Йен Макдональд - Дорога Отчаяния

Как‑то летним утром на границе города появился старик. Левый глаз, левая нога и левая рука у него были механическими. Он одолжил заступ у Сталиных, чья вендетта в отсутствие заслуживающего внимания противника выродилась в заурядную супружескую вражду, и выкопал большую яму в земле рядом с железной дорогой. Весь день и всю ночь он ходил и ходил и ходил кругами по дну этой ямы под разнообразные комментарии изумленных жителей Дороги Отчаяния, и продолжал ходить на следующее утро, когда Таасмин Манделла пришла поглазеть на диковинного чужака. Увидев ее, старик остановился, пристально и жестко посмотрел на нее и спросил:

— Что ж, ты ли — Она?

— А кто спрашивает?

— Вдохновение Кадиллак, прежде Эван П. Дамблтон из Хиронделля; бедное чадо Непорочного Изобретения.

Таасмин Манделла не совсем поняла, кого касалось последнее замечание — его или ее.

— Ты серьезно?

— Смертельно серьезно. Я читал о тебе в журналах, юная женщина, и должен наверное узнать, ты ли — Она?

— Что ж, возможно.

— Не подашь ли мне руку?

Таасмин протянула левую руку. Она сжала металлическую ладонь Вдохновения Кадиллака, и голубой огонь вспыхнул на его металлических членах, а из искусственного глаза посыпались искры.

— Ты — это Она, ошибки нет, — объявил он.

Двумя днями позже к Дороге Отчаяния подошел поезд. Локомотивов, подобных этому, никто никогда не видел. Это была лязгающая, дребезжащая, шипящая старая тряхомудия, котлы которой грозили взорваться при каждом движении тяговых дышел. Она тянула пять ветхих вагонов в сопровождении целой эскадрильи молельных летучих змеев и дирижаблей, увешанных сверху донизу религиозными флагами, лозунгами, эмблемами и прочим священным барахлом всех видов и размеров. Вагоны ломились от пассажиров. Они хлынули из дверей и окон как будто под давлением невидимого поршня, под руководством Вдохновения Кадиллака разобрали вагоны и локомотив на части и воздвигли из этих фрагментов целый бидонвиль — палатки, развалюхи и берлоги. Несмотря на развитую ими бешеную активность, наблюдатели не упустили из виду тот факт, что всех прибывших объединяла общая черта — у каждого была хотя бы одна механическая часть тела.

Вскоре прибыла официальная делегация, возглавляемая Домиником Фронтерой и тремя новоназначенными констеблями, которых он запросил в Меридиане на случай повторного набега Армии Родной Земли.

— Что за чертовщину вы тут устроили?

— Мы прибыли, чтобы служить пророчице Благословенной Госпожи, — сказал Вдохновение Кадиллак, а кибоги–строители, как по команде, преклонили колена.

— Мы Бедные чада Непорочного Изобретения, — продолжал Вдохновение Кадиллак, — ранее известные как дамблтонианцы. Мы следуем примеру святой Катерины, примеру умерщвления плоти путем замены грешных биологических частей чистыми, духовными и механическими. Мы верим в духовность механического, в тотальное пресуществление плоти в металл, а также в равные права для машин. Увы, наша приверженность этому последнему принципу привела к изгнанию из Экуменического Анклава Христадельфии: поджоги фабрик были неумышленными, мы познали прискорбное непонимание и тяжкие обиды. Однако из разных источников — духовных и мирских — мы узнали о молодой женщине, которую Госпожа благословила даром пророчества, и мы прибыли, повинуясь ангельскому видению, чтобы служить ей и через нее достигнуть совершенного умерщвления плоти. — Когда Вдохновение Кадиллак завершил свою речь, появилась Таасмин Манделла, чья медитация была прервана растущим шумом. Когда она появилась у бидонвиля и в поле зрения его оборванных обитателей, Бедные Чада Непорочного Изобретения подняли крик.

— Это Она! Она! Она — та самая! — И все без исключения дамблтонианцы попадали ниц.

— Благословенное дитя, — сказал Вдохновение Кадиллак, улыбаясь отвратительной улыбкой, — узри же свое стадо. Как мы можем служить тебе?

Таасмин Манделла взглянула на металлические конечности, металлические головы, металлические сердца, раскрытые стальные уста, пластиковые глаза. Это было отвратительно. Она закричала:

— Нет! Мне не нужно ваше служение! Я не хочу быть вашей пророчицей, вашей хозяйкой, вы не нужны мне! Возвращайтесь туда, откуда пришли, оставьте меня в покое! — Она бросилась прочь от разъяренных верующих, за пограничные скалы в свое старое убежище.

— Они не нужны мне, ты слышишь? — кричала она в стену пещеры. — Мне не нужны их отвратительные металлические тела, мне от них тошно, я не хочу, чтобы они служили мне, поклонялись мне, имели со мной что‑то общее!

