Стивен Эриксон - Буря Жнеца
Она стояла, созерцая, как Император извивается, потом съеживается в углу комнаты. Среди плача, стонов и вздохов проскальзывали отрывки прежних его бесед с Траллом, изгнанным братом. Снова и снова, хрипло стеная, Рулад просил прощения.
Она напомнила себе, что впереди новый день. Она увидит, как сломленный мужчина собирает себя, склеивая по кусочкам, и вновь садится на трон Империи, выпучивает покрасневшие глаза, его пестрый монетный доспех тускло блестит в неярком свете традиционных факелов на стенах; там, где монеты отвалились, видна уродливая плоть, кольцевидные рубцы и вздутые шрамы. А потом жуткое существо снова начнет изумлять ее. Весь новый день.
Презрев старинный протокол, Император Тысячи Смертей просидит на престоле всю длительную церемонию подачи прошений. День ото дня все больше граждан империи, бедных и богатых, набираются смелости и приходят посмотреть на иноземного правителя. Звон за звоном Рулад будет исполнять закон, насколько сумеет. Он стремится познать жизнь подданных, и это удивляет ее. Похоже, под всеми слоями жестоких травм живет добрая душа! Именно теперь Низаль нашла для себя применение – хотя все чаще инициативу перехватывает канцлер, лично разбирается с жалобами. Наложница начала ощущать, что Трайбан Гнол видит в ней соперницу. Он стал распорядителем подачи прошений, фильтром, позволявшим держать их число в разумных пределах; его контора быстро разрасталась. Многочисленные исполнители стали также шпионами, проникшими во все уголки дворца. Ну, это неудивительно.
Итак, перед Низалью представал император, взошедший на престол по лужам крови, но желающий править во благо, проявляющий доброту слишком неловкую, чтобы быть притворной. Сердце ее разрывалось – ведь сила не нуждается в честности. Даже Эзгара Дисканар, столь многое обещавший в юности, в последнее десятилетие правления построил стену между собой и гражданами королевства. Честность слишком уязвима, Эзгара часто страдал от измен и обманов. Хуже всего были нападки собственной его жены, Джанали, и сына.
Слишком соблазнительно оказалось сбросить груз этих ран, избавиться от рубцов прошлых обид…
И Рулад, младший сын знатной эдурской семьи, стал жертвой предательства – сначала измены друга, раба Удинааса, а потом и кровных родичей, братьев.
Каждый день он одерживал победу над мучениями предыдущей ночи. Низаль гадала, сколько это может продлиться. Она единственная стала свидетельницей его внутренних триумфов, той необычайной войны, которую вел он сам против себя. Каждое утро. Канцлер не знает ничего, несмотря на изобилие шпионов – она уверена в этом. Неведение делает его опасным.
Ей нужно поговорить с Трайбаном Гнолом. Ей нужно навести мост.
«Но его шпионкой я не стану».
Рулад завозился в полумраке.
И прошептал: – Я знал, чего тебе нужно, брат… Веди меня… веди при помощи чести твоей…
«Ах, Тралл Сенгар, радует ли это тебя там, где пребывает вой дух? Радуешься ли ты, зная, что твое отсечение не удалось?
Итак, ты вернулся.
Чтобы преследовать душу Рулада».
– Веди меня, – хрипел Рулад.
Меч скребся о камни, звякал о переплеты шестигранной мозаики. Словно холодный смех.
***– Боюсь, это невозможно.
Брутен Трана посмотрел на стоявшего перед ним летерийца – и ничего не ответил.
Канцлер отвел взор, словно чем-то отвлеченный. Он как будто хотел отослать эдурского воина, но счел, что такое было бы неучтивостью, так что прокашлялся, заговорив сочувственным тоном: – Император настаивает на личном приеме жалоб, как вам известно, и они пожирают каждый миг его свободного времени. Это его одержимость, да простится мне такое слово. – Он чуть вздернул брови. – Как смеет честный подданный сомневаться в любви Императора к закону? Граждане приходят, чтобы поклониться ему. Они приходят убедиться, что он поистине честный правитель. Разумеется, переход власти занял некое время и потребовал от Императора неизмеримых усилий.
– Я желаю говорить с Императором, – отозвался Брутен. Он сказал это тем же тоном, что и в прошлый раз.
Трайбан Гнол вздохнул: – Предполагаю, вы желаете сделать доклад относительно Блюстителя Кароса Инвиктада и его истопатов в целом. Уверяю, я передам ваш доклад! – Он посмотрел на Тисте Эдур, наморщил брови и кивнул: – Ну ладно. Я доведу вашу просьбу до Его Величества.
