Ник Кайм - Саламандры

Ник Кайм

САЛАМАНДРЫ

Посвящается маме. За то, что ты есть и всегда в меня веришь. С любовью.

Сорок первое тысячелетие.

Уже более ста веков Император недвижим на Золотом Троне Терры. Он — Повелитель Человечества и властелин мириадов планет, завоеванных могуществом Его неисчислимых армий. Он — полутруп, неуловимую искру жизни в котором поддерживают древние технологии, ради чего ежедневно приносится в жертву тысяча душ. И поэтому Владыка Империума никогда не умирает по-настоящему.

Даже в своем нынешнем состоянии Император продолжает миссию, для которой появился на свет. Могучие боевые флоты пересекают кишащий демонами варп, единственный путь между далекими звездами, и путь этот освещен Астрономиконом, зримым проявлением духовной воли Императора. Огромные армии сражаются во имя Его на бесчисленных мирах. Величайшие среди его солдат — Адептус Астартес, космические десантники, генетически улучшенные супервоины.

У них много товарищей по оружию: Имперская Гвардия и бесчисленные Силы Планетарной Обороны, вечно бдительная Инквизиция и техножрецы Адептус Механикус. Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдерживать извечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов. И много более опасных врагов.

Быть человеком в такое время — значит быть одним из миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить.

Забудьте о достижениях науки и технологии, ибо многое забыто и никогда не будет открыто заново.

Забудьте о перспективах, обещанных прогрессом, о взаимопонимании, ибо во мраке будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и кровопролитие, да смех жаждущих богов.

На войне космическому десантнику нет равных. Он — олицетворение совершенного солдата, боевая особь рода человеческого невероятной силы и безграничной отваги. Космический десантник не чувствует боли, как чувствуют ее обычные люди, он не ведает страха. Он умеет подчинять себе и то и другое. Но подобную несокрушимость надо оттачивать и собирать заново перед каждой битвой. Именно там, в медитации перед боем, космический десантник готовит себя, там находит он в себе дух воина.

В уединении мы обретаем свою истинную силу. Через самоотречение и запредельную выносливость становимся мы несокрушимыми. Таковы постулаты прометейского культа, таковы наши принципы, таковы наши правила. В огне битвы рождены мы, братья. На наковальне войны мы выкованы.

Пролог

Тсу'ган ринулся вниз с каменного парапета храма.

— Нет! — вырвался из горла крик.

И, падая, он слышал хриплый смех.

Нигилан спланировал эту смерть. Обвел их всех вокруг пальца. И это оно — холодное осознание собственной ошибки — засело сейчас, словно кусок льда, в животе у Тсу'гана.

Он вспомнил бронированный силуэт, приближающийся оттуда, где должен был находиться сам, где — как верный Саламандр — обязан был стоять на страже. Заносчивость и самонадеянность заставили его ослушаться приказа. Тсу'ган решил, что ради славы стоит рискнуть.

Весь мир вокруг мелькнул расплывчатым мазком, когда Тсу'ган полетел к столь близкому полу храма. Из-за своей безрассудной поспешности сержант потерял из виду прятавшегося врага, который сейчас подкрадывался к Кадаю. Капитан стоял один у растекшейся лужи того, что осталось от варповой твари, которую он только что одолел. И он был слаб…

Ослепительный свет пропорол тьму, словно зазубренный нож, которому все равно, что резать. Тсу'ган падал, раскинув руки, и несколько мгновений растянулись в вечность, пока он провожал взглядом раскаленный луч, прожигающий мрак. Он видел, как луч задел Дак'ира, мгновенно оплавив его шлем. Боль от недоброй ласки луча исторгла мучительный крик. Сила луча, выпущенного из мультимелты, отбросила Дак'ира в сторону, избавив от неминуемой гибели. Даже не запнувшись, луч пронесся дальше и попал в Кадая. Капитан вспыхнул, словно факел. Жуткий свет окутал его тело. Кадай закричал, и на мучительный вопль эхом ответил Тсу'ган, который, согнув ноги, ударился в рокрит и присел. Рокрит треснул под тяжестью десантника.

С колотящимся в груди сердцем Тсу'ган уже выпрямился и бежал, не обращая внимания на опасность, таящуюся в темных углах храма. Расстояние до капитана казалось непомерно большим, а шанс на то, что Кадай еще жив, — ничтожно малым. И все же Тсу'ган не терял надежды.

И, только подбежав ближе и увидев провалившиеся внутрь доспехи Кадая, он понял, что его любимый капитан мертв. Проехавшись подошвами по рокриту, Тсу'ган резко затормозил, чтобы не потревожить оплавленные останки, и рухнул на колени. Он не поднял головы, даже когда услышал крики Н'келна и других боевых братьев, вернувшихся, чтобы помочь. Только они уже опоздали.

— Саламандры! Убивайте их!

Лай болтерных выстрелов перешел в грохочущее крещендо. Тсу'ган едва замечал, как дергаются вокруг фигуры гибнущих культистов — последователей порченого культа, который и привел Саламандр в это гиблое место, — когда выстрелы Н'келна и остальных принялись рвать их на куски. Он ощущал пустоту внутри, словно кто-то вонзил кинжал ему в живот и вырезал все внутренности. Почти физическая боль, сильнее и глубже, чем любая пытка, пронзила его до самой глубины души. Он словно перестал существовать в этом мире и просто наблюдал за происходящим вокруг со стороны.

Звон пули, отскочившей от наплечника, вернул Тсу'гана обратно. Горечь и нежелание поверить в смерть Кадая обернулись яростью. Дрожащие ладони превратились в кулаки, сжимающие болтер. Тсу'ган уже снова был на ногах. Он всмотрелся во мрак, но убийца Кадая уже сбежал.

Краем глаза Тсу'ган заметил, как бросился на него какой-то культист. Зашитый рот не давал презренной твари издать боевой клич. Тонкие, как у скелета, пальцы сжимали эвисцератор. На иссохшем, словно у мумии, теле болтались рваные одежды.

Этот сгодится.

Тсу'ган нырнул под неуклюжий взмах цепного меча, по шлему царапнули стрекочущие зубья. Продолжая движение, всадил кулак человечишке в живот, чувствуя, как лопаются ребра и дряблые мышцы. Со звериным рыком вырвал горсть внутренностей и прикончил культиста тяжелым ударом болтера.

Едва отметив, как смялся череп врага, Тсу'ган повернулся и расстрелял три фигуры в плащах, убегающие во тьму. Вспышки выстрелов осветили беглецов, и те заплясали под градом снарядов, словно обреченные марионетки. Тсу'ган достал следующего культиста, перебив ему шею ребром ладони. Еще двое пали от злого окрика болтера: их грудные клетки лопались, когда разрывные снаряды делали свое страшное дело. Еще один рухнул под ударом локтя, сломавшего ему шею, отчего голову культиста своротило набок.

Вокруг Тсу'гана двигались фигуры в зеленых доспехах — его боевые братья. Убивая, он лишь смутно осознавал их присутствие. Тсу'ган не отходил далеко от тела капитана, держа вокруг него защитный кордон, который никто не преодолел бы живым. Культистов было множество, и Тсу'ган упивался резней. Когда опустел болтер, он отбросил оружие и схватил продолжавший стрекотать эвисцератор, вырвав его из мертвых рук культиста.

Тсу'гана накрыла кровавая мгла. Он резал и рубил, рвал и полосовал, пронзал и расчленял, пока вокруг не выросла жуткая стена из кусков человеческих тел. Когда ряды культистов наконец поредели и немногих оставшихся догнали и убили, Тсу'ган ощутил, что могучие ноги его больше не держат. Он снова упал, снова — на колени, прямо в лужу вражеской крови. Концом эвисцератора провел длинную борозду в каменном полу, чтобы жизненные соки нечистых не коснулись тела капитана. Потом закрыл глаза и предался отчаянию.

— Брат-сержант, — донесся сквозь туман скорби голос. Голос наслаивал: — Тсу'ган!

Тсу'ган открыл глаза и увидел перед собой ветерана-сержанта Н'келна.

— Все кончено, брат. Враги повержены, — сообщил тот, словно это могло как-то утешить, и прибавил: — Твой боевой брат выжил.

Тсу'ган воззрился на него в замешательстве.

— Дак'ир, — пояснил Н'келн. — Он будет жить.

Тсу'гану мысль о Дак'ире даже не приходила в голову. Кадай — вот что сейчас имело значение. Слезы покатились по лицу Тсу'гана.

— Кадай… — еле слышно прошептал брат-сержант, — мертв. Наш капитан мертв.[1]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Старые традиции

Дак'ир стоял над огненным озером, готовый сжечь своего капитана.

Оплавленные доспехи Ко'тана Кадая вместе с останками его тела привязали цепями к погребальной плите. Внизу плевалась и бурлила лава; языки пламени вспыхивали над ее поверхностью — и гасли, чтобы тут же возродиться в другом месте раскаленного потока. Черный мрамор погребальной плиты отражал багровое свечение лавы, прожилки в камне переливались красным и оранжевым. Две толстые цепи, прибитые костылями к торцу плиты, удерживали ее в вертикальном положении. Керамит защищал поверхность от жара магмы: плите предстояло отправить Кадая в последнее путешествие — к сердцу горы Смертного Огня.