Сергей Волков - Чингисхан. Книга 2. Чужие земли
Бедняга Бейкоп сгинул вместе с Нефедовым и Слащевым, когда нас накрыло водяной горой. Я не ахти какой пловец, поэтому немало удивился, когда у меня получилось вынырнуть да еще и не потерять карабин. Впрочем, везение на этом закончилось — оружие очень тяжелое, вода бурная, а до подножья скал плыть довольно далеко. И я бы непременно утонул, но течение вынесло меня к своеобразному плавучему острову, состоящему из веток, сухой травы, земли, тростника и всякого мусора. Держась за этот созданный самой природой плотик, я медленно пересек бурлящие воды и выбрался на скалы.
Поднимаясь вместе с водой все выше и выше, пытаюсь понять, что же произошло. По всей видимости, под скалами находилась огромная пещера с подземным озером. Взрыв динамита обрушил ее своды, и вода хлынула наружу, в долину. Иного объяснения у меня нет.
Солнце опускается совсем низко. Закат окрашивает все вокруг в багрянец. Алые облака плывут по небу, напоминая куски окровавленного мяса. Скоро начнет темнеть. Выбираюсь на ноздреватую глыбу, прикидываю расстояние до ближайшего камня. Еще плыть да плыть… Сжать зубы и сконцентрироваться на подъеме. Надо добраться туда до четырех утра. Не упасть не потерять сознание, не утонуть в конце концов. Добраться и досидеть до рассвета. В четыре утра должна появиться линза. В четыре утра можно будет попробовать пройти в нее. Проследовать за птицами. И неизвестно еще куда…
Смеркается. Солнце село за зубчатую стену гор. В быстро наступающей темноте слышу плеск воды и голоса.
Голос Нефедова я узнаю из тысяч других, все же с этим человеком мы съели не один пуд соли. С кем беседует профессор, тоже понятно, хотя я с гораздо большим удовольствием услышал бы голос майора Бейкопа.
Но, в конце концов, все мы — люди, а люди должны помогать друг другу, тем более в нынешних обстоятельствах. И я кричу в темноту:
— Эй, сюда!
— Стреляй, Артем! — хрипит Нефедов, пятясь к костру.
Револьвер дрожит в руке профессора. От страха он жмет и жмет на спуск. Патроны в барабане уже расстреляны, и оружие издает лишь сухие металлические щелчки.
Мерзкое хихиканье доносится теперь со стороны высохшего дерева. Я вскидываю карабин. Два патрона. Всего два. Эта тварь перемещается очень быстро. Еще она невероятно живуча. Несчастный Слащев стрелял в упор. Он разрядил в плоскую голову, покрытую жесткой седой шерстью — или волосами? — барабан своего нагана. И был убит. Тварь оторвала ему голову, выломала руку и убежала в ночь, подскакивая на ходу, словно обезьяна. Но это не обезьяна, потому что я точно знаю: не бывает обезьян-людоедов. А тварь — людоед. Она на моих глазах отгрызла палец с оторванной руки Слащева.
Мы блуждаем в лабиринте аномальных зон уже несколько дней. Нам удалось выйти за пределы хроноспазма, но то, куда мы попали, оказалось ничуть не лучше. Чего уж там, тут было гораздо хуже.
Выбраться из долины, ставшей озером, оказалось не так просто. В конце концов, замерзнув до полусмерти, мы со Слащевым и Нефедовым вскарабкались по скалам наверх, к черным камням. А затем ушли в дыру, или, как называл это странное образование Бейкоп, в линзу.
Наверное, нам должно было быть страшно. Но мы так измучились, что просто, безо всякой опаски, один за другим пролезли в линзу, как в нору. И очутились на океанском побережье. Прибой накатывал на желтый пляж пенные валы, в воздухе парили большие белые птицы. А позади нас высились установленные в ряд каменные истуканы с огромными носами. Я хорошо помню расширенные от удивления глаза Нефедова и его непроизвольный вскрик:
— Рапа-Нуи!
Я тоже узнал остров Пасхи. И тоже удивился. Самым хладнокровным из нас оказался штабс-капитан. Мы с профессором уже собирались бежать к статуям, чтобы осмотреть и потрогать их, когда Слащев указал на толпу аборигенов, надвигающуюся со стороны невысокой горы.
— Пора уходить, господа.
И мы ушли в линзу, висящую в воздухе прямо над песком. Можно было бы ожидать, что пространственная нора примет нас обратно на скалы, но все оказалось куда сложнее и вместо камней перед нами предстали лиственницы, покрытые мхами и лишайниками. Под ногами сочно чавкало болото, мириады комаров и мошек набросились на нас. В довершении всех бед линза, из которой мы выбрались, куда-то исчезла. Мы несколько часов блуждали по тайге, видели ржавую табличку со странной надписью «Бараки Ада». Потом вышли к небольшой речушке. По ее берегу вилась грунтовая дорога. Указатель, вполне себе современный, гласил: «Поселок «Алые Зори»». Я уже начал прикидывать, как мы будем объясняться с поселковым начальством, компания-то у нас просто аховая: белогвардеец, офицер-дезертир и сбежавший из госпиталя солдат. Но тут Слащев заметил линзу. Так мы очутились в этой пустыне, населенной жуткими существами…
Хихиканье приближается.
— Сядь к костру, — говорю я Нефедову. — Если что — попробуй бить его огнем. Все звери боятся огня.
— Это не зверь, — дрожащим голосом отзывается профессор. — Неужели ты еще не понял?
В темноте раздается шарканье лап. Или ног? Я целюсь на звук, но не стреляю. Два патрона — тут надо бить наверняка.
— Лев Николаевич рассказывал мне, — продолжает Нефедов, — что его отец во время своих экспедиций в Абиссинию встречался с подобными созданиями. Он называл их пустынными демонами…
Профессор очень напуган. Он болтает без удержу, потому что это немного отгоняет страх. А мне уже все равно. После всего пережитого я не верю чувствам и эмоциям. Только серебряному коню на шее — и интуиции. А она как раз подсказывает, что бояться не надо. Карабин покойного майора Бейкопа рассчитан на то, чтобы с одного выстрела завалить огромного буйвола. Или гиппопотама. Неужели же седая тварь…
Тварь выпрыгивает из темноты внезапно. В мятущемся свете костра успеваю заметить оскаленные клыки, сморщенную морду… или лицо? Растопыренные руки с кривыми когтями.
«Holland & Holland» мощно бухает. Я едва не уперся стволом карабина в живот твари, но она каким-то чудом вывернулась и теперь, издавая отвратительное хихиканье, от которого кровь стынет в жилах, кружит вокруг костра, упираясь одной рукой в землю.
— Похоже, это какой-то неизвестный вид реликтовых хищников, — лязгая зубами, сообщает Нефедов.
Профессор — молодец, бодрится. А у меня остался один единственный патрон.
— Игнат, двигайся к линзе. Я попробую тебя прикрыть. Если что — уходи один.
— А ты?!
— Делай, что сказал! — кричу я, двигаясь вокруг костра следом за тварью. — Когда ты застрелил меня в долине, чтобы дорваться до коня, у тебя в голове были другие мысли…
Я говорю почти наугад, но неожиданно попадаю в цель.
— Прости, Артем… — Нефедов разводит руками. — Я же был уверен, что хроноспазм — это навечно. И потом — конь ничего не открыл мне.
— Хватит трепаться! В линзу, бегом!
Он перемахивает через костер и несется к темной громаде дерева. Тварь обрывает свое хихиканье и серой тень скользит следом. Я стреляю. Черт, мимо! Бросаю бесполезный карабин, выхватываю кинжал князя Атхи и тоже бегу к линзе. Нефедов уже рядом с ней. Он оборачивается, пытаясь разглядеть, где я, из темноты возникает еще одна тварь. Она крупнее и быстрее той, первой, что убила Слащева. Вскрикнув, профессор исчезает в линзе. А мне до нее не менее десяти шагов.
Шагов, которые надо еще пройти…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Дед Чага
Треск сухих веток под ногами похож на треск макарон-соломки. Мама всегда ломала их пополам, прежде чем бросить в кипящую воду. Почему-то и этот звук, и запах варящихся макарон четко связаны у меня с зимой. На улице холодно, метет, а ты сидишь на теплой кухне, смотришь на морозные узоры, покрывшие стекло. На плите посвистывает закипевший чайник, а на соседней конфорке варятся макароны.
И мамина рука на затылке. И хорошо, спокойно и уютно.
Упираюсь в завал из древесных стволов, перевитый лианами, прошитый молодой порослью и совершенно непроходимый. Тупо таращусь в зеленое месиво стеблей и листьев. Воспоминания разбередили душу. Хочется плакать. А еще хочется бульдозер с огромным ножом-отвальником. Чтобы пройти этот чертов заколдованный лес насквозь и выйти, наконец, хоть куда-то.
Темнеет. То есть это неправильное слово — «темнеет». Просто сразу — бац! — и наступает ночь. Как будто свет выключили. Бродить ночью по джунглям не просто опасно, а смерти подобно. Больше всего я боюсь линзы, ведущей в океан. Это все, конец. Один шаг — и я буду барахтаться в теплой или холодной — а какая, в сущности, разница? — воде в сотнях километров от берега безо всякой надежды на спасение.
Конечно, ночь лучше переждать. Отсидеться, забившись в безопасное место. От этой мысли я начинаю улыбаться. Безопасное место здесь! Это и в самом деле смешно!
На линзу я натыкаюсь случайно и успеваю отдернуть ружье прежде, чем меня перенесет через пространство и время. Осторожно как слепой, шарю перед собой, чтобы понять, где у линзы границы. Отхожу в сторону, сажусь на замшелый ствол поваленного дерева. Во мраке то и дело вспыхивают неживым светом светляки, где-то далеко перекликаются ночные птицы. Джунгли живут своей жизнью. Им нет до меня никакого дела.