– Если нужно, поместите меня среди подающих петиции.
– Этого не потребуется.
Брутен Трана смотрел на Канцлера еще несколько ударов сердца, затем отвернулся и покинул контору. В большой приемной толпились летерийцы. Десятки лиц обернулись к прокладывавшему путь Брутену – все как одно нервные, искаженные страхом. Многие следили за Эдур, не выдавая чувств – Брутен подозревал, что это агенты Канцлера, что каждый день слушают разговоры просителей, а потом намекают им, как и о чем следует беседовать с Императором.
Игнорируя расступавшихся летерийцев, он вышел в коридор, пробрался через запутанный ряд комнат, залов, проходов дворца. Он встретил очень мало Тисте Эдур – точнее говоря, лишь одного из к’риснанов Ханнана Мосага, горбатого, ковыляющего у самой стены. Черные глаза блеснули узнаванием, когда тот прохромал мимо, задевая плечом за камень.
Брутен Трана шел в крыло, ближайшее к реке. Воздух здесь казался липким, а людей было мало. Потоп, поразивший подвалы пятого крыла в начале строительства, был остановлен благодаря хитроумной системе подземных опор – но от сырости здесь никак не могли избавиться. В наружной стене провертели дыры для вентиляции, но это мало чем помогло, скорее разбавив воздух полутемных комнат «ароматами» речного ила и гниющих водорослей.
Брутен прошел через одну из вентиляционных шахт, оказавшись на вздыбленной мостовой, среди высокой травы и упавших, прогнивших деревьев. Справа виднелись фундаменты маленького здания. Заброшенность висела в спокойном воздухе, словно мелкая пыльца; Брутен оказался в полном одиночестве; он поднялся по неровному склону на расчищенное место, в конце которого виднелась старинная башня Азата, а за ней развалины построек Джагутов. На прогалине виднелись беспорядочно расположенные могильники. Там же имелись полузакопанные урны, запечатанные воском – из них торчали то острия мечей, то сломанные копья, топоры и палицы. Трофеи неудач, унылый лес железа.
Павшие Чемпионы, обитатели самого престижного кладбища. Те, что убили Рулада, иногда не раз – самые великолепные, например, чистокровный Тартенал, сражали Императора семь раз. Брутен совершенно четко помнил, как на лице звероподобного Тартенала нарастало выражение ярости и ужаса – каждый раз противник вставал, обновленный и еще более опасный, чем был несколько мгновений назад.
Он вошел на нелепо выглядящий некрополь. Взор блуждал от одного образца оружия к другому. Когда-то их любили, многим клинкам давали имена; теперь все их хозяева стали прахом. В самом конце, отдельно от прочих, стояла пустая урна. Месяц назад он из любопытства заглянул внутрь и нашел серебряный кубок. Кубок, чье ядовитое содержимое убило троих в тронном зале, в том числе Брюса Беддикта.
Никакого пепла. Даже меч пропал.
Брутен Трана подозревал, что если бы этот человек вернулся, то снова встал бы против Рулада и свершил то, что уже один раз свершил. Нет, это было не подозрение. Уверенность.
В тот день Брутен, не замеченный Руладом, грудой ошметков лежавшим на полу, вошел в зал, чтобы все увидеть самому. В один миг он понял, с какой ужасающей точностью было проведено расчленение. Брюс Беддикт не особенно напрягся. Он показался ему ученым, побивающим доводы слабого спорщика; он действовал почти лениво, словно завязывал шнурки.
Хотелось бы ему быть свидетелем самой дуэли, увидеть мастерство трагически погибшего летерийского мечника.
Он стоял и смотрел на пыльную, покрытую паутиной урну.
И молился о возвращении Брюса Беддикта.
***Замысел обретал форму, постепенно и неумолимо. Но Странник, известный также как Турадал Бризед, Консорт королевы Джанали, не мог различить рисунок этот замысла. Ощущение слабости, ощущение страха было для него в новинку. «Действительно», – подумал он, – «разве можно предположить такое настроение у бога, вставшего в сердце своих владений?»
О да, он помнил времена насилия, он ступал по пеплу мертвых империй, но даже тогда его ощущение судьбы было совершенным, невозмутимым, абсолютным. Что еще хуже, рисунки и схемы были его личной одержимостью, он верил в собственное мастерство владения языком тайн. В мастерство, которому никто не бросит вызов.
«Так кто же ныне играет со мной?»
Он стоял в темноте, слушая, как журчит вода, стекая по невидимой стене, и смотрел вниз, на Цедансию, каменные плиты Оплотов, пол – головоломку, самую основу его владений. «Цедансия. Мои плитки. Мои. Я Странник. Это моя игра».
