Яцек Дукай - Иные песни
Мысли сами по себе сворачивали на политические головоломки, к развлечениям между каратистами, в которые за последнее время он столь крепко был ангажирован; дело в том, что уже формировался образ возможной коалиции, пустота, оставшаяся после Чернокнижника, должна была заполниться, а Кратистоубийца помогал вычертить новую карту кероса, и война с алдинатосами в этих переговорах была одной из козырных карт — те, что обещали помощь Иллее еще до падения Чернокнижника, теперь обладали лучшими позициями. Внезапно оказалось, что быть союзником Лунной Ведьмы выгодно, равно как и выгодно иметь Кратистоубийцу на своей стороне… Мысли стремились к этхерному военному флоту, собираемому на орбите Луны, к отрядам гыппырои, к Аврелии, Омиксосу и Иерокхарису, к Госпоже…
Конечно же, он знал, что разумный человек выбрал бы предложение князя или предложение Кристоффа, либо одну из тысяч безопасных альтернатив — и именно так должен поступить пан Бербелек.
Но — подумай только, Иероним — ты, который творил державы, короновал королей, разгромил империю Чернокнижника, ты, с кровью каратиста на руках, перед которым трясутся Силы — какая же Цель перед тобой сейчас? Спокойная, счастливая жизнь аристократа в этом купеческом городишке, огненноволосые детки, правление в игрушечном княжестве? Или, возможно, богатство, золото, еще больше золота, торговля, торговля, торговля — чернильные битвы, проводимые колоннами цифр.
Когда-то Кристофф подарил ему книгу кристианских писаний: по большей части, скучная история евреев и религиозные бла-бла-бла. Но не бывает книг, в которых не было бы хотя бы зерна мудрости:
Когда я был ребенком, то говорил как дитя, чувствовал как дитя, мыслил как дитя. Когда же стал мужчиной, избавился от всего детского.
Даже древние евреи знали законы Формы. Нельзя обмануть самого себя.
То есть, говорит как Кратистоубийца, чувствует как Кратистоубийца и мыслит как Кратистоубийца.
* * *Лунарная криптомантия имела на Земле долгую и бесславную традицию, даже вавилонские астрологи не могли похвастаться здесь большими успехами. В свою очередь, лунные астрологи, более всего информированные, не имели причин (ни возможностей) предаваться наблюдениям Четвертого Лабиринта издали, так что нельзя было сослаться и на их опыт. Но пан Бербелек привез несколько старинных святилищных учебников из Библиотеки Лабиринта, разысканных для него Антидектесом Александрицем, и именно взятыми из них гравюрами он сейчас питался, наблюдая через хрустальную подзорную трубу с крыши портового бакхауза северный берег Утреннего Моря. Этой ночью как раз не было дождя, туман не заволакивал города, на небе не было туч — подобной оказии нельзя было пропустить. Подзорную трубу стратегос взял на время из Воденбургской Академии. Ее закрепили на массивном треножнике, пара доулосов перемещала бронзовые обручи, направляя оптикум в соответствии с указаниями пана Бербелека. Огни порта и кораблей немного мешали ему, потому приказал поставить с восточной стороны высокую ширму. Ветер ежесекундно дергал ее, шумно лопотал тканью, что тоже мешало. Вообще-то, в последнее время Кратистоубийцу раздражало практически все.
Кроме него и доулосов на плоской крыше располагались четверо хоррорных с заряженными жарлачами; они улеглись в углах, но графитовые доспехи даже в полном сиянии Луны не позволяли заметить силуэтов солдат.
Пан Бербелек только что послал за горячей кахвой и водкой. После двух часов наблюдений он все еще не приблизился к заключению. Он рассчитывал на то, что, может, решит сама Госпожа… Но, все равно, пан Бербелек не заснет, кошмары становились все более ядовитыми, в течение пары десятков минут после пробуждения он не мог произнести слова на любом людском языке; не хотелось ему засыпать. В Воденбурге прозвонили час ночи; стратегос вытянулся на ликотовом стульчике. Перемещения этхерных макин, приводящих в движение Лабиринт Иллеи, следовательно — и нынешняя форма Лабиринта — являлись непосредственным отражением флуктуаций морфы Госпожи. Антос Иллеи Жестокой расцветал над розовыми водами лунного моря в форме конфигурации располагавшихся на небе ураноизовых конструктов, это видели все луняне. Вся проблема состояла в правильной интерпретации этих форм. Разложенные на крыше бакхауза вокруг пана Бербелека книги содержали гравюры с картами Лабиринта, составленными в дни исключительно важных событий: великих триумфов и поражений Госпожи, рождения ее детей, смерти сына, первого нападения адинатосов и тому подобных. Пан Бербелек сидел, заложив руки на шее, ночной ветер перелистывал тяжелые листы лунных книг.
