Джеймс Сваллоу - Кровавые Ангелы: Омнибус
— Я вижу тебя, брат Корбулон, — отвечаю я, — я вижу склеп.
Мои глаза скользят по знаменам, посвященным победам безумных мучеников, по аркам, переходящим в лестничные пролеты. Эти ступени ведут в палаты героев. Опасных героев. Сумасшедших героев.
Другие ступени идут вниз. Там тьма ещё глубже, чем в моем склепе, там — покои агонии.
Мой взгляд устремляется налево. Корбулон не одинок, это редкость. Мой гость — таинственная и скрытная личность. Я несу смерть, но он её властелин. Мы братья в трансформации.
— Я вижу тебя, владыка Мефистон.
— Рад снова увидеть тебя, капеллан Лемартес, — произносит он.
Мы — тяжелая компания для Корбулона. Чудовище и призрак, двое победителей «чёрной ярости». Символы надежды и две самых пугающих её жертвы. Я — слишком страшное оружие, чтобы позволять мне думать вне битвы. Он — фантом, занявший место брата Каллистария. В итоге мы не та надежда, которая нужна брату Корбулону в его поисках исцеления, но мы всё, что у него есть.
Моя судьба болезненна. Я никогда не познаю отдыха, пока не умру. Но путь Корбулона также жесток. Он обязан искать избавление там, где его, возможно, не существует. Я не завидую, что ему достался такой долг. Когда он просит моей помощи, я делаю, как он говорит. Я уверен, что каждый раз его надежда немного слабеет.
Между Корбулоном и Мефистоном боевой брат, которого я не узнаю. Его броня мне хорошо известна — она чёрного цвета роты смерти. Его лицо…оно выглядит знакомо. Возможно, когда-то я знал его, но искажающее влияние «черной ярости» не даёт мне вспомнить. Он прикован к хирургическому столу адамантиевыми браслетами и накачан успокоительными, но выражение ярости на его лицо не становится легче. Единственное, чего удалось достичь, так это заставить его проклинать Гора шепотом.
— Кто это? — Спрашиваю я.
— Реклюзиарх Квирин, — отвечает Мефистон презрительным тоном.
Квирин. Это имя я не слышал со Второй войны за Армагеддон. Он был потерян, когда его корабль, фрегат типа «Гладий» «Терзающая вера» пропал в варпе. Хотя возвращение и неожиданно, его нынешнее состояние не вызывает вопросов.
«Черная ярость» никогда не оказывается неожиданностью. Она неизбежна. Если Кровавый Ангел избегает ярости и «красной жажды» достаточно долго, то его путь оканчивается здесь. Такова судьба.
— Что произошло? — Спрашиваю я.
— Он присоединился к четвёртой роте в битве с «Освященными» на Паллевоне, — говорит Мефистон, — он отнесся ко мне…с неодобрением.
— Его падение представляет большой интерес, старший библиарий, — отвечает Корбулон.
— Склоняюсь перед твоей оценкой происходящего, брат Корбулон. — Голос Мефистона звучит достаточно скептично. Это ещё одна черта, которая присуща нам обоим. Я верю в ценность поисков Корбулона, верю в их необходимость. Однако не верю, что они могут увенчаться успехом.
— Вы говорите, что он решил пасть.
— Это так. — Кивает Мефистон.
— Решил?
Мне тяжело говорить. Слова — это риск. Напряжение, необходимые чтобы произносить их отнимает часть моей концентрации, необходимой, чтобы удерживать себя в реальности. Если мой хватка ослабевает, я начинаю видеть Императорский дворец. Но осознание является неожиданностью, к тому же, неприятной.
— В таком случае он позорит положение, отмеченное на его броне, — говорю я, — я не приму его в роту смерти. Почему вы не позвали Астората?
— Он сражался с честью и в соответствии со своими верованиями, — говорит мне Мефистон, — он почувствовал, что во мне спят демонические силы. Его решение проистекало из этой мысли. Получив выбор между падением и осквернением, как он считал, Квирин выбрал падение.
— Заблудший дурак, — отвечаю я.
— У нас с тобой особый взгляд. — Мефистон нехотя защищает Квирина, но он донёс до меня свою точку зрения. Реклюзиарх был не прав, но он не трус.
Корбулон продолжает.
— Я доставил тебя сюда и пробудил не из-за чести реклюзиарха. В обстоятельствах его падения появился элемент, которого мы раньше не видели — выбор.
Это правда. Чтобы обречь себя на проклятие «чёрной ярости» необходима особая храбрость.
— Ты думаешь, что у него всё ещё есть выбор?
— У тебя есть. Возможно, он сможет стать вторым.
— У меня нет выбора, — напоминаю я.