Она вскинула руки над головой и освободила всю свою священную силу. Воздух засветился голубым, скала с ворчанием содрогнулась, а Таасмин Манделла всаживала молнию за молнией в потолок пещеры. Через некоторое время она истощилась и, свернувшись в клубок на каменном полу, стала размышлять о силе, свободе и ответственности. Перед ее мысленным взором представли Бедные Чада Непорочного Изобретения. Она увидела их металлические руки, металлические ноги, металлические плечи, их стальные глаза, их оловянные подбородки, их железные уши, их располовиненные лица, выглядывающие из уродливых кривых лачуг. Она почувствовала жалость. Они были такими жалкими. Бедные, безнадежные идиоты, несчастные дети. Она укажет им лучший путь. Она приведет их к самоуважению.

Через четыре дня, проведенных в размышлениях в пещере, Таасмин Манделла проголодалась и вернулась в Дорогу Отчаяния, чтобы съесть тарелку баранины с чили в Б. А. Р./Отеле. Ее нимб сиял столь ярко, что никто не мог смотреть на него. Она обнаружила, что город кишит строительными рабочими в прочных желтых касках, управлявшими большими желтыми бульдозерами и большими желтыми экскаваторами. Большие желтые транспортные дирижабли опускали на землю двадцатитонные связки предварительно напряженных стальных балок, большие желтые поезда разгружали предварительно смешанный бетон и строительный песок в маленькие желтые бункеры.

— Что за чертовщина тут творится? — спросила Таасмин Манделла, бессознательно повторяя приветственные слова мэра. Она нашла Вдохновение Кадиллака, наблюдающего за заливкой фундаментов. Он был одет в желтый комбинезон и прочную желтую каску. Он вручил Таасмин такую же.

— Вам нравится?

— Нравится что?

— Город Веры, — сказал Вдохновение Кадиллак. — Духовная ступица этого мира, место паломничества и прибежище для всех, кто ищет.

— Повторите.

— Ваша базилика, Госпожа. Наш подарок вам: Город Веры.

— Мне не нужна базилика, мне не нужен Город Веры, я не желаю быть ступицей духовного мира, прибежищем для всех, кто ищет.

Над ними проплыла связка строительных балок, свисающая со снижающего лихтера.

— Откуда взялись деньги на все это? Скажите мне.

Вдохновение Кадиллак наблюдал за работой. По выражению его лица Таасмин догадалась, что он видит базилику уже построенной.

— Деньги? А, ну как же. Откуда, как вы думаете, появилось название «Город Веры»?.

34

Как‑то раз Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной и Король Свинга прогуливались по улице Томбола, и вдруг Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной остановился как вкопанный у маленького уличного храма, зажатого между мужским стрипклубом и темпура–баром.

— Смотри, — сказал Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной. Перед девятилучевой звездой Святой Катерины молилась молодая женщина; ее губы шевелились, произнося беззвучную литанию, глаза ловили свет свечей, когда она обращала взгляд к небесам. Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной и Король Свинга смотрели, как она заканчивает молитву, возжигает благовония и прикалывает к притолоке молитвенную записку.

— Я влюбился, — сказал Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной. — Она должна быть моей.

Ее звали Санта Екатрина Сантестебан. У нее была нежная оливковая кожа, а волосы и глаза темные, как самое тайное место в сердце. Она жила с матерью, отцом, четырьмя сестрами и тремя братьями, котом и певчей птицей в квартире над магазином особых специй и приправ Шамбалайя на улице Депо. Благодаря годам, проведенным над заведением господина Шамбалайя, кожа ее пропиталась ароматом специй и благовоний. — Я полуперченая, — часто шутила она. Она часто шутила. Она часто смеялась. Ей было одиннадцать лет. Лимаал Манделла полюбил ее без памяти.

Ориентируясь по запаху кардамона, имбиря и кориандра, он проследовал за ней по улицам и переулкам до ее дома над лавкой господина Шамбалайя и склонился в нижайшем поклоне перед ее отцом, матерью, четырьмя сестрами и тремя братьям, а также котом и певчей птицей, и попросил ее руки. Десять дней спустя они поженились. Шафером был Гленн Миллер, а жених с невестой проследовали из ЗАГСа к ожидающему рикше сквозь аркаду из воздетых бильярдных киев. Оркестр Гленна Миллера двигался за свадебной процессий на специальной колесной платформе вплоть до станции Брам–Чайковский, а когда новобрачные садились в поезд, сыграл несколько своих лучших вещей. Рис и чечевица сыпались на них дождем, а доброжелатели приклеивали молитвенные листки к задку рикши и бортам вагона. Улыбаясь и махая радостной толпе, Лимаал Манделла сжал руку жены и вдруг его поразила случайная мысль.