— Пожалуйста, эстлос.
Антон отодвинул стопку инкунабул и поставил рядом поднос с чашкой парящей кахвы, бутылкой пажубовки, рюмкой и солонкой.
Пан Бербелек налил себе водки, выпил одним глотком.
— Эстлос…
— В чем дело? — рявкнул Кратистоубийца на Антона, удивленный тем, что тот еще не удалился. Заметив паническое движение слуги, опомнился. — Да, Антон, слушаю?
— Если у эстлоса имеется немного времени…
— Ну, говори, говори.
Антон нервно оглянулся по сторонам, словно опасаясь того, что его подслушают доулосы или хоррорные.
— Хотел бы просить разрешения, эстлос…
— Так?…
— Я хочу жениться.
Пан Бербелек замер с наполовину наклоненной бутылкой пажубовки и рюмкой в руке, после чего расхохотался.
Антон еще более смешался. Пан Бербелек заметил, что он сейчас пытается незаметно убраться с крыши, посему, налив себе очередную порцию и отставив бутылку, махнул слуге, чтобы тот приблизился.
— Ну, чего удираешь? Если я над кем и смеялся, то над собой. Я ее знаю?
— Это двоюродная сестра одной из домашних служанок эстле Латек. Эгиптянка, сейчас мы переписываемся. И, собственно…
— Ты перебрался бы в Александрию.
— Твой дворец там, эстлос, стоит практически пустым, пригодился бы кто-то, кто присмотрел бы за невольниками.
— Ты не выдал ее имени.
Антон опустил глаза.
— Мандиса, дочь Хеппуса и Издихар, из Аблатепа.
— Мандиса, Мандиса… Это означает «Сладкая». Хммм. — Пан Бербелек перекатывал во рту щиплющую пажубовку. — Тебе известно, что Порте с Терезой останутся здесь?
— Да, эстлос.
— Это один из тех выборов, который определяет всю последующую жизнь; один из немногих, которые мы осознаем в момент принятия решения. В ту или иную сторону, — пан Бербелек указал рукой с рюмкой влево и вправо, — к такому Антону или вот такому.
— Да. Знаю. Честное слово, я все обдумал.
— Я даю тебе разрешение, даю. Сообщи мне дату свадьбы, наверняка не забуду про подарки. Не бойся, лично не появлюсь.
— Но, эстлос, для нас это было бы большой честью! Вот только…
— Знаю, знаю, под аурой Навуходоносора Кратистоубийца на свадьбе не был бы хорошим предзнаменованием. — Пан Бербелек сделал еще пару глотков холодной пажубовки. — Иди-ка сюда. Ну, иди. Встань здесь. Погоди… Вот, сейчас. Наклонись и погляди в этот окуляр. Скажи мне, что ты видишь.
Антон осторожно приблизил глаз к подзорной трубе.
— Не знаю, эстлос, какой-то узор… Я не знаю, что это такое.
— Но что он тебе напоминает. Ну, давай, первая же ассоциация.
— Сеть. Для ловли рыб. Правда, светящаяся.
— Сеть.
— Или раскаленное железо для клеймления скота и безумцев.
— О!
— Прошу прощения.
— Нет, спасибо. Тебе налить? Разогреешься. Держи.
— Кхккхх! Уфф. Можно ли спросить… ты гадаешь по звездам, эстлос?
— Ты, видно, и не поверишь, когда тебе скажу, что именно в этом и состоят занятия политикой.
— Эстлос…
— Табак. Так вот, скажи мне, Антон, какое будущее ты видишь для себя рядом со Сладкой? Не в звездах, а в собственных мечтах, в планах…
— Ну как… поженимся, у нас будут дети…
— Поженитесь, будете иметь детей — и что?
— Как: что? Не понимаю, эстлос.
— И только? Это все? — Пан Бербелек иронически усмехался. — Именно в этом, Антон, сын Порте, найдет покой, счастье и удовлетворение?
— Вообще-то, эстлос, я не думал над этим. Понятное дело, в детстве каждый мечтает о каких-нибудь сумасшедших приключениях, что он добудет славу, богатства, власть. Бог знает, чего добьется. Но ведь каждый потом становится старше. Все это сказки, а в жизни — работа и вечная усталость, и, прости, эстлос, вши в постели. А я с тобой и так увидал своими глазами больше, чем половина всех тех аристократов. Эстлос. Ребенок не понимает: может ли он спрыгнуть с этой вот высоты и не поломать себе кости, может ли он броситься на бегемота и не погибнуть, может ли он стать леонидасом, царем. Но он учится.
— Ба! Именно люди становятся леонидасами и царями, Антон.
— Знаю, эстлос. Но человек довольно быстро учится различать: кто будет царем, а кто — нет. Только маленькие дети путают доулосов и аристократов.
