Елизавета Дворецкая - Щит побережья. Книга 1: Восточный Ворон
Не зная, что ответить, Хельга с усилием, которому мешало потрясение, улыбнулась и погладила его по лицу. Ворон прижал ее ладонь ко лбу, она запустила пальцы ему в волосы, и ладонь ее трепетала от двойственного ощущения: она гладила человеческую голову, густые волосы, чуть прохладные сверху и теплые в глубине, и одновременно ощущала гладкость травяных стебельков, мягкое движение водяных струй, податливость прогретого солнцем песка, мягкость свежего мха…
– Я рада, – шепнула она то единственное, в чем была уверена. – Я счастлива, что узнала тебя. Ты тоже создал меня заново. Я была такой маленькой, а теперь я – больше гор… А все люди так любят, как ты сказал. Мне тепло возле тебя, и я не знаю, как без тебя обходиться…
– Но я же не человек!
Ворон с мучительной тоской мотнул головой, потом все же поднял глаза и встретил взгляд Хельги, словно признавался в тяжелом проступке. Хельга торопливо и мягко закивала, давая знать, что давным-давно поняла это и примирилась с этим.
– Я мог бы дать тебе дом, но туда никогда не придут люди. Я мог бы дать тебе и детей, но их назовут оборотнями, и они не будут знать, к какому миру принадлежат, – шептал Ворон, и Хельга ощущала, как два мощных вихря тянут их в разные стороны, обоих сразу. – А когда твоя душа затоскует по людям, я не смогу дать тебе спасения от этой тоски.
Хельга молчала. Все ее существо восставало против разлуки с ним. Сейчас она не помнила никаких людей.
– Я не хочу расставаться с тобой, – шепнула она и снова положила руки на плечи Ворону. Если он и захочет вырваться, она не отпустит его, и у него не хватит сил.
Не противясь, Ворон обнял ее, и Хельга почувствовала себя счастливой, несмотря на острое ощущение их несходства. Они были как скала и вода, ее омывающая, – несоединимые и нераздельные.
– Мы не расстанемся, – шепнул он ей. – Я буду с тобой всегда и везде. Но ты – человек. Ты должна жить с людьми. Со своей земной тропы нельзя сойти раньше срока. Иначе все равно не попадешь туда, куда хочешь попасть. Поверь мне. Я знаю.
Да, он знает. Не зря ворон с древних времен почитается проводником между жизнью и смертью. Он знает эти серые влажные тропы, но над их законами он не властен. Он не творец, он только страж.
– Но как же… – Хельга постепенно сообразила, что значит жить по законам людей. – Я должна буду выйти замуж…
– Да, – коротко, сдавленно подтвердил Ворон. – Род человеческий имеет на тебя права. Но у меня твой муж ничего не отнимет. Если ты сама не забудешь меня…
Хельга прижалась лбом к его плечу и закрыла глаза. Ей хотелось умереть, чтобы прекратить это мучение, умереть, чтобы избавиться от оболочки человеческой сути и получить свободу. Два мира разорвались: человеческий стремительно уходил вниз, мир Ворона взмывал вверх, в туманное море серовато-голубого света. А она умирала, не зная, с которым из них она, ее душа мучительно тянулась, но не могла разорваться.
– Не надо! – Ворон почти силой отстранил ее от себя. – Не мучай себя и меня. Это – суть человека, которому вечно суждено рваться на части и не суждено обрести покой. Ты видела Леркена. Он хотел жить между землей и небом, любил свои стихи и любил свою жену. И вот он скитается между тем и другим, не принадлежа ничему. Я не хочу, чтобы ты стала такой же, как он. Я мог бы дать тебе бессмертие, но ведь не-смерть есть и не-жизнь. А я хочу, чтобы ты жила, пусть недолго, не дольше, чем человеческий век. Но жила. Греет только живое. Иди. Иди домой.
Хельга отстранилась от него и прижала руки ко лбу, мучительно пытаясь сообразить, где ее дом. Для этого ведь надо знать, кто ты сам такой.
– Пойдем. – Ворон обнял ее за плечи, накрыл полой своего широкого черного плаща. – Я провожу тебя.
Вдвоем они медленно брели куда-то сквозь туман, по тем влажным тропам, которые знает ворон, но не знают живые, и этим тропам не было предела. Хельга не видела дороги под ногами, не узнавала знакомых мест. Но туманные миры вокруг нее постепенно сдвигались на прежнее место, обретали упорядоченность. Образ дома постепенно яснел в ее сознании, и она крепче прижималась к боку Ворона, боясь, что он вдруг исчезнет, когда запахнет дымом очагов. А она не хотела терять его. Она хотела сохранить все – и человеческий дом, и Ворона. Но она сама и ее желания так ничтожны перед законами мироздания. Хельга ощущала свою слабость, и это вдруг открыло ей упрямую и простую истину: все иметь нельзя. Человек живет на грани, и не может с равной полнотой владеть обеими ее сторонами. Чем-то одним всегда приходится пожертвовать. На глаза ее набегали слезы и жгли, нестерпимо горячие. Из-за этого Хельга вдруг осознала, что все ее тело как-то застыло, почти лишенное человеческого тепла, и только слезы, только сердце в груди оставались мучительно горячими.
