Мэтью Фаррер - Слепцы
Когда до этого дойдет, Кальпурния уже вернется на Гидрафур и будет давать показания о бунте Фраксов. Возможно, её будут судить в том же зале на Селене Секундус, где началась бойня… Шира растоптала незваную мысль.
— Я ничего не делаю без спроса, мадам арбитр, — осторожно ответил мастер-дозорный, — но мне не нужно видеть, чтобы понять: сегодня вас что-то беспокоит. Возможно, отдых придаст…
— Это не ваше дело, — огрызнулась Кальпурния. — Продолжим разговор.
— Как пожелаете, — уступил Шевенн и на мгновение замолчал, словно нечто иное привлекло его внимание. Не раздавалось никаких новых перезвонов или мелодий, — по крайней мере, Шира их не слышала, — но высоко вверху она краем глаза заметила движение. Два херувима, спланировав навстречу один другому, встретились у колокола-арфы, который, вроде как, слегка подрагивал.
— Вот и прекрасно. Итак, что здесь происходит? Этот зал — какой-то огромный наблюдательный ауспик, не так ли? Вы отслеживаете «голоса», исходящие из Бастиона и приходящие в него?
Бледная голова покачнулась, косицы кабелей зашуршали и защелкали друг о друга.
— Отсюда, дамуазель, я надзираю за нами: астропатами и Бастионом. Мне отведены узоры и равновесия. Мастер-дозорный должен следить, чтобы в Башне редко возникали симметрии, держать их под контролем и не давать им становиться разрушительными. Это тонкая работа.
— Объясните её.
Торма Иланте тем временем вернулась к ним на платформу и заняла тот же маленький стульчик, но не вмешивалась.
— Лучшим объяснением станут аналогии, основанные на вашем прежнем опыте. Если вы позволите отыскать внутри вас образ, на котором я смогу…
— Нет.
Молчание.
— Что ж, ладно. Вы знакомы с работой старших технопровидцев марсианского жречества? Тех, кто следит за плазменными топками, которые согревают корабли и станции, подобные этой?
— Немного знакома.
— Мне всегда представлялось, что равновесие сил внутри этих плазменных клетей весьма деликатно. Точное управление ими — это и ремесло, и искусство. Вы, гм, встречали магоса Шаннери?
— Нет.
И вновь молчание.
— Дым, — произнес затем астропат. — Чернота и багрянец. Странно, но тогда мне стоит использовать нечто из человеческой природы. У вас в мозгу есть участок, отвечающий за равновесие…
— В ушах, как мне однажды говорили.
Мастер-дозорный слегка отмахнулся с пренебрежением, но Кальпурния спустила ему это с рук.
— Думайте шире, — посоветовал он. — Обо всех извилинах в мозгу, которые сообщают вам о нездоровье, указывают, куда вы получили ранение. О механизмах, заставляющих вас потеть в жару или испытывать жажду, когда ваше тело почувствует нехватку влаги. Вы понимаете, о чем я?
— Да.
Шевенн некоторое время висел в молчании.
— Вы выполняете те же функции для станции, мастер-дозорный? Служите её нервным центром? — спросила Шира. — Именно поэтому вы говорили о «свинцовой тяжести», это как-то связано с равновесием Бастиона?
Астропат тихо, деликатно фыркнул, и в его тоне вновь появилась некоторая резкость.
— Суть дела остается непонятной вам, женщина-судья, поскольку вы родились с затупленным разумом. У вас нет возможности увидеть, чем я занимаюсь — увидеть по-настоящему. Соответственно, мне придется использовать понятные вам речевые образы, но при этом вы должны понимать, что я буду ковырять грязь, пытаясь нарисовать звезды. Поразмыслите об этом на мгновение.
— Думаю, идея мне ясна, мастер-дозорный. Продолжайте.
— Гм. Надзорный зал оперирует… перемещениями: энергии, узоров и масс. Вы когда-нибудь… Можете представить, что плывете на плоту? Вообразите, что бурное море раскачивает его. Рядом с вами стоят другие люди, множество людей, которые держат в руках факелы, горящие прекрасным белым огнем… — Шевенн говорил всё увереннее, и слова начинали накладываться друг на друга, но здесь астропат на мгновение умолк со вздохом. — Если они слишком быстро перебегут в одну часть плота, он накренится. Если они слишком близко подойдут друг к другу, жар факелов объединится и сожжет их. И, если их не будет направлять кто-то, способный видеть плот целиком, ощущать его баланс и видеть, где огонь пылает опасно ярко…
— Я начинаю понимать: вы сидите в этой комнате, чтобы наблюдать за плотом. Поддерживать его в равновесии.
