Фрэнк Герберт - Мессия Дюны
Пустыня… Пустыня… Ей уже казалось, что Пустыня сопровождала ее повсюду. Словно она не вернулась домой, а просто обернулась — и увидела ее за спиною.
Она ощутила болезненные схватки в животе. Роды скоро. Усилием воли она справилась с болью, стараясь продлить свое одиночество в Пустыне.
Земля покоилась в рассветной тиши. Повсюду среди дюн и террас Барьерной Стены пролегли длинные тени. Над высоким откосом блеснул луч солнца, осветил блеклый ландшафт под вылинявшим синим небом. Пейзаж вполне соответствовал отвратительному цинизму, терзавшему ее с того самого мгновения, когда она узнала о слепоте Пауля.
Зачем мы явились сюда? — думала она.
Это не хаджр, путешествие ищущих. Паулю нечего было искать здесь, разве что он старался найти надежное место, где она могла бы спокойно родить. Но для подобного путешествия он выбрал странных спутников: Биджаса, карлика-тлейлаксу; гхолу Хейта, живые останки Дункана Айдахо; Эдрика, посла-навигатора Гильдии; Гайю-Елену Мохийам, Преподобную Мать Бене Гессерит, которую он явно от всей души ненавидел; Лихну, странную дочь Отхейма, которую держали под пристальным наблюдением бдительной стражи. Но были и свои: Стилгар, дядя ее и наиб вместе с любимой женой Харой… Ирулан… Алия.
Вой ветра в скалах наводил печальные думы. День принес свои краски: желтую, бурую, серую.
Зачем ему эта странная компания?
На расспросы ее Пауль отвечал:
— Мы забыли, что словом «компания» первоначально обозначалась именно группа путешественников. Так что мы и есть компания.
— Но какая им цена?
— Вот! — усмехнулся он, обращая к ней свои жуткие пустые глазницы. — Мы забыли про ясность и цельность существования. И когда нечто нельзя разлить, закупорить, растолочь, свалить в кучу… если нельзя на худой конец просто указать пальцем на него как на вещь, — оно не имеет для нас никакой цены.
Тогда она с обидой ответила:
— Я вовсе не это имела в виду.
— Ах, драгоценнейшая моя, — проговорил он, пытаясь утешить ее, — у нас столько денег, и так мало жизни! Я глупый, упрямый, злой…
— Не наговаривай на себя.
— И ты тоже права. Но и мои ладони посинели от времени. Мне кажется… мне кажется — я все время пытался изобрести жизнь, не подозревая, что она уже существует.
И он тронул ее живот, прикоснулся к дремлющей жизни.
Припомнив это, она положила на живот обе ладони и поежилась, сожалея о том, что просила Пауля привезти ее сюда.
Пустынный ветер донес зловоние от посадок, окаймлявших дюны у подножия утеса. Фрименское суеверие: дурной запах предвещает скверные времена.
Обернувшись лицом к ветру, она заметила, что из песков у края посадок выставился червь. Подобно бушприту дьявольского корабля он высунулся из песка… а потом почуял воду, несущую смерть его роду, и повернул, оставляя за собой длинный изогнутый холм.
Теперь Чани ненавидела эту воду, как и Пустынный червь. Вода, некогда душа Арракиса, стала ядом. Вода несла гибель. Только Пустыня оставалась по-прежнему чистой.
Внизу показался рабочий отряд фрименов. Они поднимались к среднему входу в сиетч, и она увидела, что ноги их были облеплены влажной грязью.
Это у фрименов-то!
Над головой ее дети сиетча запели утреннюю песнь. Голоса их заставили ее ощутить время, устремляющееся вдаль подобно коршуну, несомому ветром. Она поежилась.
Какие бури видел Пауль своими пустыми глазницами?
Она ощущала, что он полон злости и сходит с ума от усталости.
Небо превратилось в серый хрусталь, пронизанный алебастровыми лучами. Поднятый ветром песок чертил на небе хаотические узоры. Ослепительная полоска, белевшая на юге, привлекла к себе ее взор. Насторожившись, она вспомнила примету: забелеет небо с юга, значит, разверзлась пасть Шаи-Хулуда. Надвигалась буря, близился сильный ветер. Уже чувствовалось первое дуновение: легкие песчинки начинали покалывать щеки. Ветер нес запах смерти, запах воды, текущей в арыках, влажного песка, кремня. Вода… из-за нее Шаи-Хулуд и послал эту кориоли-сову бурю.
В расщелину, где стояла Чани, в поисках укрытия от непогоды влетели коршуны. Перья их были буры, как скалы, лишь крылья снизу отливали красным цветом. Душа ее устремилась за ними; им-то было где укрываться, но где же спрятаться ей самой?
