Борис и Ольга Фателевичи - Волчья шкура
Сидишь на тадрихе*, магад*, вроде, всё ладно и складно объясняет, лазером водит по спутниковой карте: вот тут входим, здесь прикрываем, вот этот дом ломаем… А на самом деле на месте всё не так — черт ногу тебе сломит и вторую узлом завяжет!
Ну а палить начнут, и такое бывало, садимся в оборону и зовём «ДИ-найн», он домик торкнет: сдавайтесь, кто живой! Обычно сдаются, ну а если нет — «дуби»* за пять минут им такие развалины зарисует — в год не отстроят!
Короче, заняли позиции…
И замолчал Кузя.
Еж и Пальма встревожено переглянулись. Вроде бы отходняк у парня начался, если заговорил. Зачастил, оживился и вдруг опять замолк, только губами шевелит и ухмыляется тупо.
Пальма дернула Кузьку за рукав.
— Ну, давай дальше, чего молчишь? Небось, самое интересное вспомнил?
— Ага, интересное… это… кино-ужастик… только немое…
— Понимаю, — Еж солидно покивал, — немое — это, Пальма, чтобы присутствие свое не выдать… У Океца* даже собачки надрессированы носом дышать!
— Заткнись, а, умник? Что я, в армии не служила? Собачек твоих не видела?
Девушка повернулась к Кузе.
— Заняли позиции, говоришь, и…
— …район оцепили, дом окружили. Наша махлака* и махлака Таля, Коах порец*, еще трое бойцов из Океца с собаками… Короче, все идет по плану…
Еж вскинулся и радостно завопил, не удержался:
— Все идет по пла-а-ну!
Пальма ткнула его кулаком в бок:
— Хорош балдеть, дурила! Сколько можно!
Нужно дать Кузьке натурально выговориться, что-то же его тревожит!
Тревожит… это еще мягко сказано. Бледный сидит, нижняя губа подрагивает, вот-вот зубы застучат и разревется пацан на весь Дизенгофф. Не похоже на Кузьму, ой, никак не похоже. Такой позитивный дружбан был.
— Из ателье, сечешь, ни гу-гу. Таль и его ребята быстро управились: дверь — на хрен враз. Окец собачек запустил, ждем, когда голос подадут. А уж парни-собачники переведут, что там они налаяли. Взрывчатка, значит все валим наружу и подальше, тогда тут взрывники и андаса* в хозяевах.
Но собачки сообщили только об оружии — ни людей, ни взрывчатки нет…
Ну, мы вошли и уж нормально шмон навели в ателье: «калаши», М-16, наши, армейские, краденные, штук пять, дробовики, три штуки. Лаборатория какая-то, химия, но не взрывоопасная. Я так подозреваю, что фотореактивы там простые были, но нам фиолетово: лабораторию — в крошки.
Добрались до тайника, о котором получили конкретное предупреждение. Все остальное — учебка. Потеем, пол долбим, яму копаем. Уже метра два выкопали, могила в натуре, а ни хрена нет.
Тут на улице наши из нагмаша «ноль-пятым» дали три очереди, и тишина. Мы, ученые, фонари вырубили, приборы ночного видения на бошки нацепили, у окон оборону заняли. Темь в хате кромешная. Сидим в тишине, выжидаем… И вдруг… слышим: сзади шорох, царапанье какое-то. Предохранитель — клац, оружие — к бою. А из могилы, тьфу, из ямы, мертвяк вылазит… Чуваки! На самом деле мертвяк, вампир, зуб даю, вампирище. Весь зеленью светится: и рожа, и патлы из-под бейсболки. Во, прикол, прикинь, через приборы наблюдать дурь эту. От страху приборы сбросили, фонарики включили, еще жутче: губы красные, сам белющий и в темных очках…
Кузя вспомнил, как зашевелилось под каской, думал, чердак рвет, а это волосы; от озноба пупырышки по всему телу вылезли, а яйца, наоборот, втянуло и живот комочком подвело под самые ребра.
— А старый или молодой? — Пальма облизала губы.
— Пацан, но крупный, чипсами откормленный. В одной руке — пакет из «супера», а в другой — цацка блескучая, типа, бусики стеклянные, зеленым переливается. Тут мы в выбитую дверь и ломанулись.
Гриша долго по рации с начальством торговался, время тянул, стрёмно было возвращаться. Ну чё, деваться некуда на самом деле. Вернулись. А там уже пусто. Яму, подставу гнилую, по-быстрому забросали, и — ходу.
Потом нас и к психиатру, и проверки на «допинг»… Мы-то
перед делом «чистые», себе дороже, ни-ни, даже водки. Ничего не нашли, но и не поверили. Так и болтались на измене, пошутили, типа, неудачно.
Еж почесал в затылке.
— И зачем мертвяку очки?
Пальма вытаращила глаза и закивала, подняв палец.