— Уравновешивать, но в двух измерениях или в трех? На него действуют инерция, гравитация и, возможно, еще немного — движение потока, — Шевенн снова говорил с неприкрытой гордостью, и Шира на секунду задумалась о юности мастера-дозорного, о времени, когда он узнал о воде и плотах, ещё до того, как Черный Корабль увез его прочь. — Сколько всего я ещё вижу, Кальпурния! Белый огонь сжег завесу над глазом куда более зорким, чем те, которых я лишился. Запылав внутренним пламенем, он даровал мне силу смотреть и различать многое…
Шира уже привыкла к тому, как резко астропат из раздражительного и гордого становится мечтательным и задумчивым, а затем наоборот.
— Мастер-дозорный управляет перемещениями псайкеров, их назначениями в гнезда и залы хористов, — подхватила Иланте, когда Шевенн замолк на дюжину вдохов. — Он ощущает настроения и мысли астропатов. Он сообщает, где может понадобиться помощь успокоителей, где возникает необходимость разделить группу псайкеров, оказавшихся слишком близко друг к другу. Он чувствует угрозу, если обеспокоенные разумы астропатов в Башне должны неизбежно породить узор, который создаст опасные вибрации, внедрит разрушительные идеи в умы или привлечет… внимание. Псайкеры обязаны сосредоточенно контролировать свои мысли — ровно стоять на плоту, если угодно. Их внимание обращено вовнутрь. Мастер-дозорный смотрит в другую сторону.
— И всё это…? — Кальпурния обвела рукой зал, с его трезвонящими устройствами, спешащими куда-то ординарцами и сервиторами.
— Мои нервы! — радостно гаркнул Шевенн, заставив арбитра-сеньорис подскочить. — Нервному центру нужны нервы, чтобы быть в центре всего, не правда ли?
— Это что-то вроде экрана, или сигнального комплекса, или чего?
— Решите сами, — ответил астропат и заговорил вновь.
Впоследствии Шира с трудом могла вспомнить отдельные детали дальнейшей беседы, хотя изо всех сил пыталась вызвать в памяти конкретные слова и факты. Звуки и цвета, речи мастера-дозорного и странные ощущения всё ещё преследовали её; все они оборачивались размытыми мазками кисти на нежной картине, выписанной всеми оттенками света. Шевенн рассказывал о том, как звуки соотносятся с определенными местами в Башне: гнездами или залами хористов, коридорами или лестницами. Он объяснял значения мотивов — что символизировала единственная гамма или одинокая трель, о чем говорило смещение тонов либо внезапно возникшие гармонии или дисгармонии. Он упомянул о том, что шаркающие сервиторы или парящие херувимы способны действовать как передвижные метчики, стягиваясь в определенные точки и добавляя в мелодию тревожные ноты или контргармонии для модуляции предупреждения. Он разъяснил, как вибрации воздуха поют в его ушах и сознании, с невероятной точностью настраивая восприятие, удерживая ясные псайк-голоса Бастиона в гармонии и равновесии.
Кальпурния не делала записей и потом не могла вспомнить всех имен и мест, мелькавших в разговоре с мастером-дозорным. Когда Шевенн спросил, удовлетворена ли она услышанным, и арбитр наконец кивнула в ответ, его смена в надзорном зале ещё не закончилась. Шира и Торма оставили астропата висеть в его клетке-шезлонге, в воздухе, полном звуков.
Уходя, Кальпурния была уверена, что нечто ускользнуло от её внимания. Эта мысль мучила Ширу, и она пыталась разобраться с проблемой, поднимаясь вместе с Иланте из надзорного зала, но не сумела. То же самое чувство преследовало арбитра-сеньорис с момента, когда они вошли в донжон; ко времени возвращения в галереи оно уже исчезло в общей массе других ощущений, мелькавших у неё в голове.
Мастер-дозорный Шевенн отправил за двумя уходящими женщинами свободный отросток сознания. Много лет назад псайкер лишился большинства физических ощущений, выжженных из его нервных окончаний могучим белым огнем. При этом его психическое восприятие развилось настолько, что астропат сумел уловить нотку аромата, оставшегося на воротнике Иланте, слабый блеск панциря Кальпурнии, текстуру волос и почти незаметные следы боли во лбу, руке и бедре арбитра — настолько давней, что Шира, наверное, уже и не чувствовала её.
Шевенн уже давно и окончательно перестал стремиться к посту Мастера. Разумы некоторых астропатов только крепли за годы усилий, связанных с приемом и передачей межзвездных сообщений, но это не относилось к мастеру-дозорному. За все эти десятилетия в гнездах, где варп-ветра пытались выдуть его рассудок через уши, сознание псайкера растянулось и истончилось. Согласно неоспоримому закону, Мастером Башни мог быть только полноценный астропат, а Шевенна уже не привлекала подобная работа. Висеть в клетке мастера-дозорного, использовать совершенный психический контроль, приобретенный в гнездах — вот в чем заключалось его призвание, и псайкер верил, что оно подходит ему лучше всего. И ничего не изменится, пока горнило, распаленное в нем Связыванием души, не погаснет, и дух астропата не отправится к Императору во второй и последний раз.
