Мэтью Стовер - Star Wars: Уязвимая точка
О своих бластерах они явно заботились лучше, чем о самих себе.
Пока Мейс продвигался по поселению, новая реальность мира усиливалась и дополнялась: он улавливал поток сверхреалистичных деталей, из которых пока не получалось составить полную картину.
Яркую, словно кошмар.
Оторванная кисть с предплечьем лежала на границе бассейна из горящего топлива. Ее пальцы постепенно, по мере поджаривания, сжимались в кулак.
Черная лужица, что никак не хотела гореть, возможно, была водой. Или кровью.
Опустошенный наполовину картридж с газом для бластера треснул и начал бешено скакать по земле, разбрасывая струи яркого зеленого пламени.
Пара подростков-корунаев танцевала, словно сумасшедшие ковэкианские яшерообезьяны, уворачиваясь от языков пламени и пытаясь схватить выпадающие из люка дымящегося краулера рационы питания.
Небо горело рассветом, будто облака вобрали в себя огонь.
Двенадцать акков стояли, окружив пару дюжин дрожащих балаваев. Пленники сбились в кучу, прижимаясь друг к другу, смотря на партизан глазами без надежды, но с ужасом.
Корун, которого Мейс пнул, сидел на наклонной броне парового краулера вне кольца акков и смотрел, как Мейс, мастер-джедай, медленно приближается. Щиты коруна были отведены за его предплечья, освобождая таким образом ладони, которыми он массировал здоровенный синяк, под правым глазом. Кожа под раной разошлась, и половина его лица была залита текущей вниз кровью, что соединялась с еще одной раной на краю рта.
Вспышка интуиции объединила взгляд коруна, повреждения на его лице и то, что лор пилек сказал Мейсу прежде, чем вышел из бункера.
Судя по всему, у Вэстора был мощнейший хук слева,
– Чего надо тебе? - прорычал корун. Он-встал, вновь стряхнул щиты на кисти, и они загудели, оживившись. - Чего надо?
– Отвали, - абсолютно ровным тоном произнес Мейс. И прошел мимо здоровяка. - Я 0-ейчас могу кого-нибудь убить. Не вынуждай меня остановить свой выбор на тебе.
Ему не пришлось представляться акк-псам, что охраняли пленников: стая расступилась, когда он подошел, словно узнав его инстинктивно. Спросив первого же пленного, он узнал, где отец двоих мальчиков. Когда
Мейс сказал ему, что Урно и Никл были по-прежнему живы и были не в меньшей безопасности, чем все бала-ваи здесь, мужчина разразился слезами.
Облегчения или ужаса, Мейс не знал.
Слезы есть слезы.
Мейс не мог вызвать в себе симпатию к нему. Он никак не мог забыть, что именно этот мужчина первым выстрелил по бункеру. Но не мог он и осудить его: Мейс не был уверен в том, что, если бы мужчина не выстрелил, кто-то из ныне мертвых остался бы жив.
Рэнкина среди пленников не было. И матери девочек.
Мейс знал, что ни одному, ни другой сбежать не удалось.
Рэнкин… Хотя они с Мейсом и не могли доверять друг другу, в какой-то момент они были на одной стороне. Они оба пытались закончить все так, чтобы никто не умер.
Рэнкин уже заплатил за эту ошибочную попытку.
Возможно, Мейс тоже уже начал платить.
Еще один вопрос к пленным, и акки вновь расступились перед ним.
Вэстор был поблизости: он рычал, лаял и ворчал, организуя корунаев для отступления. В своем отключенном состоянии Мейс без удивления осознал, что более не понимает речи лор пилека. Речь Вэстора стала шумом джунглей, наполненным смыслом, но неподдающимся расшифровке. Нечеловеческим. Не содержащим ничего личного.
Смертельным.
«Не потому, что джунгли убьют тебя, - сказал как-то Ник. - Просто потому, что все здесь такое, какое есть».
Мейс остановил Вэстора, когда лор пилек проходил мимо:
– Как вы постулите с пленными?
Вэстор, не открывая рта, прорычал что-то горлом, и вновь понимание наполнило разум Мейса:
– Они пойдут с нами.
– Вы можете позаботиться о пленных?
– Мы не будем о них заботиться. Мы отдадим их джунглям.
– Тэн пил'трокэл, - пробормотал Мейс. - «Правосудие джунглей».
Почему-то он отлично все понял. Он не одобрял, но почему-то понимал.
Бэстор кивнул и отвернулся, собираясь уйти: - Таков наш путь.
– Чем он отличается от убийства? - хотя Мейс смотрел на Вэстора, казалось, что он задает вопрос, скорее, самому себе. - Может хоть один из них выжить? В одиночку, без припасов, без оружия…
Лор пилек обернулся через плечо и хищно усмехнулся Мейсу, вновь показав свои острые, словно иглы, зубы:
– Я смог, - прорычал он и ушел.
