Шимун Врочек - Легионы просят огня
Я вдруг вспоминаю, что я могу сделать.
Именно я.
И только я.
Подхожу к Виктору. Обвисший на веревках, так, что они врезаются до черноты в руки, он выглядит… странно. Словно легионеру жмут веревки, да и бук выбран не по размеру.
Все будет хорошо…
Даже если — не будет.
Для начала надо извлечь нож.
Я берусь за рукоять. Пальцы скользят. Шнур, которым перемотана рукоять, от грязи почти черный.
Я сжимаю пальцы. Раз, два, три. Давай! Нож выскакивает из раны. Остается у меня в руке.
Кровь темная. Она тонкой струйкой, лениво, стекает по голому торсу Виктора. Несколько мгновений я смотрю на нож, покрытый кровью, затем бросаю его на землю.
— Снимите его.
Веревки обрезают, Виктора кладут на землю. Какой он все‑таки огромный.
— Отойдите все, — говорю я хрипло. Тит Волтумий медлит, внимательно глядя на меня, затем кивками велит "мулам" повиноваться. Мы остаемся наедине — я и мертвый легионер, спасший мне жизнь.
Пьяница и нарушитель дисциплины. Храбрец и громогласный смутьян.
— Что, Виктор, не пригодилась тебе пенсия?
В горле — комок. Я сглатываю. Надеюсь, хоть золотой аурей тебе пригодился, солдат…
Я кладу руку на плечо Виктора. Оно еще теплое. Отнимаю ладонь и нащупываю у себя на шее шнурок. Вытягиваю фигурку…
Я поклялся больше не возвращать мертвых.
Я солгал.
Взять ее с первого раза не удается — пальцы скользкие от крови. Наконец, я зажимаю Воробья в ладони.
Выдыхаю. Надо собраться. Держаться, легат! Держаться. Твой солдат ждет.
Как тихо вокруг. Я слышу шевеление вереска, шорох песка, сдуваемого ветром… потрескивание влажных иголок.
Вернись. Я — приказываю.
Ледяная молния пронзает меня с макушки до пяток и уходит в землю.
От внезапной слабости я едва не теряю сознание, перед глазами мелькают черные точки. Подступает тошнота. У меня внутри все выжжено ледяным огнем.
— Виктор, слышишь меня? — хриплю, словно от горла ничего не осталось.
Тело Виктора дергается… раз, другой. Ну же!
Я почти вижу, как душа возвращается обратно… Воробей взмахивает крыльями… Вспышка, разряд молнии — прямо сквозь мое тело. Волосы на затылке становятся дыбом.
Раньше такого не было. Проклятье! Я моргаю.
Словно с той стороны потянулась рука и в последний момент выдернула душу Виктора у меня из ладони.
На миг я увидел людей в белых одеждах, стоящих у металлических сооружений… в каком‑то храме? Каменный свод, холодный свет. Что‑то вроде египетского символа солнца, только на красной вексилле. Затем все исчезло.
Тишина. Какая здесь тишина.
Мертвый Виктор остается мертвым.
Ничего не вышло. Воробей впервые подвел меня.
Я поднимаюсь на ноги. Меня качает. Словно вокруг — штормовое море.
— Встать, — приказываю я. — Встать, солдат! Слышишь?!
— Легат! — кричит Тит Волтумий. — Надо уходить… Легат!
* * *Два месяца назад. Рим, Палатинский холм, дом семьи Деметриев.
Вонь разложения смешивается с сильным ароматом роз.
Замотанное в саван тело белеет, плывет в утренней полутьме атриума. Я не хочу его видеть, но я должен… В атриуме слышен гул голосов — это собираются клиенты и друзья дома. Рабы выносят каждому воду и вино. Посетители по очереди подходят и заглядывают в мертвое лицо того, кто был моим братом, что‑то говорят. Прощаются.
Сейчас мне придется с каждым поздороваться, каждого поблагодарить за то, что пришел. За то, что выносит этот жуткий аромат разлагающихся роз.
Один из гостей подходит ко мне.
— Сенатор, — начинает он.
Высокого роста, крепкий. Небритый подбородок, обтрепанная, застиранная одежда.
Легионер из бывших. Я киваю. Тарквиний, мой старый раб и воспитатель, кряхтя и ворча, проводит его за толстую красную занавесь — в мой кабинет, таблиний.
У стены — отделанный бронзой ящик для деловых бумаг. И для денег. Сквозь квадратное окно, ведущее в перистиль, падает неяркий свет. В кабинете царит красноватая полутьма. Уютно.
