Шимун Врочек - Легионы просят огня
Я некоторое время молчу. Изучаю перо на просвет. Стеклянная палочка критской работы, с витыми бороздками для стекания чернил. Отличная вещица…
Жду, пока Виктор представит себе возможные исходы.
Легионер выпячивает грудь.
— Как прикажете, легат! — орет он.
— Ну — ну, тише. Я рад, что ты согласен. Подожди минутку.
Я заканчиваю писать. Сворачиваю одну бумагу в трубочку, затем другую, передаю рабу. Эйты запечатывает каждую восковой печатью.
— Вот тебе две записки. Одну отнесешь к легионному палачу, другую — в канцелярию. Можешь сделать это в любом порядке, разрешаю.
— Легат, — начинает Виктор и замолкает. О чем тут говорить? Эйты вручает ему свитки. Огромный легионер растерянно держит их в руках, словно не зная, что с этим делать. — Разрешите выполнять?
Я говорю:
— В одной записке — награда, в другой — наказание. Смотри, не перепутай, арматура. Можешь идти.
Подмигиваю легионеру.
Лицо Виктора — на него стоит посмотреть в этот момент.
* * *Отвращение к жизни — это болезнь коренных римлян.
Суровые, жестокие, безжалостные римляне. Так о нас говорят во всех завоеванных землях.
Строгость или жесткость — что для настоящего римлянина одно и то же — у нас в почете.
Мы ценим это выше красоты. Выше доброты или какой‑то там нежности…
Мужчина должен быть строг.
Означает ли это, что мужчина должен быть еще и жесток? Я задумываюсь на мгновение…
Я не уверен, что вы хотите услышать ответ на этот вопрос…
Означает.
* * *Преторианцы приводят Арминия. Почетная охрана. Я киваю декуриону, он салютует и уводит своих великанов из палатки.
— Царь, — говорю я, глядя на брата.
— Легат, — говорит Арминий.
Мы сидим напротив друг друга. В чашах — вино. Хорошее, настоящее фалернское — не та бурда, что мы пили по его милости в прошлый раз. Но, похоже, даже сейчас брат не способен это оценить.
Теперь он варвар, для которого привычней пиво.
— Я дам тебе один совет, брат, — говорит Луций — Арминий. — Поздновато, конечно, но…
«Если Вар примет жесткое решение, нам больше не придется вот так поговорить». Вот что брат хочет сказать.
— Я слушаю.
— Гай, у меня не так много времени…
— Тогда не трать его понапрасну.
Кажется, брат никогда не поймет, что я давно вырос. Что мне уже не двенадцать лет.
— Настоящее предназначение легата в бою… — начинает Луций. Я перебиваю:
— Управлять боем? Командовать? — меня всегда в детстве бесил его поучительный тон. — Я знаю.
Ироничный взгляд. Задранная бровь. Луций смотрит на меня так, как обычно старшие умные братья смотрят на младших…
Как на редкостных, коллекционных идиотов.
— Откуда ты этого набрался? Катулла перечитал? — говорит Луций насмешливо. — Забудь. Полная чушь, Гай. Полная. Мой дорогой брат — я все‑таки был легатом когда‑то. Чтобы управлять легионом и командовать людьми, у тебя есть профессионалы. Эггин, твой верный Тит Волтумий и остальные центурионы. На них и опирайся. У этих проверенных центурионов под началом солдаты, которые прошли больше сражений, чем ты можешь себе представить. Все, что нужно, они сделают сами, а твоя задача — как можно меньше им мешать. Они умеют все, Гай.
Это правда. Впрочем, это не ответ.
— Тогда зачем нужен я?
— Зачем нужен легат? — Луций хмыкает. — Отличный вопрос.
— Чтобы…
— Чтобы ждать, Гай.
Я поднимаю брови.
— Да, Гай, да. Это самое трудное. Чтобы стоять под легионным орлом до самого конца. Это важно. Легиону не нужен еще один командир, легионерам наплевать на твои великолепные команды. Единственное, что легиону действительно необходимо — это знамя. Все остальное они сделают сами. А легат должен в это время стоять под легионным орлом и улыбаться. До самого конца — каким бы он ни был. Когда битва заканчивается, легат принимает поздравления или умирает от рук противника.
— С той же самой улыбкой на губах?
Арминий хмыкает.
— Именно.
— Тогда легат должен быть настоящим тупицей.
Некоторое время брат рассматривает меня так, словно видит впервые.
— Надо же, — говорит он. — Иногда, братец, я забываю, что ты умнее, чем выглядишь…
Я молчу.
— …это означает, что экзамен на звание легата ты бы провалил.
Я начинаю хохотать.
Смешно.
— И все твои люди умерли, — говорит Луций.
Я обрываю смех. Молча смотрю на брата. Потом говорю:
— То, что сказал Сегест, правда?
Луций медлит.
— Что именно?
— Ты — предатель?
Луций смеется.
— А я думал, ты спросишь о другом…
Я сжимаю зубы.
«Будь честен, Гай. Хотя бы перед самим собой».
— О чем же?
— О Туснельде.