– А дети?
Но Мейс говорил со спиной: Вэстор уже выговаривал что-то двум-трем оборванным молодым корунаям. Мейс не понимал, что он им приказывает: понимание речи Вэстора ушло вместе с его вниманием.
Мейс пошел в том направлении, куда ему указал последний пленник, с которым он говорил. Он остановился на краю дымящей лужи топлива из огнемета. Оно почти выгорело: черные завитушки дыма взлетали от нескольких пятен затухающего пламени.
В шаге-двух от края лужи лежало тело.
Лежало на боку, приняв позу эмбриона, характерную для сгорающих людей. Одна рука была выброшена вперед, ладонью вниз в сторону края лужи, словно тело пыталось вытащить себя силами одной руки из пламени.
Мейс даже не мог понять, мужчина это был или женщина.
Он присел на корточки на грани обожженного пространства, уставившись на труп. Затем обнял руками колени и просто сел. Больше делать было, кажется, нечего.
Он спросил пленного о том, где тот в последний раз видел мать девочек.
Мейс не мог определить, было ли это действительно тело женщины, что дала жизнь Пелл и Киле. Держала ли эта дымящаяся масса мертвой плоти их на руках и убирала ли поцелуями их детские слезы.
Разве это было важно?
Эти останки были чьим-то родителем, или братом, или сестрой. Чьим-то ребенком. Чьим-то другом.
А теперь они безымянно лежали в джунглях.
Мейс не мог определить даже, был ли этот человек убит пулей коруна, или виброщитом, или бластерным лучом балавая. Или ему просто не повезло, и он оказался на пути потока огня из турели парового краулера.
Возможно, сквозь Силу он бы смог найти ответы на некоторые вопросы. Но он не мог понять, будет ли знание лучше, чем незнание. А касаться Силы в этом темном месте было риском, который он не готов был взять на себя.
Так что он просто сидел и думал о тьме.
Сидел, пока партизаны разбивались на группы и уходили вниз по склону. Сидел, когда пленники прошли мимо, окруженные акк-псами. Сидел, когда солнце взошло над парой пиков на северо-востоке и волна света озарила склон под ним.
Вэстор подходил к нему, рыча что-то о том, что надо уходить до того, как прибудут ТВК. Мейс даже не поднял взгляд.
Он думал о свете солнца и о том, как этот свет никогда не касается тьмы джунглей.
Ник остановился на выходе из лагеря. В одной руке он нес Урно, Никл спал, прислонившись к другому плечу, обняв маленькими ручонками его за шею. Кила ковыляла следом, придерживая одной рукой спрей-повязку, закрывающую рану на голове, а другой ведя за собой маленькую Пелл. Ник, вероятно, что-то спросил: по крайней мере, он остановился рядом с мастером-дже-даем, словно ожидая ответа.
Но у Мейса не было ответов.
Оставшись без отклика, Ник пожал плечами и пошел дальше.
Мейс думал о тьме, Никогда раньше не казалась ему джедайская метафора «темная сторона Силы» столь подходящей. В ней говорилось не о тьме зла, но, скорее, о тьме ночи без звезд: там, где тебе мерещится лозная кошка, оказывается куст, а то, что кажется деревом, может легко оказаться неподвижным убийцей, ожидающим, что ты отвернешься.
Мейс читал в архивах Храма записи джедаев, что ушли в тьму и смогли вернуться. Эти записи часто упоминали, что темная сторона все делает четким и ясным, понятным. Теперь Мейс понимал, что это было заблуждение. Ложь.
Правдой было в точности обратное.
Здесь было столько тьмы, что, даже ослепни, он бы не почувствовал разницы.
Утреннее солнце осветило поселение и принесло с собой ТВК: шесть летящих парами со стороны обжигающего Аль'хара, осветившего горы. Их строй расцвел, словно розочка, когда они начали расходиться, занимать позиции, чтобы вести непрерывный перекрестный огонь. Мейс по-прежнему не двигался. «Даже если бы я ослеп, я бы не почувствовал разницы», - подумал он. И, возможно, даже повторил это вслух-Потому что голос, словно идущий сзади, ответил:
– Мудрейший человек из тех, что я знаю, сказал мне однажды: «Свет, которым мы являемся, ярче всего светит в самую темную ночь».
Голос женщины, надломленный из-за невероятной усталости и наполненный старой болью… И пожалуй, единственный голос, что мог разжечь факел во всеобъемлющей тьме Мейса. Только он смог заставить Мейса подняться на ноги, развернуться, почувствовать расцветающую надежду, стать почти счастливым…
Даже почти улыбнуться…
Он обернулся, раскрыв объятия, его дыхание замерло, он смог сказать лишь:
