Йен Макдональд - Дорога Отчаяния
Таасмин Манделла закрыла глаза ладонями и изо всех сил сжала веки. Лимаал Манделла сидел у другого бока отца с широко раскрытым ртом, уничтоженный знанием.
— Имя этому городу — Метрополис, — сказал Адам Блэк. Губы господина Иерихона шевельнулись, беззвучно артикулируя: Метрополис. Он почти ожидал увидеть под огромной прозрачной крышей себя самого, сидящего у ног Отченаша Августина. — Несмотря на его размеры, население растет такими темпами, что машины, каждый час и каждый день расширяющие город, не могут за ним угнаться. А теперь мы скажем прощай Материнскому миру, — опалово–голубой мир с его обручем, его череповидным спутником и триллионами обитателей сжался до размеров точки, — и направимся к дому.
Теперь под близнецами вспухла земля и они увидели ее знакомые по атласу снежные полюса, ее синие, окруженные сушей моря, ее зеленые леса, желтые равнины и широкие красные пустыни. Они посмотрели сверху вниз на гору Олимп, такую высокую, что ее вершина царила над высочайшими из снегов, и на наполненную движением Великую Долину, ее города и деревни. Когда земля придвинулась еще ближе, стало можно рассмотреть сверкающее лунокольцо, и здесь ясновидящее око остановилось, наполнив комнату необъятными дрейфующими объектами. Некоторые из них были столь велики, что плыли через комнату в течение нескольких минут, некоторые — маленькие и кувыркающиеся, некоторые — суетливые, как насекомые, проносящиеся сквозь зрителей по своим ничтожным делам; все они несли на себе имя РОТЭК.
— Узрите силы, придавшие формы этому миру и превратившие его в место, пригодное для жизни человека. Тысячу лет назад ученые мужи, мудрецы, отмеченные святостью, без сомнения, предвидели то, что вы сейчас наблюдаете — Материнский мир, неспособный вместить всех своих обитателей. Следовало найти другие миры, но все достижимые планеты были мертвы и безжизненны, даже этот. Да, наша земля была так же мертва и безжизненна, как белый череп, показанный вам несколько минут назад. Однако эти мудрецы знали, что его можно оживить. Совместно с правительствами народов Материнского мира они основали РОТЭК: Руководство Орбитального Терраформирования и Экологического Контроля, и, вооружившись всеми достижениями науки и технологии того времени, трудились семьсот долгих лет, чтобы сделать этот мир дружелюбным к человеку.
Огромный ассиметричный объект, усеянный крохотными блестящими окнами и несущий на себе священное имя, каждая буква которого в натуральную величину должна была достигать двух сотен метров, скользнул через комнату. Крохотные москитообразные создания роились вокруг него в неистовом усердии. Лимаал Манделла подпрыгивал на стуле в восторге перед небесными творениями.
— Сиди тихо, — прошипел отец. Он взглянул на мать, ища в ней того, с кем можно поделиться своим восторгом, но лицо Евы Манделла выражало непонимание. Сестра сидела с распахнутыми глазами и бесстрастным лицом, как святая на иконе.
— То, что вы видите — некоторые из орбитальных устройств, с помощью которых РОТЭК поддерживает хрупкий экологический баланс нашего мира. Одни являются аппаратами погодного контроля, использующими инфракрасные лазеры для подогрева определенных участков поверхности планеты и создания перепада давления и, таким образом, ветра. Другие — супермагниты, магнето, генерирующие мощное поле, которое защищает наш мир от бомбардирующих его заряженных солнечных частиц и космических лучей. Прочие — ваны, орбитальные зеркала, дающие свет в темные ночи в отсутствие лун; орфи, работающие с миром напрямую и даже сейчас засевающие пустынные области семенами жизни; буксиры, доставляющие ледяные кометы из облака, которое мы видели ранее, за пределами нашей системы, и сбрасывающие их на планету для поддержания гидростатического равновесия; партаки, несущие ужасное оружие мощнейшей разрушительной силы, с помощью которых РОТЭК способен защитить этот хрупкий мир от атак… извне. Когда‑то на орбите обитало множество людей, но большинство из них ушло вместе с РОТЭК решать другие, труднейшие задачи: покорение адской планеты, которую мы называем Афродитой, но которой больше подходит ее прежнее имя — Люцифер — и озеленение безвоздушной луны Материнского мира. А теперь взгляните на это.