— Госпожа, идет буря! Она обернулась, увидела, что это гхола зовет ее от верхнего входа. Фрименские суеверия охватили ее. Чистая смерть, вода, возвращенная племени, — это она понимала. Но… это вот… отобранное у смерти…
Поднятый ветром песок уже сек по лицу, румянил щеки. Она бросила косой взгляд на устрашающую стену пыли, встающую на небе. Пустыня вскипала под ветром, дюны словно превращались в песчаное море, бьющее в берега, так говорил ей когда-то Пауль. Она медлила, ощущая преходящую сущность Пустыни. Что для I вечности этот бурлящий песок!..
Песчаный прибой уже громыхал о скалы.
Буря начинала превращаться в нечто поистине всеобъемлющее, все звери и птицы попрятались, и над песком неслись только звуки, бил в скалы песок, выл ветер, дробью барабанили в скалу валуны… вдруг издали раздался характерный звук — где-то, невидимый отсюда, гулко вскинулся из песка, из обрушенного бурей бархана, песчаный червь — извернулся и, спасаясь, нырнул в свои сухие глубины.
Жизнь отмеривала минуты, но за эти мгновения Чани успела ощутить, как пылинкой несется в космосе эта планета, песчинкой в иных волнах.
— Поспешим, — произнес гхола, оказавшийся рядом. Она чувствовала в голосе его страх и заботу о ее безопасности.
— «Ветер слижет плоть с ваших костей», — процитировал гхола, словно ей нужно было объяснять, что такое песчаная буря.
Заботливость его помогла преодолеть внезапный суеверный страх перед созданием тлейлаксу, и Чани позволила гхоле проводить себя вверх по каменной лестнице внутрь сиетча.
Они миновали поворотную заглушку, закрывавшую вход. Служители аккуратно затворили дверь, затянув влагосохраняющие уплотнения.
Сразу нахлынули запахи сиетча, пробуждавшие воспоминания. Пахло жильем: испарениями тел, закупоренных в дистикомбы, кислыми эфирами рекламационных туалетов, пищей… еще пахивали кремнем работающие машины. И повсюду — вездесущий запах Пряности, повсюду меланжа. Она глубоко вздохнула.
— Это дом.
Гхола отнял ладонь от ее руки, отодвинулся в сторонку, терпеливо ожидая, словно его выключили за ненадобностью. И все же… он наблюдал.
Чани медлила у входа, ей мешало что-то непонятное, незнакомое, не имевшее имени. Тут и в самом деле был ее дом. В детстве она била здесь скорпионов в свете плавающих ламп. Но что-то переменилось…
— Не хотите ли сразу отправиться прямо в собственные апартаменты, госпожа? — предложил гхола.
Схватки, словно только и дожидались этого приглашения, снова скрутили ее живот. Чани попыталась скрыть боль…
— Госпожа… — мягко напомнил о себе гхола.
— Почему Пауль опасается за меня, боится моих родов? — спросила она.
— Это естественные опасения.
Она приложила ладонь к покрасневшей щеке.
— Но он не опасается за детей!
— Госпожа, он не может подумать о ребенке, не припомнив вашего первенца, убитого сардаукарами.
Она вглядывалась в плоское лицо, ничего не выражающие металлические глаза. Действительно ли перед ней Дункан Айдахо? Может ли это создание быть другом? Правду ли говорит гхола?
— Вам нужно к врачам, — настойчиво сказал гхола. Чани снова почувствовала в его голосе беспокойство о ней. Она вдруг ощутила, что разум ее остался без всякой защиты, открытый любым впечатлениям.
— Хейт, я боюсь, — прошептала она, — где мой Усул?
— Государственные дела задерживают его, — прошептал гхола. Она кивнула, представив себе весь этот правительственный аппарат, сопровождавший их на целой стае орнитоптеров. И вдруг поняла, что встревожило ее: в сиетче пахло иными мирами. Клерки и слуги Императора принесли запах собственной пищи, духов и одежды. Чуждые ароматы пробивались сквозь привычные запахи сиетча.
Скрывая горький смешок, Чани осадила себя. Присутствие Муад'Диба изменило даже запах дома. Муад'Диб изменяет все, чего коснется!..
— Он не смог освободиться… есть неотложные дела, — произнес гхола, неправильно определив причину ее колебаний.
— Да… да, понимаю. Я сама летала в этом рое, Припоминая полет из Арракина, она невольно призналась себе, что и не рассчитывала уцелеть. Пауль настоял на том, что сам будет пилотировать топтер. И — слепой — привел машину к сиетчу. После этого она уже и не знала, может ли он удивить ее чем-нибудь еще.
Боль стянула живот.
Гхола заметил, как она вздохнула, как напряглись ее щеки и проговорил:
— Пришло ваше время?
