Грэм Макнилл - Отверженные мертвецы
Теперь это учение сохранилось только в разрозненных списках афоризмов и пословиц, записанных секретным шифром, известным лишь избранным. Списки переходили от учителя к ученику на протяжении тысяч поколений. Нагасена жил в соответствии с этим учением и чувствовал, что это отличное руководство. Он честно прожил свою жизнь, и поводов для сожалений у него было немного.
Но сегодняшняя охота станет одним из них.
Он распрямляет скрещенные ноги и вешает винтовку через плечо. Словно пробужденные его движениями, поднимаются и собравшиеся вокруг люди.
— Уже пора? — спрашивает Картоно, протягивая длинный меч с едва заметным изгибом лезвия.
Это удивительное оружие в ножнах из лакированного дерева, украшенных жемчугом и нефритом. Искусный мастер-кузнец создал клинок в соответствии с инструкциями Нагасены, но он не легче и не острее и ничем не превосходит миллионы клинков, вышедших с оружейных заводов Терры. Однако это оружие отмечено любовью и вниманием к деталям, на что не способна ни одна машина.
Нагасена называет оружие «Шудзики», что означает — честность.
Он уважительным поклоном благодарит Картоно, и в этот момент, распространяя вокруг запах машинного масла, пота и пороха, приближается Головко. В давние времена предки Нагасены сочли бы его варваром, но сегодня он уважаемый человек. Громоздкие и тяжелые доспехи Головко предназначены не только для защиты, но и для устрашения. И его лицо им вполне соответствует.
Головко не утруждает себя приветствиями, и его губы презрительно изгибаются, демонстрируя неприязнь при виде Картоно.
— Нам надо было снять часовых еще ночью, — говорит он, пока Нагасена засовывает меч под черный шарф, опоясывающий его. — Мы бы застали их врасплох.
— Время атаки не имеет значения, — отвечает Нагасена. Он приглаживает прямые черные волосы и перебрасывает через плечо длинную прядь. — Те люди, за которыми мы охотимся, никогда по-настоящему не отдыхают, и лучшего момента для нападения просто не существует. Раньше, чем будет убит первый из них, остальные уже будут настороже и чрезвычайно опасны.
— У нас три тысячи солдат, — вмешивается Головко, как будто в эти дни что-то зависит от численности. — Черные Часовые, Янычары Аттамана, Уланы. Один отряд прислали даже могущественные Кустодес.
— И даже этого может оказаться недостаточно, — говорит Нагасена.
— Против тридцати?! — восклицает Головко, но Нагасена уже не обращает на него внимания.
Он отворачивается от агрессивного генерала и идет вдоль строя солдат, молчаливо ожидающих его сигнала. Они встревожены и растеряны. Больше всего их пугает перспектива поднять оружие против тех, кто ради них сражался в далеких от Терры мирах.
Он поднимает взгляд на здание, давшее приют Воинству Крестоносцев. Среди местного населения оно известно как Община. Это величественное сооружение, украшенное оскалившими пасти золотыми львами, рифлеными колоннами и статуями воинов и увенчанное пробитым молнией куполом из черного гранита. Еще одним украшением служит фреска над портиком, изображающая воинов-героев. Широкий проход перед входом вымощен огромными каменными плитами, на которых высечены названия миров, приведенных к Согласию легионами Астартес.
На этих камнях каждый день появляются новые надписи. Нагасена задумывается, что испытывают эти солдаты при виде знаков побед, одержанных братьями, тогда как сами они оказываются все дальше и дальше от переднего края борьбы за господство Империума.
— Какие будут приказания, господин? — спрашивает Картоно.
Он не вооружен, но и без оружия опасен для врагов. Его бывшие хозяева воспитали и обучили его так, что он сам стал оружием. Многие люди недолюбливают Картоно, хотя почти никто из них не может объяснить причин своей неприязни, однако Нагасена давно привык к его присутствию. Он смотрит на солдат, уверенных, что они надежно укрыты в лабиринте раззолоченных переходов и колонных залов, которые окружают эту часть Императорского Дворца, словно драгоценное ожерелье шею фаворитки.
