Елена Асеева - Коло Жизни. Середина. Том 1
— Господь Перший, — очень тихо протянула Кали-Даруга, точно страшась разрушить таинственное состояние комнаты. — Время ограничено, как вы понимаете. Чтобы мы не убили господина, я буду контролировать его состояние, и как только скажу, вы должны прекратить толкование с лучицей.
— Хорошо, живица, — мягко отозвался старший Димург, понимая, что днесь жизнь мальчика и столь любимого им Крушеца, находится в руках его созданий.
— Отекная, встань подле завесы, думаю оттуда ты сможешь наилучшим образом запечатлеть лик лучицы, — скомандовала рани демониц.
Кали-Даруга теперь раздавала последние указания, абы увидела, что ее сестры подготовили к обряду мальчика, и, выйдя из круга свечей, встали по краям кушетки, как раз одна супротив другой, одна обок ног, иная головы. Отекная пред тем как занять указанное ей место подала сестрам демоницам большие бубны, где на костяном ободе была натянута кожаная тончайшая мембрана, и забрала у Калики-Пураны пустую мису из-под мази. И лишь после того поспешила к завесе, заняв, впрочем, место несколько диагонально кушетке.
И тогда в круг, в каковом отражаясь будто плясали удлиненные лепестки пламени, отбрасываемые от фитилей свеч, вступила рани и бесица-трясавица, величаемая Люменя, поместившись подле кушетки, напротив друг друга.
— Как только появятся первые признаки кровотечения, надобно прекращать. А иначе не успеем спасти господина. Легкие весьма слабые, — молвила низким шипящим голосом бесица-трясавица, и прошлась своими тремя перстами правой руки по груди и животу юноши, несколько разгоняя в том месте слой мази и единожды очерчивая линию от яремной ямки шеи почти до пупка.
— Я все поняла Люменя, приступай, — достаточно сухо дыхнула Кали-Даруга, и, склонившись к лицу мальчика, вторым языком легохонько облизала ему края ноздрей, тем движением распределяя мазь с подносовой ямки.
Она медленно распрямилась, и внимательно оглядев Яробора Живко, положила длани правых рук на лоб и уста, а обе левые на живот ниже пупка. Люменя тогда же, словно действуя синхронно, вскинула вверх левую руку. Ее три пальца также резко ударились друг о дружку и с тем срослись между собой, образовав гладкую, и довольно-таки широкую полосу. Бесица-трясавица еще раз дернула рукой, а посем еще, и еще… и поколь она так ее дрыгала, передние сращенные фаланги перст принялись, утончаясь, синхронно удлиняться. Вмале образовав из себя тончайшее лезвие, заточенное с одного края. Единственный глаз Люмени, поместившийся у нее во лбу, выкинул вперед махонистый луч сизо-зеленоватого света упавшего прямо в яремную ямку мальчика. А засим в сие самое место, словно клинок ножа, воткнула Люменя свои уплощенные пальцы, вогнав их столь глубоко, что единожды разрезала не только кожу, плоть, но и все, что встретилось им на пути. Рука бесица-трясавицы самую малость завибрировала вправо-влево и тотчас перста плавно направили движение образованного лезвия вместе с тронувшимся лучом вниз в направлении пупка. Чуть слышно зашипела плавящаяся на глазах кровь, мгновенно образующая на рассечение плотную рыжую корку. Сами края маленечко раззявившись, сформировали неширокую щель, в которую могло пройти пальца два.
Плотное безмолвие царило в помещении, только слышался хруст распиливаемой на части грудины, длинной губчатой кости, замыкающей грудь мальчика спереди. Наконец луч и перста Люмени дойдя до пупа, остановили свое движение. Бесица-трясавица рывком вырвала из внутренностей Яробора свои пальцы, потушила свет луча в оке и немедля развернувшись, вышла из круга свечей. Она также стремительно тронулась в сторону завесы и сокрылась в ее серебристой гладе, каковая внезапно закружилась пенистыми, круговыми движениями, вроде жаждая выплеснуться на стоящую недалече Отекную.
И тотчас Перший энергично вскинул вверх левую руку и провел выставленными перстами слева направо и вперед назад, тем словно живописуя в воздухе черную дымку, которая срыву воспорив к своду кирки, вельми резво растеклась по его поверхности. Затем также скоро она скатилась единожды со всех стен, завесе на пол и днесь покрыв и его, окутала все помещение той легчайшей пеленой.
Старший Димург также неспешно опустил вниз руку, и немедля чуть слышно, определенно, того ожидая, загудела дотоль недвижно застывшая рани. И в такт ее гудению синхронно застучали в бубны ее сестры демоницы, теми ударами отбивая ритм биения сердца. Глухими ударами, наполняя кирку и колебля в ней не только стены, свод, но и сам пол. Голос Кали-Даруги промеж того набирал силу и гудел все выше и пронзительней. И вскоре стены кирки мало-мальски завибрировав, принялись поддерживать биение бубнов длительным, протяжным, монотонным предыханием. Казалось, сие образовался огромный организм, в котором стучало сердце, текла по сосудам — стенам кровь и шевелились легкие, делая сначала — вздох, а посем — выдох.
