Симона Вилар - Ведьма княгини
Устав томиться от безделья, Малфрида откинула край занавески, смотрела, как Ольга, достав гребень, пыталась расчесать вихры сына, но мальчонка крутил головой, уворачивался, что-то стал говорить матери, рубя по воздуху маленькой ладошкой, как будто что-то неимоверно важное хотел сказать, как солидный муж, как воин, а она тут со своим гребешком. Малфрида усмехнулась. Святослав был забавным. Не диво, что Ольга так любит его. Но для княгини сын еще и надежда на власть, на свое главенствующее положение. Понять можно.
Послышались шаги, шкура на проеме двери откинулась, и в избу вошел Свенельд. В сторону, где лежала его боярыня, не посмотрел, покликал Ольгу. Свенельд мог справиться и без княгини, благо, что его уважали в войске, однако он всегда звал ее на сходки, словно хотел показать, что она тут главная. И Ольга тут же оставила сына, подошла. Они негромко переговаривались, Малфрида расслышала, что говорил ее муж: дескать, пока воинство воодушевлено после слов Святослава, пока не думают об отходе да затяжной войне, следует начать готовить их к мыслям о приступе. Пусть Ольга им скажет об этом, а его верные люди будут все время твердить про необходимость захвата Искоростеня, про то, что войну можно закончить, как только они возьмут древлянский град. Да и то, что Искоростень пострадал от огненного Трехглава, не следует забывать, нельзя позволить, чтобы вновь обстроились да подготовились к осаде.
Так за разговорами они и вышли. Но вскоре в полуземлянке появился новый гость – Малкиня. Малфрида обрадовалась ему, даже стала подниматься, кутаясь в теплую пушистую шаль из пуха местных коз, но ведун сделал ей успокаивающий жест и перво-наперво подошел к Святославу. Он принес маленькому князю подарок – вырезанную из древесного корня лошадку. Подарок понравился Святославу, он стал играть им, как будто коняшка легко и красиво гарцует по воздуху, цокал языком, изображая звук подков, дивился, как в свете лучины увеличивается тень игрушки на стене. Увлекся, и Малкиня потихоньку подошел к Малфриде. Она улыбнулась ему. Она сейчас редко кому улыбалась, но верный друг Малкиня всегда мог рассчитывать на ее расположение и добросердечность. Даже прислуживавшие Ольге и заодно и ее беременной чародейке женщины это заметили, шептались в своем углу.
Малкиня сел на полагающем расстоянии от беременной боярыни, поведал ей новости, сообщив и про то, о чем говорилось на сегодняшней сходке. Малфриде это было интересно, но не особенно взволновало. Она опять ощутила, как сильно потянуло в спине, отдалось болью внизу живота. Она сжала губы, стараясь, чтобы в полумраке избы Малкиня не заметил этого. Хотя полумрак сейчас был не такой и плотный: лучину жгли скорее по привычке, а основной свет поступал в открытую отдушину в кровле. Он светлым столбом попадал в помещение, высвечивая даже своды кровли. Древляне всегда так строились, поднимая кровлю повыше для лучшего отвода дыма.
Малкиня резко умолк на полуслове.
– Что? – спросила Малфрида.
И сама поняла – что. Он уже не впервые обращал внимание на ее калиту, лежавшую в изголовье за свернутыми шкурами. Итак, опять заворочалась эта неугомонная лапа. Малфрида вспомнила, как ранее ее сперва пугала, потом раздражала эта неуемность сухой высохшей конечности. Теперь она привыкла, поняла, что люди не особо придают этому значение, как будто ведьме княгини и полагалось таскать с собой какого-то упрятанного в мешочек калиты зверька. А вот Малкиня знал, что там, его это волновало. Зато теперь, благодаря Кощееву оберегу, она могла скрывать от ведуна свои помыслы. От этого ей с ним было даже легче, не досаждало ощущение, что от него ничего не укроешь. И все же порой думалось: уж не притворяется ли Малкиня? Он пусть и открытым кажется, а хитер. И Малфрида, чтобы проверить ведуна, стала думать о нем… Всякое думать. И то, как хорош стал Малкиня, какие у него умные ясные глаза, как он раздался в плечах, возмужал. И еще о том, что ей нравится, какой он чистюля, вон волосы чистые и вымытые, расчесаны гладкой русой волной. Иные вои в этих походных условиях да в постоянных схватках забыли и что такое лицо умыть, бородами до скул заросли. Понятное дело, не до того воям, когда то древляне напирают, то нежить подбирается. А вот Малкиня всегда находил время, чтобы придать себе достойный вид. И это несмотря на то, что он стал сражаться не менее иных – откуда и умение у него взялось, у неженки? Вон его даже Асмунд хвалил, говорил, что у молодого волхва прирожденная ловкость есть. Правда, когда при ясном свете дня приходится с древлянами сражаться, Малкиня никогда не воюет, зато ночью… О, ночью страшное тут творится, люди сами дивятся, что уже стали привыкать к схваткам с мертвыми. Кажись, ничего страшнее этого и нет, а вон же, воюют. Да еще и мертвых своих жгут. Запах паленого мяса уже стал привычным. И Малкиня им помогает, стягивает к огненной краде изувеченные тела. А потом все же, как бы ни устал, идет отмывается от крови. Неженка. Раньше-то волхвы его воспитывали, потом в тереме князя обитал бесхлопотно. И вот же каков стал – сильный, уверенный, ладный весь. Такого поцеловать порой хочется, запустить пальцы в его шелковистые волосы, коснуться губами сильной шеи, там, где тесемки его грубой куртки с бляхами расходятся, а кожа у волхва нежная-нежная…
– Что ты так смотришь?