Детям показалось, что они, подобно огромной космоптице, перемахнули через плечо мира и далеко за вечно падающим лунокольцом увидели приближение чего‑то невообразимо огромного, похожего на бабочку с крыльями размахом во много много много километров — чего‑то настолько большого и сложного, что глаз отказывался его воспринимать. Оно величественно повернулось, солнечный свет упал на него определенным образом, и близнецы, а вместе с ними и все вокруг ахнули при виде засверкавшего паруса площадью три миллиона квадратных километров.
— Паруса, которых хватило бы, чтобы завернуть весь мир, — прошептал Адам Блэк, позволив затем своему голосу достигнуть драматической высоты. — Парусник Президиума, прибывающий к орбитальным пристаням РОТЭК. Год и еще один день назад он отправился в плавание из Метрополиса, имея на борту один миллион семьсот пятьдесят тысяч колонистов, погруженных в стазис в грузовых отсеках — и вот их путешествие подходит к концу. Они прибыли в наш мир. Они найдут его странным, непривычным, сбивающим с толку — точно таким же, каким его увидели отцы отцов наших отцов и матери матерей наших матерей. Некоторые из них умрут, некоторые вернуться домой, некоторые падут и опустятся на дно общества, но большинство, прибыв в транзитные города — в Посадку, Блерио и Белладонну — окинут мир долгим взглядом и подумают: мы приземлились в раю.
Бестелесная камера нырнула к земле, вниз, вниз, падая все быстрее, пока Лимаалу и Таасмин не показалось, что их размозжит в кашу о твердую землю. Костяшки пальцев у людей побелели, а Бабушка завизжала. Лампы снова зажглись. В из лучах плавали частички пыли. Адам Блэк шагнул из темноты и сказал: — Этим завершается наше путешествие к чудесам земли и небес, и мы возвращаем вас в целости и сохранности на терра фирма. — В конце вагона, впуская пыльный солнечный свет, распахнулись двери. Люди, выходящие под полуденное солнце, были очень молчаливы.
— Ну, что вы об этом думаете? — спросил Раэл Манделла своих детей. Дети не ответили. Они думали.
Голова Лимаала Манделлы была заполнена рушащимися планетами, беременными человечеством, вращающимися колесами света в тысячи километров в поперечнике, мешаниной форм, которые, казалось, не подчинялись никаким законам, и тем не менее поддерживали мир в рабочем состоянии, как хорошо смазанные часы, и его рациональная часть потянулась куда‑то и обняла все, что он видел. Он понял, что и человеческая, и материальная вселенные функционируют в соответствии с фундаментальными принципами, и если эти принципы познаваемы, то равным образом познаваемы вселенные материи и разума. Он охватил весь Великий Замысел целиком и увидел его миниатюрные копии повсюду, где бы не остановился его взгляд. Все было постижимо, все поддавалось объяснению — не осталось никакой тайны и все вещи указывали внутрь.
Таасмин Манделла тоже взирала на чудеса земли и небес, но выбирала, скорее, путь тайны. Она увидела, что всякий порядок подчиняется высшим порядком, а эти высшие, в свой черед, повинуются разуму еще более прекрасному и громадному, и так по восходящей спирали сознания вплоть до вершины, на которой восседает Бог Панарх Непознаваемый: Невыразимый и Беззвучный как Свет, Чьи намерения можно понимать лишь гадательно, толкуя его Откровения, орошающие, словно некий сладчайший дистиллят, нижние витки змеевика сознания. Все вещи указывают вовне и вверх.
Раэл Манделла не мог знать, что он сотворил со своими детьми — ни в первые мгновения их жизни, когда проклял их семейным проклятием, ни сейчас, в Голографиуме Адама Блэка, когда проклятие дало ростки. Близнецы, казалось, были потрясены. Может быть, они узнали что‑нибудь полезное. Если знание укоренилось в них, то два бушеля земляники и курица, потраченные им на образование, оказались весьма удачными инвестициями.
14
Вечером 21 авгтембря, в пятницу, в двадцать часов двадцать минут, в самый разгар бесконечной игры в «Эрудит», когда Дедушка Харан как раз собирался выложить слово «зооморф» с утраиванием очков, Бабушка вскочила и воскликнула:
— Время! Время! Мое дитя, о, мое дитя! — и метнулась в комнату, где плаценторий пульсировал и содрогался и распухал день за днем, час за часом в течение двухсот восьмидесяти дней, 7520 часов, и превратился в огромный пузырь сине–красной плоти.
— Что там такое, цветок моего сердца? — закричал Дедушка Харан. — Что случилось?
Не получив ответа, он поспешил вслед за женой и обнаружил ее в комнате — она стояла неподвижно, прижав ладони ко рту, и неотрывно смотрела на плаценторий. Искусственная матка содрогалась и сокращалась, а комнату наполняла отвратительная, невыносимая вонь.
