Аарон Дембски-Боуден - Чёрный Легион: Омнибус

И все же, теперь они присутствовали. Слабая активность личности дразнила меня — я чувствовал ее близость, однако никаких подробностей.

Это было невозможно, однако раздалось потрескивание, и на наш общий вокс-канал настроился еще один сигнал.

— Братья, — голос звучал с придыханием, неприятным шипением выходящего воздуха. — Братья мои.

Оракул

Ни Леор, ни я не опустили оружия. В воздухе мерцали бесформенные слабые призраки, ласкавшие нашу броню бесплотными руками. Ждущие демоны, которым хотелось родиться. Я чувствовал, как они жаждут пламени наших душ и желают, чтобы мы просто прибегли к насилию, даруя им жизнь посредством эмоций и кровопролития.

— Назови себя, — велел Леор стоящему трупу.

— Саргон, — раздался в воксе сухой шепот. Скрипучий голос звучал напряженно от усилия, а не от злого умысла. Существо произносило слова шепотом, выталкивая их из прогнивших легких, поскольку ни бронекостюм, ни холод лишенной солнца пустоты не смогли полностью уберечь тело от процесса разложения.

Прочие не обладали талантом к Искусству, однако я чувствовал психические нити между движущимся трупом и разумом, который оживлял кости создания. Стоявшая позади нас фигура сутулилась, ее мышцы были мертвы — марионетка, которая шевелится лишь по воле находящегося поблизости кукловода. Я опустил топор и посмотрел на Несущего Слово.

— Саргон — это ты.

Бронзовый шлем пленника утвердительно качнулся, однако шипящий ответ пришел от стоящего мертвеца.

— Саргон Эрегеш, некогда из Семнадцатого Легиона. Некогда из ордена Медной Головы. Некогда воин-жрец Слова.

— Некогда? — переспросил я. У всех группировок разная степень верности и участия в делах родного Легиона, но мне встречалось мало таких воинов XVII-го, кто бы отринул учения Лоргара.

— Я несу просвещение и знание, однако это более не Слово Лоргара.

Я посмотрел на Фалька в поисках разъяснения.

— Где ты его схватил?

Тот покачал головой.

— Я его вообще не ловил. Он пришел к нам после падения Луперкалиоса и сложил оружие. Оковы — это просто мера предосторожности.

И оскорбление. Даже сейчас Фальк сохранял гордыню своего примарха. Он всегда мало принимал в расчет чужие потребности и мелкие особенности. Я обратился к коленопреклоненному воину, а не к говорящей от его имени кукле.

— Почему ты не разговариваешь?

Несущий Слово поднял красную перчатку и коснулся горла кончиками пальцев. Слова снова произнес стоящий позади меня труп.

— Раны, полученные на Терранской Войне. Один из сынов Сангвиния рассек мне горло. Его клинок лишил меня гортани и языка.

Я не чувствовал в нем лжи, но, по правде говоря, я вообще мало что чувствовал. Его защита была сильна, причем не только за счет железной воли. Он не просто оживлял мертвеца как игрушку — его сущность рассеивалась между трупом и его собственной плотью, и душа обитала одновременно в двух телах. Подобное действие требовало невероятного уровня контроля.

Если тебя лишил дара речи вражеский меч, то почему ты не говоришь так, как я сейчас?

Ответом мне стало молчание. Ни Несущий Слово, ни труп никак не отреагировали. Я попытался еще раз.

Ты не слышишь моих слов?

Все так же ничего. Гира рыскала по палубе под командным возвышением, наблюдая за нами голодными белыми глазами.

Он не слышит нас, — передала она мне. Я вижу пламя его души как огонь в клетке. Она жива, но скрыта. Здесь, но не здесь.

По каналу связи между нами физически ощущалось ее настороженное замешательство. Я снова перевел взгляд на стоящего на коленях воина. В случае с практически любым из живых существ я мог чувствовать фрагменты их эмоций и воспоминаний как хаотичную дымку, окружающую сознание. Требовалось не более чем секундное усилие мысли, чтобы заглянуть в их жизни.

Аура же этого воина представляла собой дым. Просто… дым. Голоса внутри нее были слишком приглушенными, чтобы разобрать их слова. Цвета выглядели поблекшими, полностью утратившими жизнь.

Кто-то, или что-то прижгло дух этого человека. Его отделили от прочих живых существ в том отношении, которого никогда не осознает большинство смертных. Как и сказала Гира, он был там, но не там.

— Кто это с тобой сделал?

— Я уже сказал тебе, — произнес стоящий труп, а Несущий Слово вновь коснулся своего горла. — Кровавый Ангел.

— Нет. Кто отделил твою душу? Кто запер твою сущность таким образом?

Леор с Фальком глядели на меня так, будто я нес околесицу. Я не обращал на них внимания, ожидая ответа Несущего Слово.

