Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
— Это вам, европейцам, солнце кажется полезным, а загар — красивым. Но на самом деле темная кожа — признак низшего сословия.
Я подумал о заполонивших Москву смуглолицых гастарбайтерах. Из солидарности с китайской аристократией согласился.
— А ты, из какого сословия? — спросил я Ли Мэй.
— По материнской линии — у нас древний род. Наша фамилия была Сыма. Если ты заметил, у китайцев односложные фамилии, а эта — из двух слогов, большая редкость. Лишь у некоторых старинных родов сохранилось такое. В нашем — было много крупных чиновников, при разных династиях.
— А куда же девалась ваша фамилия потом? Почему сейчас «Ли»?
— Во времена Мао родственники поменяли, опасно было. Да и сыновей больше не появлялось, одни девочки, а фамилия передается по мужу.
— Ну и хорошо. А то мне пришлось бы звать тебя Симой, есть такое имя. Симона.
— Красивое имя.
«Нет уж, — подумал я, — пусть этим именем восхищаются мужья одесских тетушек».
— Все же хорошо, что ты у меня Цветок Сливы.
— А что означает твое имя? Не китайское, а родное. Есть значение? — спросила Ли Мэй из-под зонтика — мы опять поднимались по мостику.
Чуть впереди кусты и деревья поредели, и сквозь них, за изгибом дорожки, блестела водная гладь.
— Понятия не имею.
— Никогда не интересовался у родителей?
Она даже остановилась и откинула зонт.
Пожал плечами.
— Я не особо верю во все эти «судьба и имя». Обычные предрассудки. Хочешь, расскажу одну шутку?
— Давай.
— Только обещай, что нормально воспримешь.
— А в чем дело?
— Это про то, как китайцы имена детям дают.
— О, это интересно. Давай, конечно.
— Китайцы, чтобы не морочить голову над именем, просто бросают с каменистого пригорка железный таз или сковородку. И слушают, какие звуки получаются. Гон-бам-цун-дон-цан! Так ребенка и называ…
Я осекся.
Лицо Ли Мэй помертвело. Губы сжались в полоску.
— Я предупреждал... — промямлил я.
Она сложила зонтик и, выставив руку с ним в мою сторону — на манер оружия, произнесла четко, почти по слогам, совершенно ледяным тоном:
— Ты только что оскорбил не только меня, как китаянку. И не только моих родителей и весь наш древний род. Ты оскорбил всю нашу великую культуру и нацию.
— Послушай...
— Нет, это ты послушай!
Я скис и сник. Лишь уверенность, что прямо сейчас пойду и утоплюсь, давала мне силы дослушать приговор.
— Так вот... — все тем же тоном произнесла Ли Мэй, делая шаг ко мне. — После таких ужасных слов, что ты себе позволил, я думаю, ты сам понимаешь...
Я мало что понимал. Я вообще не соображал, но на всякий случай покорно кивнул.
Неожиданно зонтик мягко стукнул меня по голове.
Я вздрогнул.
Ли Мэй хохотала, то упираясь руками в колени, то распрямляясь и показывая на меня зонтиком.
— Видел бы ты... себя… со стороны... — едва выговаривала она, трясясь от смеха. — Это тебе… за зонтик и цвет лица... чтобы...
Она махнула рукой и продолжила заливаться.
Я стоял, как стоял на Семеновском плацу петрашевец, которому только что отменили смертную казнь. Так и рехнуться недолго... С одним из них, кажется, такое и случилось.
Отсмеялась. Снова взяла меня под руку.
— Неужели ты купился? — спросила, все еще лучась недавним весельем, смешинки так и прыгали в ее глазах.
— С потрохами, — легко признался я.
На берегу озера мы увидели бетонную беседку, выкрашенную в белый цвет. Рядом — подобие крохотной пристани. Пристань пустовала: солнце почти забралось в зенит и здорово пригревало. Зато под крышей беседки, привлеченные тенью и легкой прохладцей от воды, собрались любители народного пения. Два старичка играли на эрху[7], бодро водя смычком меж двумя струнами. Лицо одного было совершенно непроницаемо, лишь поблескивал в очках отраженный от воды солнечный свет. Второй был поживее: то прикрывал глаза, то вскидывал голову.
Нарядная веселая пенсионерка пела высоким прерывистым голосом.
Слушатели вдоль стен и у входа подпевали ей в особо экспрессивных местах.
— Хочешь послушать? — спросил я Ли Мэй.
Она, прыснув, потащила меня дальше.
— Ты не любишь народных песен? — я деланно удивился. — Но ведь ты так любишь петь!
Поднес кулак ко рту, изображая микрофон. Нарочито высоким голосом воспроизвел один из вчерашних мотивов.
— Ты, кажется, не любитель фольклора, — улыбнулась она. — Это удел стариков.
