волнением заколыхала контурами своего загустевшего тела, а вместе с ним прерывчато дернулась плоть мальчика. — Сейчас, надо правильно себя вести, — дополнил Господь все с той же заботой в голосе, — чтобы ты смог прийти на Коло Жизни, выбрать печищу, стать Зиждителем.
— Стать Господом… Господом… Только Господом… я уже выбрал… выбрал печищу, — Крушец сейчас молвил чуть слышно и губы его покрытые сетью жилок, судорожно затрепетали. — Ты же знаешь Отец… Твою. Твою печищу. Ничего не изменилось, и никогда не изменится… Я это сказал Родителю, сказал тогда тебе. Хочу быть подле тебя всегда, безлетно… Я тогда у Родителя хотел пожаловаться тебе… поговорить, но не мог… не мог. Так жаждал с тобой потолковать все это время, посему перво-наперво подумал о голосе… Хотел посетовать о нашей разлуке, рассказать, как мне было стыло у Родителя без тебя, когда меня похитили. Как я рвался в первой плоти, как болел во второй… Как мне было больно… — сие он всего-навсе прошелестел, вложив в свою молвь столько горечи, боли… обиды.
Старший Димург тотчас провел дланью по телу лучицы, затронув струящиеся по нему также, словно в сетчатом орнаменте, символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы плавно завибрировавшие своими стройными рядьями и прильнул губами к очам, в которых попеременно вспыхивали и вовсе густые блики света, однородного смаглого цвета.
— Мой милый… милый малецык, — прошептал Господь, вкладывая в каждое слово всю свою отцовскую привязанность и не менее сильную пережитую им боль, тревогу. — Послушай, меня внимательно, не перебивая. Я обо всем произошедшем, о нашей разлуке, твоем похищении знаю от Родителя… И это я… я виноват в твоих переживаниях, боли, болезнях… Прости меня, бесценность… Несомненно, я не заслуживаю того, чтобы ты был обок меня, не заслуживаю твоей любви, привязанности… Но я так рад, так рад, что, несмотря на пережитое, ты не изменил своего решения и все еще жаждешь быть рядом со мной… И я тоже того хочу… жажду… лишь о том и думаю… Думаю о том моменте, когда завершится наша разлука, и мы будем вместе, и сумеем обо всем потолковать… обо всем… Но нынче… нынче очень многое зависит от тебя… Потому я прошу тебя выслушать меня внимательно.
Зиждитель резко прервался, потому как под Крушецом судорожно сотряслось тело мальчика и кровавая капля выползла из правой ноздри да замерла на ставшем плотной, как корка, слое мази. Еще мгновение и вторая капля, вже по проторенному пути подтолкнув первую, и смешавшись с ней воедино, дотекла до верхней губы юноши, приобретшей даже под мазью голубоватый цвет.
— Господь Перший, поторопитесь, время на исходе, — обеспокоенно дыхнула, стоящая где-то вне круга свечей рани, оттененная светом откидываемым лучицей.
— Крушец, — взволнованно и очень настойчиво проронил старший Димург и черты его лица, также как и золотое сияние наполняющее темную кожу, приметно задрожали. — В этой жизни более не тереби мальчика, оставь в покое. Он и так достаточно много думает, повышенно чувствует боль, свою и чужую, сопереживает и совсем лишне тревожится. Успокойся сам и так как ты полностью владеешь его мозгом, умиротвори мальчика. Необходимо, чтобы он прожил, как можно дольше и жизнь его была спокойной. Постарайся не вмешиваться в течение снов, не посылай в них накопленное тобой. Выброс зова делай мягче, сказывай о своих желаниях Родителю более ровно, спокойно. Не стоит горячиться, ибо тогда получается сумбур, и тебя Родитель не может понять… Приходящие видения воспринимай мягче… не противься им… слушай заложенное в тебе и тогда их чреда будет проходить многажды степеней, прерывистей… И, конечно, все, что тревожит с выдохом, отправляй Родителю… Ты понял? — голова лучицы малозаметно качнулась. — Теперь по поводу следующей жизни и это не менее важно, чем мною только, что озвученное.
Тело Яробора сызнова дернулось… и как-то конвульсивно дрыгнули его руки и ноги, стараясь выскочить из удерживающих их недр кушетки, а секунду спустя алая кровь тонкими струйками потекла из обеих ноздрей, заливая чуть приоткрывшийся рот.
— Господь Перший, время, надо завершать, — голос рани Темной Кали-Даруги уже не скрывал своего волнения, и она даже шевельнулась, словно собираясь вступить в круг описанный свечами.
Однако Бог торопливо вскинул руку и махнул в ее направление, останавливая тем самым демоницу на месте. И тотчас и вовсе энергично качнулись стены и свод кирки, так вроде кто-то жаждал через них войти, и днесь пытался пробить широкую али узкую брешь.
