Мэтью Фаррер - Наследие

Он повернулся к ней лицом.

– Они либо уставятся на нашего чудо-мальчика и проторчат там целую вечность, – сказал он, – либо их затошнит, и они выбегут оттуда через минуту. Так или иначе, глупо стоять тут всем троим. Не настолько все плохо, чтобы главный апотекарий вольного торговца дожидался кучку прыщавых младших офицеров, как какой-то треклятый лакей. У меня есть чем заняться, пока мы не приехали, и я думаю, что и вам не мешало бы посмотреть на себя, как вы стоите тут и позволяете этим людям собой распоряжаться, и призадуматься о достоинстве собственного положения.

По их лицам сложно было что-то прочесть, но он решил, что смог задеть их. Когда сомневаешься, атаковать или нет – атакуй.

И, в любом случае, у него действительно были дела. Он кое-что придумал. Если Диобанна можно было сбросить со счетов – и, как нехотя признал Д’Лесте, так это, видимо, и было – это означало, что их гамбит с дополнительно модифицированной кровью, скорее всего, не сработал. Но он считал, что с достаточной дерзостью и умением он, вероятно, сможет исправить эту ошибку.

Смерть пришла на «Ганн-Люктис» ближе к концу путешествия, когда корабль тщетно пытался пробить себе путь сквозь громадную грозовую тучу психической силы к мимолетному проблеску спокойствия, который померещился Йиморе где-то впереди. На него обрушилось давление, сокрушительное давление, от которого астропаты корабля выли и вцеплялись ногтями в свою одежду и кожу, умоляя о седативах и выкрикивая молитвы. Домаса Дорел чувствовала это варп-глазом, словно ее тыкали пальцем в лоб, и закрыла его филактерией с гексаграмматическими письменами, сделанными прорицателями ее дома на Терре. Они были написаны чернилами для татуировок на полосках ее собственной клонированной и выделанной кожи. Обычно это помогало. Но сейчас толку от них не было.

Смерть пришла, когда корабль вырвался из грозовой тучи, словно выброшенный катапультой в пространство за ней, но то был не тихий проход, как казалось раньше, а тугой водоворот энергии, вращающийся в измерениях, неподвластных никаким человеческим чувствам. Корабль закрутило, Йимора отчаянно пытался найти выход, поле Геллера рябило под натиском разрывного течения, которое било его, сжималось на нем, как будто кусало его. Поле прогибалось все глубже и глубже, а потом, менее чем на сотую долю секунды, в которую по всему осажденному корпусу «Ганн-Люктиса» зазвучали сирены и колокола, оно отключилось.

Смерть пришла в этот крохотный промежуток, пока Варрон Фракс стоял в дверях своей каюты и смотрел, как жена удерживает кричащего и бьющегося сына. Даже самый невежественный рабочий на корабле знал хотя бы на примитивном уровне, что имматериум каким-то образом резонирует с эмоциями – он притягивается ими, питается ими и питает их в ответ. Варрон и Ксана были готовы к сновидениям варпа, знали, что ждет их в сне, произнесли правильные молитвы и повесили печати чистоты по углам своей кровати. Но Дрейдер, должно быть, не уделял должное внимание, когда читал свои молитвы, и позволил словам исказиться, и через какое-то время после того, как они задернули шторы его кровати, он выбросил маленькую оловянную аквилу, которую ему дали в качестве оберега. Может быть, он играл, может, просто не подумал или почувствовал какую-то мимолетную обиду. Варп-сны и так были дурной штукой, но, как Варрон помнил со времен жизни во флотилии, для юного разума они были еще хуже. А для юного разума, который не понимал, что к ним надо быть готовым, они должны были быть гораздо страшнее. Он вспомнил, как вальяжно бросил тогда, на Гунарво, «переживет несколько скверных ночей, да и привыкнет», и у него к горлу подкатил комок.

– Иди, – сказала Ксана. – Я о нем позабочусь. Он проснулся, но сон его так напугал, что он сам еще этого не понимает. Я буду с ним. А ты иди.

Варрон закрыл дверь. В коридоре его ждал Рика, который стоял, привалившись спиной к мозаике с изображением резвящихся нимф и херувимов, какими тут были покрыты все стены. Он теребил конец одной из своих имплантированных вокс-панелей, как делал всегда, когда нервничал. В тот момент снова заревели сирены, и оба содрогнулись от внезапного шума.

Смерть появилась на свет на «Ганн-Люктисе», внутри восстановившегося поля Геллера, которое отрезало ее от прекрасного, теплого, текучего имматериума снаружи. Она обнаружила, что родилась без сознательного усилия со своей стороны: в тот миг, когда поле мгновенно отключилось, эта сущность быстро и безболезненно опустилась в чей-то разум, словно искра, проскочившая между электродами, а потом очутилась в сухой, холодной, слепящей смирительной рубашке вселенной, среди разумов, заточенных в мясе, которое тараторило и трепыхалось.