Я согласился:
— Мои студенты тоже так говорят. Жаль. Лет через тридцать-сорок ваши парки умолкнут.
— Нет, вряд ли. Не знаю почему, но внуки обожают слушать бабушек и дедушек, когда те поют.
Мы стали целоваться — под солнечным светом и легким ветерком. Зонтик Ли Мэй держала на плече, прикрывая нас от взглядов из беседки.
Солнце припекало.
Мы взялись за руки и нырнули в тень хвойной рощицы. Метров через двадцать извилистая тропинка, выложенная неровным камнем, вывела нас на поляну.
Перед нами открылся типичный китайский «уголок здоровья». Раскрашенные в желто-синие тона металлические тренажеры малопонятного мне назначения, какие-то круглые пластиковые щиты — очевидно, массажеры. Узкие брусья и невысокие перекладины.
Почти все снаряды были заняты: на них сидели, стояли, крутились, вращались, их тянули и просто совершали с ними разные замысловатые движения бодрые старички.
Рядом со мной прошел, пыля стоптанными кедами, сутулый дедок в старых трениках и белой майке. Равнодушно взглянул на нас, опустил лысую голову и зашаркал дальше, в сторону брусьев.
Я уже собрался изобразить его походку, а заодно узнать у Ли Мэй, отчего китайцы, и стар и млад, так любят шаркать, но вдруг замер от увиденного.
Дедок, доковыляв до брусьев, уцепился за них и вдруг легко подскочил, вытянув перед собой ноги. Потом несколько раз перевернулся, сделал на руках стойку вниз головой, кувыркнулся опять и уселся на шпагат на одной из перекладин.
— Хэлоу! Хэлоу! — помахал нам рукой спортивного вида седой крепыш в белой обтягивающей футболке и широких черных штанах.
— Пошли отсюда, — сказал я Ли Мэй. — А то сейчас предложит поотжиматься, кто больше...
Но было уже поздно. Крепыш подошел и протянул руку. Я пожал ее. На вид ему было лет шестьдесят, может, и больше — у китайцев трудно определить возраст. Седой зачес, морщинистое лицо, веселые глаза.
Что-то спросил. Я не понял, посмотрел на Ли Мэй.
— Он спрашивает, не хочешь ли ты побороться с ним, — перевела она. — Спрашивает, сколько в тебе килограммов. Говорит, у тебя руки, как у него ноги.
— А в нем сколько?
— Пятьдесят пять, он сказал.
— Скажи ему, что я его боюсь и заранее сдаюсь, хоть и ровно в два раза тяжелее — попросил я. — Я уже вон тем гимнастом впечатлился.
Кивнул в сторону брусьев.
Старик засмеялся.
— Он просит толкнуть его всего один раз. Хочет попробовать, сможет ли устоять на ногах.
Старость надо уважать. Я снял с плеча рюкзак. Передал Ли Мэй.
— Ну ладно... Как думаешь, не опасно?
— Ну что ты... Старики тут часто занимаются борьбой.
«Надеюсь, по яйцам он мне не заедет» — подумал я.
Мы вышли на ровную земляную площадку. Встали в полуметре друг от друга.
Старик улыбнулся и показал — давай. Я шагнул, вскинув руку. И налетел на собравшихся зрителей: старика передо мной не было. Обернулся и увидел его, стоявшего в расслабленной позе, спиной ко мне. Я бросился в сторону резвого дедушки снова, на этот раз внимательно следя за его движениями и растопырив напряженные руки, но все равно не успел понять, почему подломился в коленях и полетел вниз. Впрочем, упасть старик мне не дал — подставил руку. Мне показалось, я ударился о ручку деревянного кресла.
Зрители оживленно залопотали. Старик что-то громко возвестил и все загалдели еще пуще. Стыд поражения боролся во мне с закипавшей злостью.
Ли Мэй вдруг захлопала в ладоши.
— Он говорит, ты очень достойный противник! — радостно перевела она.
— Скажи ему, приятно было познакомиться.
Я забрал свой рюкзак. Да уж... Хороший урок старик задал. Толкнешь такого на улице — и не заметишь, как в мусорном баке окажешься. Правильно говорят: старость надо уважать.
— Он приглашает тебя на тренировки, — добавила Ли Мэй. — Ты ему понравился.
— Вот это-то и пугает... Будет колотить меня почем зря...
Я всерьез опасался, что в следующий раз на мне опробуют нунчаку или секретные приемы Шаолиня.
Мы раскланялись со стариком-крепышом, пожали друг другу руки и выставили каждый по большому пальцу: оk! И я поспешил убраться с площадки, пока какая-нибудь бабушка, лихо тягавшая ручки тренажера «наездник», не предложила мне посоревноваться на скорость.
Смеясь, мы забрались на пригорок и начали целоваться возле огромного валуна с красными иероглифами, но были атакованы мелкой кусачей мошкарой — особенно досталось голым ногам Ли Мэй.