Заметил все же.
– А ты угадай!
Он вдруг отвел глаза, смутившись, покраснел, как девушка. Надо же, и смазлив вон, как девица, и смущается, а Малфриду влечет к нему, как никогда ранее. Вот только… И едва не застонала, так потянуло болью. Но не подала вида, перевела сдерживаемое дыхание и спросила об ином:
– Когда все это окончится… Ведь закончится же когда-нибудь! Ты что тогда делать будешь, Малк? – назвала его прежним именем.
– Уйду.
Он сказал это так твердо, словно давно уже все для себя решил.
– Не смогу тут оставаться. Я со своими воевал… пусть и с мертвыми. Скажи кто ранее, что такое случится, – не поверил бы. Сам себя предателем чувствую. Но… Мне теперь и места нигде нет. И у ваших я чужой, и у своих. Но главное, чтобы этот ужас прекратился.
Лицо его вдруг словно окаменело, стало напряженным, а глаза расширились, как будто видел перед собой нечто ужасное.
– Такое зло… Малфрида, ты даже не представляешь, какое там зло.
– Так уж и не представляю. Я вон тоже змея видела. Тоже испугалась.
Они помолчали. Потом Малкиня ушел. Малфриде сразу грустно без него сделалось. Она гордилась им. Он знает, что надо делать, хотя сам еще не осознал того. А вот она… Вот когда родит, когда вернет свои силы, уж тогда она!.. И всплыло в памяти ненавистное лицо насильника Мокея. Разыщет уж гада, где бы ни был! И Маланича злобного тоже разыщет! И других! Всем от нее достанется. Попомнят ее!
Когда уже смеркаться стало, вернулась Ольга. Взяла приготовленное на очаге мясное варево, одну миску для себя, другую для сына. Но огляделась и отправила служанку разыскивать пострела – опять куда-то убежал. Здесь, в огражденной крепкими тынами усадьбе, за него нечего было опасаться, сегодня вон даже помог, да еще как. Но Ольга уже твердо решила при первой же оказии отправить сына в Киев. Об этом и сказала, отдавая вторую миску Малфриде. Села рядом, они стали беседовать, такое теперь водилось между ними. Причем разговаривали не как кудесница и княгиня, а просто как две женщины, которые могут понять друг друга.
– Тебе давно надо было Святослава услать, Ольга, как только поняла, что неладно тут, – говорила Малфрида и при этом старалась вкушать пищу так же аккуратно и красиво, как ела княгиня. Ишь как осторожно ложку к губам подносит, много не зачерпывает, капли не проронит, не чавкнет, жует с закрытым ртом. Ответила, только прожевав:
– Я как чувствовала, что Святослав мне тут пригодится. Вот и пригодился сегодня, опять показал себя князем. – И добавила с гордостью: – Такого князя на Руси еще не бывало!
Лицом прямо светится. А Малфрида подумала: каково это так любить свое дитя? Хотя вон Ольга тоже Глеба не сильно жалует. Значит, всякое возможно.
Спросила о другом:
– Может, и мне лучше уехать? Зачем я тут тебе брюхатая? Одна морока со мной.
Ольга быстро повернулась. Белое покрывало на ее голове натянулось от резкого движения. Она тоже всегда выглядит аккуратно и ухоженно, как княгиня, ей так положено.
– И ты оставить меня хочешь? Ты ведь помогла, найдя чародейские родники, многих это подняло на ноги. Да и верят в тебя люди.
– Верят? А я сама в себя уже не верю.
Это так. Долгое отсутствие чародейства делало ведьму неуверенной. Но и какой-то чуткой, душевной. Вон Ольга сказала доброе слово – и на сердце легче стало.
Когда Ольга ушла, Малфрида долго сидела, упершись в поясницу руками – так меньше тянуло. Сама себе она казалась неуклюжей, как колода. Ох скорей бы! Сама знала, что уже скоро. А потом как?