Тарквиний выходит, шаркая. Мы остаемся наедине.
Я поворачиваюсь к бывшему легионеру.
— Кто вы?
— Тулий Сцева, — говорит он. Кулак ударяет в грудь и взлетает вверх и вправо. Салют легионера.
— Вольно, — говорю я. — Что привело вас сюда, гражданин?
Он моргает, опускает руку. Да, теперь он уже не воин, он гражданский. Надо бы побыстрее разобраться с ним, у меня еще куча дел. Похороны — это еще та проблема.
— Я служил с вашим братом в Паннонии, — он поднимает голову. — Пятый Македонский, первая центурия… я был оптионом.
— Спасибо, что пришли отдать дань уважения моему брату… — начинаю я.
— Сенатор, — говорит он. — Я не за этим пришел… вернее, за этим, конечно. Но не только.
Молчание.
— У меня семья, — говорит солдат.
— Очень рад, но…
— Сын, ему девять. Две дочери, двенадцать и четырнадцать. Их нужно кормить. Им нужно приданое.
Логично, ничего не скажешь. Аристотель бы не сказал лучше… о, Дит подземный! Вот он о чем.
— Ваш брат был хорошим командиром, — продолжает легионер. — Солдаты его любили. Он достоин того, чтобы ему… чтобы его память почтили — по — настоящему. Понимаете, сенатор? По — настоящему.
Снова молчание. Я смотрю на бывшего легионера, стоящего посреди таблиния. Намек ясен, куда яснее.
Ветеран заканчивает жизнь самоубийством на погребальном костре, не в силах пережить разлуку с любимым военачальником. Что ж… так делали легионеры Цезаря, так делали даже солдаты Мамурры… И если в искренность солдат Цезаря я верю, то жертвы за Сапера вызывают определенное сомнение.
Интересно, сколько наследникам последнего пришлось заплатить вдовам самоубийц?
Но это было — впечатляюще. Ничего не скажешь.
Разве мой брат не достоин подобного?
Мой умный старший брат.
Мой мертвый старший брат.
Я могу обеспечить семью Тулия. Вдова получит столько, что хватит вырастить сына и выдать дочерей замуж — с неплохим приданым. Пусть даже это будет купленная жертва, не настоящая… Зато я увижу лица друзей и врагов брата, они будут впечатлены.
Разве мой брат не достоин?!
И тут я возвращаюсь на землю.
— Вы италик, Тулий Сцева?
Солдат смешался.
— Да, я родом из Самнии. Но… какое это имеет значение?
Кажется, я начинаю понимать.
— Мой брат служил в Паннонии, — говорю я. — Действительно. Но он командовал там двенадцатой когортой. Когортой… ауксилариев.
Ауксиларии — вспомогательные войска. Обычно их набирают из союзников — федераторов. Командование когортой — один из первых шагов, чтобы получить под свое командование легион.
Вся хитрость в том, что в ауксиларии не набирают римских граждан. Граждане служат в легионах, там плата выше, а служба почетней. А Самния — это полноправная римская территория.
Легионер молчит. Я вижу, как в его лице сменяются выражения досады, злости… стыда.
Я негромко говорю:
— Вы никогда не служили с моим братом, верно, Тулий?
Его лицо искажается, отчаяние. Но он усилием воли берет себя в руки.
— Нет, сенатор, — он внезапно охрип.
— Я стал сенатором два месяца назад, Сцева. Так что я очень молодой сенатор… но кое‑что я все‑таки понимаю. Вам нужны деньги? Именно поэтому вы хотите продать свою смерть?
Бывший легионер делает шаг вперед, замирает. Стоит, шатаясь. Я слышу, как за стенами кабинета гудят голоса.
Луций.
Бывший легионер выпрямляется. Гордо.
— Простите, сенатор, что отнял у вас время. Мне пора.
Я смотрю, как он поворачивается и идет. Прямая спина. Бывший легионер из последних сил передвигает ноги. Как он дошел до такой жизни?
Впрочем, о чем я? В Риме богатые становятся богаче, а бедные — беднее. Все просто.
— Так у вас есть семья, Тулий? — говорю я в спину бывшего легионера.
Он делает еще два шага, потом до него доходит.
Он поворачивается:
— Сенатор…
— Отвечайте на вопрос, солдат!
Эхо гудит в кабинете. Тулий Сцева моргает, затем вздергивает подбородок. В глазах у него блестят слезы.
— Да, сенатор.
Молчание.