Мы можем разговаривать, я внятно отвечаю. Но я не Мефистон. Он пробудился от «чёрной ярости», его прошлая личность мертва. Никто не знает наверняка, что за существо вернулось с Армагеддона. Я всё ещё Лемартес. Я не пробудился. Между мной и моими братьями барьер безумия. Корбулон спрашивает меня, что я вижу, когда пробуждает из стазиса. Мне приходится задавать себе этот вопрос с каждым вдохом. Мне приходится напоминать себе, что я нахожусь здесь, на Ваале. Что один силуэт — это Корбулон, второй — Мефистон, а рядом с ними Квирин. Мне приходится вспоминать, что я не на Терре. Что Гор не близок, не в пределе досягаемости моей мести.
Реальность всегда готова размягчиться, размыться, превратиться в более чёткую ложь. Ложь, призывающую к насилию.
— Я надеюсь изучить возможность, — говорит Корбулон, — что у тебя всё же есть выбор. Был или нет выбор у Квирина. Возможно он есть и у тебя, у всех нас.
Мы с Мефистоном переглядываемся. Мы уважаем Корбулона — всё, что может дать нам надежду необходимо исследовать. Есть вещи, который понимает только верховный сангвинарный жрец. Но так же можно сказать и о нас. Он — светлая сторона Кровавых Ангелов, а мы — тень. Мы понимаем силу «черной ярости».
Мефистон понимает силу, с которой она изменяет нас.
Я понимаю, какое могущество приходит вместе с ней.
— Если бы только это было правдой, — произношу я.
— Никто не избавился от чёрной ярости, — продолжает Мефистон, — Каллистарий погиб.
— А я не свободен, — дополняю я.
Мои братья сторонятся меня. Так и должно быть. Они правы в том, что держат меня в стазисе, выпуская только в тяжелые времена. Корбулон не говорил ни о каких сражениях. Я пробужден по его инициативе. Это риск, на который кроме жреца имел право и смог бы пойти только Асторат.
— Я не спорю с тем, что вы знаете правду о своих состояниях, — отвечает Корбулон, — Но они не нормальны. Сам факт их отклонения от обычного течения ярости создает возможности чего-то больше. Власть ярости над нами не абсолютна.
Я не спорю с этим утверждением и киваю, поняв его точку зрения. Затем я смотрю на рвущегося из путов и оскалившегося Квирина.
— Что я должен сделать?
— Ты сможешь осмотреть реклюзиарха?
— Но это поле твоих знаний, брат Корбулон.
— Моё зрение — не твоё. Ты можешь увидеть то, что я не замечу. Мы знаем как он пал. Возможно, он сможет вернуться, благодаря этим обстоятельствам. Скажи мне, видишь ли в нём что-то напоминающее тебя.
— Хорошо.
Я выхожу из стазисной камеры и приближаюсь к столу, к которому прикован Квирин. Я наклоняюсь над столом и осматриваю его лицо. Вижу ли я сходства со своим положением? Да, вижу. Но не те, которые нужны Корбулону. Зубы Квирина сжаты настолько сильно, что могут раскусить железо. Жилистая шея напряжена, в глазах горит жажда сразиться с врагом. Иногда силуэт, который мы видим и тот, кого мы атакуем, оба оказываются врагами. Иногда мы нападаем на видение, но наносим вред союзникам. Дыхание Квирина быстрое и отрывистое, терпение его злобы на исходе. Реклюзиарх шепчет слова своей ярости.
— Я остановлю тебя, Гор. Я вырву твои сердца из твоей груди, а руки из суставов. Ты не можешь уйти от меня, ты не сдержишь меня, ты — мерзость в глазах нашего отца и больше не сможешь осквернять галактику…
Он продолжает и продолжает. Проклятие, отчаянная злоба, призывы к отмщению и справедливости. Я знаю их. Я сам произношу их, чувствую их. В этом нет ничего нового.
В таком случае, перейдем к глазам. Что с ними? Глаза Квирина расширены, они сосредоточенно направлены на врагов, погибших десять тысяч лет назад, и поглощены ненавистью. Ярость переполняет их, в них нет надежды.
Но Корбулон прав, падения Квирина в «черную ярость» было необычным. Мефистон согласен с этим, иначе он бы не пришел. В таком случае я предприму всё возможное. Это наш общий долг в борьбе с общим проклятием.
— Реклюзиарх Квирин, — обращаюсь я, — брат, услышь меня. Я знаю, что ты видишь. Я тоже вижу это.
Может не сию секунду. Но каждая из них может стать такой. Легкая потеря концентрации и реальность начинает размываться.
— Это ложь, отринь её.
Квирин не обращает внимания на мои слова. Проклятия продолжаются, становятся невнятными и переходят в рык. Его ненависть к предателям слишком сильна, чтобы выразить её словами.
— Разговоры не помогут, — говорит Корбулон, — не на этой стадии. Пожалуйста, поговори с ним, капеллан, так, как можешь только ты.
Да, я могу разговаривать с безумцами, я понимаю их язык. Мне придется сознательно потерять контроль, размыть реальность, оказавшись по обе стороны одновременно. Это рискованное равновесие.