Кузя глубоко вдохнул: поверили, реально поверили! Во, друзья! А сам, на всякий случай, чтоб не выдать близкие слезы, руками развел:
— Вот и я говорю — глюки… Тормозить пора.
---------------------
Примечание автора.
Без специальных комментариев рассказ Кузи непонятен русскоговорящему читателю, даже если он владеет бытовым ивритом. Не только Кузя, но и вся русскоязычная молодежь рассказывает армейские байки приблизительно так. Дети, выросшие в Израиле и отслужившие в ЦАХАЛе, просто не знают, «как это будет по-русски».
Милуим (иврит) — ежегодные армейские сборы в Армии обороны Израиля.
Маацар (иврит) — арест, задержание. В данном случае задержание террориста, обыденная армейская операция.
Касбе (арабск.) — густонаселённая часть арабского города.
«Керамика» (армейский сленг). Пехотный бронежилет с керамической защитой от штурмовых видов оружия.
Вест — лёгкий, прочный жилет-«разгрузка». Надевается поверх «керамики», его объемные карманы используются для запасных магазинов, гранат, фляг и другой пехотной амуниции.
Нагмаш — APC (armored personnel carrier), аналог русского БМП (Боевая Машина Пехоты).
МАГ — средний армейский пехотный пулемёт калибра 7.62 (производство Бельгии). Аналог советского ПК.
Тадрих — (иврит.) — инструктаж.
Магад — (иврит, сложное слово) — командир батальона, комбат.
ДИ-найн (DI-9) — тяжёлый бронированный армейский бульдозер, применяющийся в военных инженерных войсках для зачистки вражеских заграждений, минных полей, пехотных коммуникаций.
Дуби (иврит) — медвежонок. Сокращённое название ДИ-найн на армейском сленге.
Окец (иврит) — жало. Подразделение израильской армии, специализирующееся на дрессировке животных для военных нужд.
Махлака — (иврит) — отделение. В данном случае армейское.
Коах порец (иврит) — авангардный отряд.
Андаса (иврит) — инженерия. В данном случае — военная инженерия.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Красота Божия! Нет ничего лучше наших мест, хоть весь мир обойди.
— А что, дядя, бывал где? Мир-то велик, небось? Жизни не хватит обойти весь?
— Эх, Малый, жизни, может, и хватило бы, да Бог не позволит бродить по миру без цели, без толку… Видишь, как устроено: весна-лето-осень — работа без продыху, а на зиму не хватает заробленного: к весне так брюхо подводит, что не до странствий… да… еле дожидаешься весны-погоды, чтобы, с Божьей помощью, опять топор в руки и за дело! И правильно. Сколько хорошего в жизни работой нароблено.
Ус вздохнул и огляделся.
— Красота!..
Дикая степь с вылизанными временем волнами холмов с пожухлыми травами по гребням, с островами дубрав и трещинами балок обрывалась гигантской ступенью в месте разомкнутого кольца меловых гор.
Здесь, на просторной площадке, выбитой высоко над рекой, чтобы никакой разлив не достал, монахи наказали поставить избушку для паломников. Братия исполняет все послушания: и строит, и кельи в горе долбит, и рыбу ловит. И еду монахи готовят, и одежду себе шьют. А уж молятся! — это у них непрестанно. Но, видно, много всего накопилось, вот и наняли трех работников избушку срубить. Еще к прошлой зиме сговорились.
В самые морозы, чтобы сока в дереве меньше было, повалили работники не один десяток гладких и высоких сосен. По весне ошкурили их, а летом начали ставить сруб. И все это только за еду, и чтобы насельники в молитвах своих поминали.
Не бедная обитель, не бедная… А кто деньгами платить любит? Уж верно, не монахи. Поэтому и богатеют год от года. Да чего чужое добро считать! Еда — грех жаловаться. Если бы можно было на год вперед брюхо набить, и то осталось бы. А молитва из чистых уст — что может быть дороже? Грехов-то у слабого человека, как блох на собаке, и откуда берутся? Ох-ох!
А эти, святые да безгрешные, тоже несладко им. С рассвета до заката в заботах да молитвах уже лет триста, с тех пор, как обитель стоит. Основали ее, говорят, монахи греческие, что бежали из-под Царя-града от иконоборцев. Избрали они место чудное для пустынножительства и духовных подвигов. Не иначе, Господь указал.
— Вот и еще день прошел в труде нелегком, еду отработали. Сруб почти закончен, будет избушка. До заморозков управимся. Скоро каша поспеет, да маслицем, маслицем ее конопляным щедрой рукой полить, что может быть лучше на свежем воздухе! А там, как стемнеет чуток — в шалаш, и до утра свободен, до Божьей радости, восхода солнечного.
Ус помешал липовой ложкой кашу — хороша! Дух сытный, живой. А простор, а воля! До края земли — без конца! Благодать… В таком просторе те двое не помеха. И у них вечеря, а что, живые люди.