* * *КВИНТУ~ДМ~ЦЕЛЕСТУ~ОТ~ГАЯ~ДМ~ЦЕЛЕСТА
ПРИВЕТСТВУЮ~КВИНТ~
КОГДА~ТЫ~ПОЛУЧИШЬ~ЭТО~ПИСЬМО~Я~БУДУ~УЖЕ~ДАЛЕКО
ЛЕГИОНЫ~ОТПРАВЛЯЮТСЯ~В~ПОХОД~НА~ГЕРМАНЦЕВ~И~Я~НЕ~ЗНАЮ~ЧЕМ~ЭТО~ЗАКОНЧИТСЯ
Я~НАДЕЮСЬ~ВСЕ~БУДЕТ~ХОРОШО
МЫ~ЛЮДИ~ЭТО~В~НАШЕЙ~ПРИРОДЕ~СТРЕМИТЬСЯ~К~БОЛЬШЕМУ~И~НАДЕЯТЬСЯ~ НА ЛУЧШЕЕ~
ИНОГДА~ТАК~И~ПРОИСХОДИТ
И~ЭТО~САМЫЙ~БОЛЬШОЙ~ЖИЗНЕННЫЙ~ПАРАДОКС
* * *Время тянется, а Вар все думает. Скоро за полдень. Через некоторое время приходит приказ собирать лагеря.
Мы с Луцием переглядываемся. Кажется, все решено.
… — Арминий, царь херусков! Римский всадник, префект первой когорты ауксилариев. Встаньте! Сегест, царь хавков! Римский всадник, бывший префект шестой когорты ауксилариев! Встаньте!
Они стоят перед Квинтилием Варом, пропретором Великой Германии.
Два варвара.
Старый и молодой. Хавк и херуск. Префект и бывший префект. Всадник и всадник.
Оказывается, у меня взмокли ладони.
Ожидание.
— Я принял решение. Сегест и Арминий, приблизьтесь. Вы оба — верные граждане и друзья Рима. Но между вами — разлад и ненависть. Это меня безмерно огорчает. Боюсь, уважаемый Сегест, я должен отклонить твой иск. Я пришел к выводу, что твои обвинения связаны не с фактами, а с личной ненавистью к царю херусков. Впредь решение личных споров… прошу оставить на время после окончания нашего похода.
Он говорит и говорит, но я уже не слушаю. Невиновен! Оправдан!
Хорошо.
Облегчение такое, словно это меня, а не Арминия, обвиняли в измене. И именно я стоял перед судьей в ожидании приговора…
«Ты слишком импульсивный, Гай».
Сегест молчит, лицо то бледнеет, то краснеет. Желваки вокруг рта — словно бугры.
— Понятно, — говорит он глухо. — Вы правы, пропретор. Но вы совершаете ошибку.
— Идите, — Вар устало вздыхает. — Легаты, прошу на пару слов…
— В любом случае, — говорит пропретор, когда германцы уходят. — Даже если Сегест в чем‑то прав… В чем я сомневаюсь, конечно! Но даже если каким‑то чудом он прав… Пока у нас есть заложницы, восстания германцев не будет.
— Вы уверены, пропретор? — говорю я. Теперь, когда для Луция все закончилось, во мне снова проснулись подозрения.
Сегест — далеко не самый приятный человек, но вдруг он не врал? Хотя бы отчасти?
Пропретор поднимает взгляд. У него мутные глаза. Белки — покрасневшие, измученные. Кожа лица желто — восковая, с нездоровым блеском.
Запах шиповника настолько силен, что меня начинает мутить.
— Я уверен, — говорит Вар. — Конечно, я уверен, дорогой Деметрий Целест.
Где‑то вдалеке вопит птица. Следом — жалобный крик, тонкий, надрывный, полный ужаса.
Скорее всего, это филин задавил зайца.
Пропретор вздрагивает.
Глава 11. Заложницы
Оптион третьей когорты Девятнадцатого Счастливого легиона Фанний выпрямился, шею холодило утренним ветерком. Зябко со сна. Он втянул голову в плечи, обхватил себя руками, чтобы не трястись. Не помогало. Дрожь била такая, что зуб на зуб не попадал.
Невдалеке часовой окликнул кого‑то, ему ответили. Тессера, пароль. Обычное дело. Все‑таки зря я задремал, подумал Фанний. Теперь вряд ли согреешься. С недосыпа самый лютый холод… А мне еще караулы проверять.
В полумрак, в туман, скрадывающий расстояния и звуки, уходила и растворялась без следа вереница обозных повозок. Она тянется отсюда на милю, не меньше. Обоз трех легионов готовится к выходу вслед за воинами.
А здесь — особый груз, нуждающийся в особой охране.
Фанний протянул руку, провел по ткани плаща. Посмотрел на ладонь. Мокрая. Ночной туман, что ж ты хочешь. Ветер донес до оптиона запах торфяного болота, влажный переквак лягушек… Будь проклята Германия, подумал Фанний. Я‑то что здесь забыл?
Рядом рассмеялись. Тихими женскими голосами, словно рассыпались в траве мелкие колокольчики.
Фанний мгновенно проснулся. Вскинулся, как охотничий пес на добычу. В полутьме за повозкой возникла темная фигура, двинулась к оптиону.