Три тысячи солдат ждут его сигнала к атаке, а Нагасена сознает, что этот знак станет знамением гибели многих из них. Возможно, всех. Охота не доставляет ему никакого удовольствия, а сегодняшняя не нравится особенно. Он жалеет, что не может вернуться в свою виллу в горах, где он смешивал краски и ухаживал за садиком. Но здесь его желания и склонности не имеют значения. Перед ним поставлена боевая задача, и его долг — повиноваться. Приказ понятен, а нравится он или нет, это несущественно.
— Картоно, иди за мной, — приказывает он, ступая на дорогу великих побед.
Картоно, удивленный неожиданным решением своего господина, семенит следом. Из вокс-бусины, вставленной в ухо, раздается голос Головко, но Нагасена вытаскивает ее, и возмущенные упреки смолкают.
— Теперь им уже наверняка известно о нашем приближении, — говорит Картоно, и Нагасена кивает в ответ.
— Одно лишь наше присутствие должно было встревожить хотя бы одного из них, — говорит он. — Неужели ты считаешь, что такой многочисленный отряд вооруженных людей может приблизиться к этому месту без ведома его обитателей?
— Я думаю, это невозможно, — соглашается Картоно и оглядывается. — Генерал-майор будет недоволен. Он доставит нам лишние неприятности.
— Это не самая серьезная проблема, — говорит Нагасена. — Я был бы очень рад, если бы удалось пережить это утро. Вероятность того, что все мы здесь погибнем, очень высока.
Картоно качает головой.
— Вы сегодня чересчур мрачно настроены.
— Возможно, — говорит Нагасена, когда они вступают на ступени, ведущие к входу в Общину. — Мне претит подъем до рассвета. Это кажется мне невежливым.
Картоно хорошо изучил его настроение. Нагасена устал от охоты, но этот приказ поступил от человека, облеченного высшей властью. Отказаться было невозможно.
Сквозь шелковые одеяния проникает утренняя прохлада. Зная об особенностях сегодняшнего противника, Нагасена не стал требовать, чтобы Картоно облачился в лакированные доспехи из литого керамита и адамантина.
Кто-то вышел к колоннам портика наверху, и сердце Нагасены забилось чаще. Его глазам предстала фигура воина, высокого и широкоплечего и при этом неожиданно стройного и грациозного, — его физическое совершенство явно было обусловлено генной модификацией. Слишком длинные волосы собраны на затылке в тугой хвост, на широкоскулом лице врожденное непроницаемое выражение, обычное для его рода. Нагасена с удовлетворением отмечает, что на воине нет доспехов, по-видимому, он не собирается вступать в бой. Его пурпурное одеяние отделано кремовой каймой, на груди покоится нефритовый скарабей, оправленный в янтарь.
Воин следит за поднимающимися по лестнице Нагасеной и Картоно все так же бесстрастно, без малейших эмоций на лице. Нет, это не совсем так. Едва заметный изгиб кончиков губ и напряжение мелких мышц вокруг глаз выдают владеющую им печаль. Наконец Нагасена поднимается на последнюю ступень и останавливается перед воином, который возвышается над ним, словно легендарный óни.[3] В старинных легендах говорится, что óни — опасные, уродливые, рогатые и зубастые — водятся в горах.
В этом воине нет никакого уродства, это безупречное существо.
— Óни-ни-канабо, — шепчет Картоно.
Нагасена кивает, признавая уместность его слов, но ничего не говорит.
Воин тоже кивает.
— Óни с железной дубинкой? — спрашивает он.
— Эти существа известны своей непобедимостью и неукротимостью, — отвечает Нагасена, удивленный тем, что воину знакомо древнее наречие Старой Земли.
— Мне это известно, — говорит воин. — Про них говорят «сильнее сильных», однако их внутренняя сила поддерживается особыми манипуляциями или средствами. Очень подходяще.
— Ты Атхарва? — спрашивает Нагасена, догадываясь наконец, откуда воину известно их тайное наречие.
— Я свободный адепт Пятнадцатого легиона Атхарва, — подтверждает воин.
— Тебе известно, зачем мы здесь?
— Конечно, — отвечает Атхарва. — Я ждал, что вы появитесь раньше.
— Я бы удивился, если бы ты нас не ждал.
— Сколько солдат вы привели?
— Чуть больше трех тысяч.
Атхарва ненадолго задумывается.