— Я не могу сказать, — передал по воксу мертвец. Я снова не почувствовал лжи пленника, однако его ответ был столь неопределенным, что мог означать что угодно.

— Не можешь, или не хочешь?

— Я не могу сказать.

— О чем ты говоришь, Хайон? — спросил Леор. — Кто и что с ним сделал?

— Его разум и душа ограждены так, как мне никогда не доводилось видеть. Я мог бы пересилить его волю, но все равно не узнал бы ни малейшей доли того, что он скрывает в своей памяти. Это с ним кто-то сделал, но я не могу представить, у кого есть такие способности. Возможно, мой брат Ариман. Или же мой отец Магнус.

— Я не встречал ни того, ни другого, — прохрипел труп в вокс.

— Волнующе, — прокомментировал Леор. Его голос был полон скуки.

— Почему ты сдался Дурага-каль-Эсмежхак? — спросил я.

— Этого потребовала судьба, — отозвался мертвец.

— Я не верю в судьбу. Скажи мне правду.

— Колесо судьбы продолжает вертеться независимо от того, веришь ли ты в его движение или нет, Искандар Хайон. Оно столь же неизбежно, как ход времени.

То, что ему было известно мое имя, не стало неожиданностью. Он мог узнать его сотней способов. Меня больше занимал фанатизм, который был слышен даже в голосе мертвеца.

— Скажи мне правду, — повторил я.

— Я знаю, где спрятан «Мстительный дух». Я несу это знание тем, кому оно нужно сильнее всего.

— Чрезвычайно сомнительная щедрость. Откуда тебе известно, где находится флагман Девяти Легионов?

Различающиеся глазные линзы Несущего Слово уставились мне в глаза.

— Потому что я был на его борту.

Я повернулся к Фальку.

— Это ловушка. Это не может быть ничем иным, кроме как ловушкой.

Леор кивал. Фальк — нет.

— Он лжет? — спросил легионер Сынов Гора. — Ты чувствуешь в его словах обман?

Я был вынужден признать, что нет.

— Но его разум огражден, и я понятия не имею, кто его закрыл.

Фальк не унимался, даже триумфальные нотки не могли скрыть отчаяния в его голосе.

— Но он говорит правду, так? Ты можешь сказать точно? Он знает, где находится «Мстительный дух»?

— Брат, ты попросил меня странствовать неделями только для того, чтоб я мог послужить тебе детектором лжи?

— Хайон, это правда?

Я вздохнул, чувствуя, что мне не победить.

— Да, твой пленник говорит правду. Какова бы ни была ее значимость.

— В лучшие ловушки кладут приманку, перед которой невозможно устоять, — заметил Леор.

Они углубились в беседу — или же в спор, я не следил за этим. Я продолжал наблюдать за Саргоном. Более всего в его огражденном сознании меня беспокоило то, что я ощущал его открытость во всех прочих отношениях. Он не пытался нас обмануть. Практически жаждал сотрудничать, столь же добровольно, как носил оковы на запястьях.

— Где «Мстительный дух»? — спросил я его.

— На краю Лучезарных Миров, — произнес труп позади меня. — Я говорил об этом Фальку Кибре, и теперь говорю тебе.

Я, наконец, отвел от него взгляд.

— Фальк, если ему нужны мертвые, чтобы разговаривать, как же он общается, когда поблизости нет трупов?

Легионер Сынов Гора покачал головой.

— Обычно он не общается. Несколько раз он пользовался боевыми жестами Легиона, впрочем, у нас на «Зловещем оке» едва ли дефицит трупов, особенно после падения Монумента.

— И ты ему веришь? Веришь, что он может отвести нас к «Мстительному духу»?

Я не видел лица Фалька, но чувствовал, как он тщательно взвешивает свой ответ.

— Хайон, дело не в вере. У меня и моих людей нет такой роскоши как выбор. Мы покойники, если Третий Легион выследит нас, и покойники, если мы остановимся и дадим бой. Быть может, их кузнецам плоти и кровавым кудесникам и потребуется целая вечность на клонирование примарха, если вообще это удастся, однако я нанесу удар раньше и лишу их такой возможности. Если Саргон лжет, мы можем умереть на краю Ока. Это риск, на который я согласен пойти.

При изложении в столь жестком свете я понимал, почему Фальк считал, что никакого выбора нет.

— Я пойду, — вновь подтвердил я. — Я с тобой.

Я чувствовал приближение головной боли. Меня жег соблазн просто потянуться внутрь чужих разумов и общаться в бессловесном единении. Я слишком долго пробыл рядом с бездумными сородичами-рубрикаторами, упражняясь в психическом контроле на тех, кто не имел права сопротивляться. Чтобы вести с другими настоящий спор, требовалось больше терпения, чем мне было привычно.