Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны
— И так каждое утро?
— Только если ты сам пожелаешь.
Айдахо пригубил напиток: меланжевый кофе. Узнал он и фрукты: мягкую келаданскую дыню, называемую парадан.
«Моя любимая».
— Вы очень хорошо меня знаете, — сказал Айдахо.
Монео улыбнулся.
— У нас была некоторая практика. А теперь насчет твоего вопроса.
— И насчет занятной теории Лито.
— Да, он говорит, что армия из мужчин слишком опасна для того самого гражданского общества, на которое она опирается.
— Это безумие! Без армии не было бы и…
— Я знаю этот довод. Но, говорит он, мужская армия пережиток камуфляжной функции в доисторической стае, препоручавшейся невоспроизводящим самцам. Он говорит, весьма занятно, с каким упорством старшие мужчины всегда посылали в бой более молодых.
— Что он имеет в виду, говоря о камуфляжной функции?
— Те, кто всегда находятся за пределами периметра безопасности, защищая дающих приплод мужчин, женщин и самых юных. Те, кто первыми встречают хищников.
— Как это может быть опасно… для гражданского населения?
Айдахо откусил от дыни и обнаружил, что она идеально спелая.
— Владыка Лито говорит, что когда полностью мужской армии отказывают во внешнем враге, она всегда обращается против собственного населения. Всегда.
— Соперничество ради женщин?
— Возможно. Однако же он явно не считает, что все обстоит настолько просто.
— Я не нахожу эту теорию занятной.
— Видишь ли, ты еще не слышал всего.
— Что, еще?
— О, да. Он говорит, что полностью мужская армия имеет сильную тенденцию обращаться к гомосексуальной активности.
Айдахо бросил через стол встревоженный взгляд на Монео.
— Я никогда…
— Разумеется, нет. Он говорит о сублимации, об энергии, которая в поисках выхода устремляется не туда, и всем остальном подобном.
— О чем остальном? — Айдахо ощетинился от гнева на то, что он воспринимал как покушение на свое мужское «я».
— О присущем незрелой юности — ну, например, мальчики вместе, шутки, связанные с умышленным причинением боли, верность только своим собратьям по стае… вещи такого рода.
— А твое мнение об этом? — холодно спросил Айдахо.
— Я напоминаю себе… — отвернувшись, Монео заговорил, глядя на пейзаж, — о том, в истинности чего я уверен. Он ведь является каждым солдатом в истории человечества. Он предложил провести передо мной ряд примеров — знаменитые воины, которые так и остались заторможенными в юношеской незрелости. Я отклонил это предложение. Я внимательно читал историю и сам распознал эту характеристику.
Монео повернулся и поглядел прямо в глаза Айдахо.
— Подумай об этом, командующий.
Айдахо гордился честностью перед самим собой, и слова Монео больно его задели. Культы юности, незрелости, сохранившиеся в армии? Есть в этом что-то от истины. Имеются примеры из его собственного опыта…
Монео кивнул:
— Гомосексуалист — потенциальный или, иначе, ставший таковым под воздействием причин, которые можно назвать чисто психологическими, — склонен к ищущему боль поведению — либо ищет боль для себя, либо причиняет боль другим. Владыка Лито говорит, что корни этому — в испытующих поведенческих реакциях доисторической стаи.
— Ты ему веришь?
— Да, верю.
Айдахо подцепил кусочек дыни — дыня утратила для него свой сладкий вкус. Он проглотил взятый кусочек и положил ложку.
— Я должен буду подумать об этом, — сказал Айдахо.
— Разумеется.
— Ты не ешь, — сказал Айдахо.
— Я встал до зари, тогда и поел, — Монео указал на свою тарелку. — Женщины постоянно стараются соблазнить меня.
— Им когда-нибудь это удается?
— Иногда.
— Ты прав, я нахожу эту теорию занятной. Есть в ней еще что-нибудь существенное?
— О, да! Он говорит, что, когда рвутся путы гомосексуального, мужская армия по сути своей становится насильником. Насилие часто связано с убийством; отсюда — это поведение не способствует выживанию.
Айдахо угрюмо нахмурился.
Сухая улыбка скользнула по губам Монео.
— Владыка Лито говорит, только дисциплина и моральные ограничения Атридесов предотвращали в ваши времена некоторые из худших конфликтов.
У Айдахо вырвался глубокий вздох. Монео откинулся на стуле, припоминая сказанное однажды Богом-Императором: «Неважно, как часто мы просим сказать нам всю правду, самопознание часто является неприятным. Мы не испытываем добрых чувств к Видящим Правду».