Внизу, в долине, было уже совсем темно, но Хельга без труда разглядела очертания усадьбы Тингваль и клубы дыма над крышей. А может, она их и не видела, а просто знала: они – там.
Ворон остановился, повернулся к ней и молча прижался лицом к ее лицу. Хельга обхватила руками его голову в последнем, бессознательном и бесполезном порыве удержать. Его щека была мокрой, и Хельга не поняла, чьи это слезы.
* * *– Вот она! Вернулась! А мы уже… – общим криком встретили ее домочадцы, сидевшие в кухне у огня.
– Да. Вернулась, – тихо согласилась Хельга, и никто не знал, как много заключалось в этих двух простых словах.
Никто не знал, из какой дали она вернулась. Только Даг заметил, что лицо сестры, при всем внешнем спокойствии, стало другим. Оно было как очень тонкая ткань, гладкая на вид, но сотканная из бесчисленного множества нитей. Чутьем родной крови он угадал, что Брендольв здесь, пожалуй, ни при чем, а задавать вопросов не стал, тем же чувством понимая, что она хочет пережить все одна.
А женщины заметили только то, что девушка долго гуляла, устала, замерзла и потому выглядит немножко скучной. Но это дело поправимое!
– Не слишком-то хорошо ты поступила, Хельга дочь Хельги! – с облегчением выговаривала ей фру Мальгерд, пока женщины суетились, стаскивая с Хельги накидку, усаживая ее к огню, подавая чашку горячего брусничного отвара, лепешку, миску с творогом. Хельга растерянно улыбалась и отпихивала все от себя, но заботливые женские руки совали ей все новые и новые угощения. – Не очень-то разумно бегать ночью по лесу одной! – продолжала бабушка, которая, переволновавшись, бранила внучку за собственное волнение, а не за какую-то действительную вину. – Да еще и на свидание с мужчиной! Ты подумала, что люди станут об этом говорить!
– Ну, это не так уж страшно! – вступился за Хельгу Эгиль Угрюмый. Возвращаясь с пира, Хельги хёвдинг привез его с собой, и сейчас он сидел среди домочадцев Тингваля и резал носовое украшение для одного из новых, недавно начатых в усадьбе кораблей. – Все ведь знают, что девушка ходила на свидание со своим собственным законным женихом. В других племенах, вы знаете, жених после сговора имеет все права мужа. Так что, случается, если свадьбу назначат через год, то невеста вместе с приданым привозит и самый дорогой подарок! – Под общий смех Эгиль качнул руками, будто в них лежит младенец.
– Ну, пусть они в других племенах делают что хотят, а у нас такое не принято! – ответила фру Мальгерд, уже несколько смягчившись. – Здесь у нас девушки уважают себя, чтобы потом их уважали мужья! Но бегать одной не стоит ни Хельге, ни кому-то другому. Здесь же полным-полно троллей!
– А я видела двух троллей! – сказала наконец Хельга. – Ореховых. Они совсем не страшные.
Из всего, что она сегодня повидала и пережила, она могла рассказать только об этом, самом мелком и незначительном. И ей хотелось рассказать хоть о чем-нибудь, закрепить едва не порвавшуюся связь между собой и родом человеческим.
Домочадцы снова засмеялись, довольные, что хозяйская дочка совсем пришла в себя и принялась за прежние выдумки. Они не знали, что ей не бывать прежней. Даже близкие и любящие люди порой не замечают самого важного, потому что самое важное скрыто глубоко и не бросается в глаза.
– Хорошо, что свидание тебя порадовало! – хихикнула Атла. – А то со сговора ты приехала такая мрачная, будто тебе подменили жениха. И вместо доблестного Брендольва подсунули какого-нибудь старого уродливого тролля…
– Вроде меня! – радостно дополнил Эгиль. – Йомфру, если ты действительно не хочешь эту лепешку, дай-ка мне! Во мне проснулась жаба прожорливая!
Все засмеялись, и только фру Мальгерд, не слушая Эгиля, обратилась к Хельге:
– Уж не передумал ли Брендольв плыть к Острому мысу?
– Нет. – Помедлив, Хельга качнула головой.
Она не сразу вспомнила, кто такой Брендольв, но заставила себя вспомнить. Ей придется думать о нем, потому что он – одна из самых важных частей человеческого мира, в котором ей предстоит жить. Так сказал Ворон. И, с усилием восстановив в памяти начало сегодняшнего вечера, Хельга продолжала:
