Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Молодые исчезли со сцены. Гости активно ели, расхватывая еду с крутящегося центра стола.
Бутылку я допил быстро, под рыбу. Один из парней спросил меня, откуда я.
— Фром грэйт мазер Раша! — пародируя акцент, ответил я. — Зе бест кантри ин зе ворлд.
Ли Мэй улыбалась и кивала, вспомнила, наверное, наше первое свидание. Подмигнул ей.
Как русскому, мне предложили попробовать водки. Китайской, разумеется.
Налили в узкую рюмку, больше похожую на колпачок от авторучки.
— Ганьбэй! — чокнулся с парнями.
Едва не задохнулся, пытаясь проглотить. Запил соком из стакана Ли Мэй. Несколько минут сдерживал отрыжку. Жевал какую-то закусь. От огорчения выпил все красное вино, что оставалось на столе. И пиво.
Потом водку я наливал уже сам, на три пальца, в обычный стакан. Пил, не закусывая и не запивая.
«Они подумают, что я алкоголик...»
Общался с соседями по столику по-китайски, хлопал снова вышедшим на сцену молодым — невеста успела переодеться в синее платье. О чем-то говорил не то по-русски, не то по-английски, не то с отцом невесты, не то с отцом жениха — я не разобрал.
На сцене прибавилось народу — толкал речь лаобань, директор компании жениха, пояснила мне Ли Мэй.
Народ в зале усиленно питался, особо не прислушиваясь. После начальника выступал седенький старичок, пел неприятным тенором что-то национальное.
Невеста была уже в красном платье. Традиция, по словам Ли Мэй. Смена нескольких платьев за церемонию.
Вдруг стоявшие на сцене молодые принялись кланяться, а гости снова начали им хлопать.
— Пора собираться, — сказала Ли Мэй.
— Это — все? — поразился я.
— Да, папа с мамой уехали уже, так что поедем сами. Ты в порядке?
— Подожди, я не понял... Полтора часа — и вся свадьба? Без танцев, конкурсов, тостов гостей? Покушали-похлопали — и по домам?
— Ну, было много вкусной еды... Хотя ты почти не ел ничего.
— Зато напился какой-то настойки на вениках.
— Ты — как мой папа. Он тоже может много выпить. Маме пришлось его увезти на такси.
Я не знал, как отнестись к такому сравнению с папой. Наверное, ничего плохого она в виду не имела. Может, даже сделала комплимент.
— Увези меня тоже — на такси, как мама папу, — попросил я. — И уложи спать.
Она вздрогнула, быстро огляделась по сторонам.
— Тише!.. Могут услышать...
В такси она положила голову мне на колени. Я гладил ее волосы, разглядывая сквозь темные пряди свои пальцы. Мы мчались по эстакаде, над вечерним Шанхаем. Мелькал за окном однообразный пейзаж — фонари, щиты звукоизоляции, крыши домов, черные массивы офисных высоток.
Выпитая байцзю придала смелости. Я впервые за все время наших встреч положил руку на бедро Ли Мэй. Скользнул ладонью по расшитому шелку. Ли Мэй замерла. Словно невзначай зацепив край ее платья, я подушечками пальцев дотронулся до нежной, намного нежнее шелка кожи. Вернул ладонь на место, почувствовав едва уловимое ответное движение.
У ворот кампуса такси остановилось. Я пожалел, что по пути мы не попали ни в одну из пробок.
Шли по освещенной аллее кампуса, открыто, в обнимку. Возле поворота в сторону моего «Вайго сушэ» она чуть замедлила шаг. Я лишь крепче прижал ее к себе и решительно повернул на каменистую дорожку.
Вечер был теплый и тихий. Гигантскими пивными бутылками высились вдоль реки кипарисы. Узкий белый лунный серп висел в небе над их верхушками.
— Как у Ван Гога, — показал я.
— Только нет солнца...
По голосу чувствовалось — она волновалась.
Остановился и долго целовал ее.
— Я все же пойду к себе... Поздно уже... — нерешительно сказала она, оторвавшись от моих губ. — Я не могу. Я... никогда... никогда не...
— Конечно, поздно. Ведь мы уже почти пришли…
Я подхватил ее на руки.
— И назад пути нет.
— Увидят, увидят!
Она замолотила ногами в воздухе, держась за мою шею.
— Поцелуй меня.
Теплые, мягкие губы, маленький и нежный язык...
Раздалось треньканье велосипедного звонка — кому-то именно сейчас понадобилось проехать по этой дорожке...
Уединиться на улице — из области невозможного. Это ведь Китай...
...Она лежала на моей кровати, на боку, согнув ноги в коленях. Свою грудь, еще недавно ходившую ходуном — скорее от боли и непривычных ощущений, чем от наслаждения, она стыдливо прикрывала подушкой. Глаза и щеки все еще были влажными. Волосы разметались, налипли на заплаканную щеку.
Я сидел рядом. Гладил ее по голому плечу.
Расшитое серебром ципао висело на спинке стула. Поверх павлинов с цветами — треугольник ее трусиков.
— Я слышал, что девушки Востока очень нежные, хрупкие... Теперь знаю — это правда.
— Было ужасно больно... — тихо сказала она. — Думала, умру... Стыдно...
— Почему?
— Ты был во мне... А я ничего не чувствовала, кроме боли. Сначала страх, потом боль. И плакала, как дура.
— У меня на губах до сих пор вкус твоих слез.
— Что теперь с этим делать? — она шевельнулась, взглянула на простыню. — Надо было сразу замыть... Теперь поздно.
Шмыгнула носом и виновато посмотрела на меня.
Скулы ее пылали.
Я невольно улыбнулся.
— Только представь: ты становишься женщиной... и первое, что ты делаешь как женщина — бежишь в ванную стирать простынь... Забудь об этом.
— Что мне теперь делать? — рассеянно спросила она.
— Я же говорю — забудь.
— Я о другом... Теперь все догадаются, что я... Что я больше не девушка.
Я изумился.
— Как?! Вас что — проверяют?! И сообщают всем?..
— Нет, конечно. Как это может быть? Но ведь моя фигура теперь поменяется...
— Что ты... Ты ведь не беременная...
— Я знаю. Но бедра и грудь — они же станут другими, я слышала от старшекурсниц.
— А-а-а... — протянул я. — Тогда конечно... Ты послушай еще. Из дома престарелых, например — они тоже тебе много интересного расскажут. И о фигуре, и что с грудью будет, и вообще...
— Правда, будет незаметно? — жалобно и с надеждой спросила она. — Никто не узнает?
— Быть женщиной — это не то, чего надо стыдиться. Кстати, пока твоя фигура совершенно не изменилась...
Склонился к ней, поцеловал в плечо. Уложил на спину. Принялся целовать грудь, живот, шепча между поцелуями все, что знал на английском ласкового. Она лежала напряженно, цепко удерживая меня за плечи, почти отталкивая, но чем дольше я целовал ее, тем глубже она дышала, начиная постанывать. Гладила мой затылок, боязливо напрягала и сжимала бедра, чтобы, наконец, развести их, все так же робко, но податливо...
...Ночь, проведенная вместе.
Радость обладания.
Сумасшествие ласк.
Короткий сон.
Ее теплое бедро рядом...
Безумная надежда — так будет всегда...
无所适从
Замешательство
...Всегда важно помнить — пить на жаре надо с умом. Водка не подвела. Сивушным осьминогом улеглась в желудке. Ласковыми щупальцами прошлась по всему телу. Погладила занывшие было виски и затылок.
Ощутил ясность ума. Живость тела. Воспрянул духом. Захотел поесть.
Ухватившись за край лавки, поднялся.
Главное, не нажраться сегодня. Мистер У в понедельник сгрызет меня живьем за тесты. Так-то он мужик неплохой, у нас даже есть что-то общее. Разница невелика: он торчит до позднего вечера на работе, а я шляюсь до глубокой ночи по городу; ему пятьдесят, я помоложе; он китаец, я русский…
Это вообще несущественно.
В поисках ресторана выхожу через несколько кривых и безликих улиц на Сычуаньлу — Сычуаньскую улицу.
Чем примечателен Шанхай? Идешь-бредешь зачуханными переулками, уворачиваешься от велосипедов, перешагиваешь через потеки мыльной воды и какой-то жижи. И вдруг попадаешь на широкую улицу, сплошь в чистых витринах, надписях латиницей и непременным «Макдональдсом» где-то неподалеку.
Прямо на углу, возле витрины с безголовыми манекенами в спортивной одежде, стоит лысый дядька лет сорока. Писает на стену здания. Мимо ленивой развалочкой идут люди. Никто не обращает внимания — это вам не лаовай на набережной. Дядька заканчивает свои дела, подходит к женщине, что возле входа в магазин. Оживленно переговариваясь, парочка заходит внутрь.
— Хуаньин гуанлин! — кричит им менеджер, на глазах которого только что обоссали его магазин. — Добро пожаловать!
Все-таки шанхайцы — люди незлобивые.
Минут пять я отдыхаю в холодке маленькой лавки. Разглядываю товар. Здесь торгуют браслетами, кулонами, серебряными кольцами с черепами и фашистской символикой. Железные Кресты всех степеней, поддельные, конечно. Эсэсовские жетоны, орлы и даже печать вермахта. Жаль, что со мной нет Ласа. Обожаю водить его в такие места.
Продавцы в магазине — не татуированные скинхеды или раскачанные бородатые байкеры, а две обычные пожилые тетки в мешковатых платьях. На меня внимания не обращают, что-то живо обсуждают меж собой и уплетают заварную лапшу.