Существу не понравилось поведение мяса, поэтому оно сделало некоторые вещи, подсказанные инстинктом, и мясо приняло новые формы и иным образом расположилось в этой чудовищно тесной клетке из измерений, и его поведение прекратилось. Ему не нравилось, что здесь оно может двигаться не всеми известными ему способами, но оно обнаружило, что может делать разные вещи, чтобы менять эту маленькую физическую вселенную, куда его занесло. Оно могло разделять вещи и разрушать их, и оказалось, что рвать и ломать гораздо приятнее, чем манипулировать мягкой материей варпа. И тогда оно пошло искать другое мясо, чтобы сломать его, мясо, из которого так весело выскакивали мелкие капельки духа и развеивались в ничто, когда оно на них давило.

Оно едва осознавало звук сирен, но Варрон и Рика пришли от них в ужас. Варрон успел сделать три шага по коридору, прежде чем его осенила жуткая мысль, и он тут же повернул обратно. Но его жена и ребенок, оставшиеся в комнате, были живы, и ничто в них не вселилось: Дрейдер уже не кричал, а тихо плакал, Ксана его укачивала. Рика прикоснулся к плечу своего господина.

– Варрон, нам надо вооружиться. Корабельная тревога. Мы относимся к боеспособному экипажу.

– Как насчет достать наше собственное…

– Лучше использовать то, что есть в рундуках, – сказал Рика, озираясь. – Не будем пока раскрывать карты. Если мы решим, что иначе не справиться, тогда, может быть. А пока что пойдем.

Варрон последовал за ним. Дважды он нарушил обещание, данное самому себе, и оглянулся на дверь каюты.

екундус, Галата, Гидрафурская система

– «Преемник, – прочитал Куланн с записки в своих руках, – нездоров, и потому не покинет «Бассаан» до начала слушания. Он не сможет пробыть в суде дольше определенного срока». Какая странная формулировка. Как вы думаете, что они имеют в виду под «определенным сроком»?

– Не знаю, – ответила Шира Кальпурния. – И мне все равно. Это значит, придется подождать с приемом преемника… прекрати, Куланн, это не шутка, а оговорка. Я не в настроении шутить.

Они стояли в одном из V-образных защитных контрфорсов крепости Арбитрес на Галате, луне Гидрафура. Кальпурния назначила ее новым местом слушания после того, как вокруг Скалы Трайлан начали кружить орнитоптеры и воздушные сани со знаками Экклезиархии, держась чуть дальше того расстояния, на котором летательные аппараты Арбитрес имели право идти на перехват. Потом вокруг островов на границе запретной зоны начали появляться морские платформы с отрядами Сороритас, прокторы на наблюдательных постах занервничали и начали запрашивать подкрепления и дополнительные боеприпасы. Потом информаторы Арбитрес в той части Кольца, что вращалась над островами, доложили, что другие Сороритас начали брать под контроль стартовые позиции и пусковые шлюзы и вступили в конфликт с военным экипажем Кольца, пытаясь завладеть двумя из его гигантских барбетов, где были установлены пушки.

Первой и полной ярости мыслью Кальпурнии было попросту сбить все транспорты и оттащить в камеры Симову вместе с парочкой случайных клириков, чтобы они рассказали, кто дал им такой приказ, но она подавила это желание. Собор считал себя вправе совершать столь открыто враждебные действия против Адептус Арбитрес, и это означало, что его следует поправить. Кальпурния твердо вознамерилась так и сделать, но позже. Пока что ей надо было закончить другое дело, поэтому она решила воспользоваться иным методом.

«Жиллиман мог и кружить, как горная кошка, и бросаться, как она», гласила ультрамарская пословица, которая, предположительно, восходила к временам завоеваний святого примарха, которые объединили его владения. Она означала, что нет ничего постыдного в том, чтобы применять хитрость. Если лобовое столкновение дорого тебе обойдется, тогда какой смысл стыдиться того, чтобы сманеврировать и перенаправить свои силы куда-то еще? Кальпурния пробормотала эту пословицу как раз перед тем, как отослать Скале Трайлан приказ укрепиться, как будто готовясь к атаке, зримо увеличить количество дозорных и часовых, дополнив его всеми, кто только находился на острове в данный момент и мог надеть панцирь, а также, чтобы летательные аппараты вели себя как можно агрессивнее и делали все возможное, чтобы нервировать пилотов, привлеченных Экклезиархией.