— Эти чертовы Атридесы! — сказал Айдахо.
— Я — Атридес, — сказал Монео.
— Что? — Айдахо был потрясен.
— Его Программа Выведения, — пояснил Монео. — Уверен, на Тлейлаксе тебе об этом упоминали. Я — прямой потомок от связи его сестры и Харк ал-Ады.
Айдахо наклонился к нему.
— Тогда скажи мне, Атридес, как это женщины — лучшие солдаты, чем мужчины?
— Для них легче процесс созревания.
Айдахо растеряно покачал головой.
— В силу их органики, они непреодолимо движутся от незрелости к зрелости, — сказал Монео. — Как говорит Владыка Лито: «Если девять месяцев носишь в своем чреве ребенка, это меняет тебя».
Айдахо откинулся назад.
— Что он об этом знает?
Монео пристально глядел на Айдахо до тех пор, пока тот не припомнил, какое множество людей обитает в Лито — и мужчин и женщин. Осознание этою пронзило Айдахо. Монео, увидев это, припомнил замечание Бога Императора: «Твои слова запечатлевают на нем желательный для тебя вид».
Поскольку молчание все тянулось, Монео прокашлялся.
Вскоре он сказал:
— Надо сказать, безмерность жизней-памятей Владыки Лито останавливала и мой язык.
— Честен ли он с нами? — спросил Айдахо.
— Я верю ему.
— Но он совершает столько… Я имею в виду взять хотя бы его Программу Выведения. Как долго она продолжается?
— С самого начала. С того дня, когда он отобрал ее у Бене Джессерит.
— Чего он хочет добиться?
— Мне самому бы хотелось знать.
— Но ты…
— Атридес и его правая рука, да.
— Ты не убедил меня, что женская армия — лучше всего.
— Женщины продолжают род человеческий.
Гнев и раздражение Айдахо нашли наконец конкретную цель.
— Значит то, чем я занимался с ними в первую ночь — ради Программы Выведения?
— Вероятно. Рыбословши не предпринимают предосторожностей против беременности.
— Черт его побери! Я не какой-нибудь зверь, которого он может переводить из стойла в стойло, как…
— Как племенного жеребца?
— Да!
— Но Владыка Лито отказывается следовать тлейлаксанской модели генной хирургии и искусственного осеменения.
— Да что тлейлаксанцы могут иметь…
— Они — объективный урок, даже мне это видно. Их Лицевые Танцоры — это мулы, которые ближе к организму-колонии, чем к человеку.
— Те, другие… мои я… кто-нибудь из них были его племенными жеребцами?
— Некоторые — да. У тебя есть потомки.
— Кто?
— Хотя бы, я.
Айдахо поглядел в глаза Монео, заблудившись внезапно в этом клубке родственных связей. Айдахо находил невозможным для себя понять все эти родственные связи. Монео явно был старше, чем… но я являюсь… кто же из них действительно старше? Кто из них предок и кто потомок?
— Я порой и сам в этом запутываюсь, — сказал Монео.
— Если тебе это поможет, то Владыка Лито заверяет меня, что ты не являешься моим предком в обычном смысле. Однако ты отлично можешь стать отцом некоторых из моих потомков.
Айдахо потряс головой из стороны в сторону.
— Порой мне кажется, что только Бог-Император способен понять все эти вещи, — сказал Монео.
— Это другое, — сказал Айдахо. — Занятие Бога.
— Владыка Лито говорит, что он сотворил святое непотребство.
Это был тот ответ, на который Айдахо не рассчитывал. «А на что я рассчитывал? Нато, что он будет защищать Владыку Лито».
— Святое непотребство, — повторил Монео. Было какое-то странное и торжествующее злорадство в том, как он произнес эти слова.
Айдахо устремил на Монео испытывающий взгляд. «Он ненавидит своего Бога-Императора! Нет… он боится его. Но разве мы не всегда ненавидим то, чего боимся?»
— Почему ты веришь в него? — требовательно спросил Айдахо.
— Ты спрашиваешь меня, солидарен ли я с народной религией?
— Нет, веришь ли в него ты?
— Думаю, да.
— Почему? Почему ты думаешь, что да?
— Потому, что он говорит, что не желает сотворения новых Лицевых Танцоров. Он настаивает на том, что его стадо — человечье, и при выведении улучшенной породы Должно спариваться и продлевать род по тем же законам, что были всегда.
— Какого дьявола он должен с этим связываться?
— Теперь ты спросил меня, во что верит он. Я думаю, он верит в случай. Я думаю, это и есть его Бог.