Голубая склера в третьем глазу рани покрылась золотыми нитями похожими на паутины, и те самые тонкие волоконца выпорхнули из него, да, оторвавшись, упали на расщелину в груди Яробора Живко. Не менее скоро выпустив из себя легчающую голубую дымку, коя окутала парами всю трещину, и даже часть грудины обок нее.
Тело юноши судорожно дернулось вперед, но удерживаемое кушеткой немедля вернулось назад, при том весьма зримо заколебавшись. А мгновение спустя в расщелине груди мальчика ярко вспыхнуло, враз вырвавшись наружу смаглое сияние. Оно медлило не более секунды и внезапно прямо-таки выплюхнулось из разреза выросшим на глазах большим, почти с человеческую голову, пузырем, напоминающим водяной. Светозарность, отброшенная им вкруг себя, на малеша придала комнате почитай ореховые полутона, а посем смаглый пузырь порывчато, вздрогнув, стал раскручиваться, раскатываться в двух направлениях… вниз и вверх… в сторону ног и головы. Растекаясь на вроде студенистой массы и живописуя тем самым светящиеся контуры тела, на коем уже явственно проступила округлая голова, зачаточные, длинные руки и достаточно долгие нижние конечности, нынче, однако, больше напоминающие широкий хвост. По глади смаглого тела струились в определенном порядке серебряные, золотые, платиновые разнообразные по форме символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Там же, где в будущем у божества должно было появиться лицо уже проступали, точно вливаясь в само смаглое сияние, оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок, очерчивающие саму форму лика, сомкнутых губ, впадин глаз, чуть выступающего над общей поверхностью лба, скул и носа.
Крушец, развернув свое дотоль скомкано — скрученное тело, завис над Яробором Живко, почти касаясь толстого слоя мази нанесенного на кожу последнего (чуть слышимо зашипевшего) и застыл, выдвинув свой долгий хвост достаточно далеко вперед и тем указывая на свой в грядущем могутный рост, как Бога. И тот же миг прекратила гудеть Кали-Даруга, глаз ее, потухнув, поглотил в голубизне склеры всплески золотого сияния, и синхронно тому перестали стучать в бубны демоницы. Только продолжили монотонно вибрировать стены кирки, тем движением поддерживая общее состояние глубин мощного организма, в котором ноне оказались не только Боги, но и их создания.
Кали- Даруга полюбовно огладила сияющее тело Крушеца, которое по мере раскрытие словно придержало на себе ее ладони, а толстые слегка выступающие светло-красного цвета губы рани растянулись в широкой улыбке. Она порывчато вышла из круга, обаче, только для того, чтобы туда также скоро вступил Перший. Старший Димург приблизившись впритык к кушетке, нежно обозрел замершую лучицу, а затем, склонившись к ней, ласково прикоснулся устами к выемкам ее глаз, одновременно пройдясь дланью по световому, тем не менее, осязаемому телу, чуть слышно шепнув:
— Крушец, мой бесценный, дорогой малецык… Я тут подле… подле тебя… Мой… Мой Крушец. Мой милый. Моя драгость.
Видимо проступающие губы лучицы уже не с символами и знаками, а покрытые сетью жилок и сосудов легонько шевельнулись.
— Отец, — тихо прозвучал свистящий глас Крушеца, наполненный особой теплотой и любовью к своему Творцу.
— Ты только не горячись, — вкрадчиво протянул Перший, перстами оглаживая уста лучицы, и словно колыхая на них жилки. — Не волнуйся. И ни в коем случае не кричи, иначе ты убьешь мальчика и можешь навредить себе.
— Хорошо, — голос Крушеца, значительно снизил свое звучание, впрочем, трепыхание из него не ушло, очевидно, он все же не смог справиться с волнением.
— Драгоценный мой, — полюбовно произнес старший Димург сызнова целуя в более насыщено, в сравнении с телом, пылающие смаглостью очи. — Что ты творишь? Зачем изводишь себя… мальчика… разрушаешь… ломаешь его плоть?
— Хотел, хотел тебе сказать, спросить…Зачем в прошлый раз бросил? — торопко дыхнул Крушец и зябью заволновались не только жилки, сосуды, натянутые на его голове и лице, но и более ретивей побежали символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы наполняющие его остальную плоть. — Почему не забрал в первой плоти? Почему бросил перед гибелью второй? Почему сам не объяснил, что Еси подлежит отключению? Почему все объяснения переложил на Небо? И ноне… ноне, я звал… Так звал тебя! Кричал Родителю, сказывал вашим созданиям. А вы… вы таились, хоронились от меня. О! как я сердит на тебя, на Родителя… Как!..
