Симона Вилар - Ведьма княгини
Поэтому он весь остаток ночи и сырого дождливого утра метался как угорелый, где отдавал приказы рушить избы на подходе к терему, где велел заливать горящие головни на дымящихся кровлях, где открывать хлева и амбары, чтобы спасти скотину и запасы. Ибо никто не был уверен, что русичи ушли при виде трехголового змея. Хотелось бы в это верить… но лучше все же подкрепить эту надежду уверенностью, что у них еще есть средства обороняться и выдержать осаду.
Хвала богам, кроме теремных строений, град особо не пострадал: пронесшееся над городом пламя задело только самые высокие кровли, а поливший затем дождь позволил вовремя справиться с огнем. И все же, когда на сером рассвете Мокей прошелся туда, где ранее была гридница… И косточек от служителей не осталось. Как же теперь они будут без своих чародеев? Ну да Мокея это не сильно огорчило: нет чародеев, сами справимся. После всех этих схваток он уже понял, что и они сами на что-то горазды. А вот что князя Мала нигде нет – взволновало. Княжеская хоромина хоть и тоже пострадала от пожара, но не настолько, чтобы князь в ней погиб, вон, люди успели из нее выскочить, все эти тиуны, девки теремные, челядь, охранники. Но ни у кого из них Мокей не мог выведать, куда делся сам Мал Древлянский.
Для Мокея это было похуже, чем гибель доброго десятка чародеев. Волхвы-то знатно помогли древлянам своими чарами, однако люди бились все же за своего князя, именно Мал олицетворял для них свободу, он был символом того, что им еще суждено отстоять свое право называться племенем, у которого есть свой законный правитель. И вот князя нигде не могут разыскать. Причем один из охранников сказал Мокею, что видел, как Мал ночью выходил из своей опочивальни вместе с Маланичем и Пущем и они вместе отправились к большому терему с гридницей.
Это было особенно худо: от гридницы… Даже огромные балки-матицы, поддерживавшие ее высокую кровлю, теперь сгорели до основания. А уж люди…
И все же, когда стали рыскать на пепелище в надежде найти что-либо пригодное для дальнейшей жизни, вдруг уловили какой-то крик и плач. Растащив бревна, обнаружили заваленный рухнувшими стропилами лаз. Мокей сам о нем вспомнил: некогда он спускался с Маланичем в подполье, знал, что там есть вырубленная в древнем граните полость, где чародеи творят свои заклинания. Мокей приказал людям поднять тяжелую крышку лаза, и оттуда выбрался перепуганный охранник из свиты волхвов. Мокей ранее тоже в таких состоял, тоже носил положенный по чину добротный доспех и умел держаться с достоинством и отстраненно от остальных: дескать, мы к чародеям приближены, у нас удел свой, высокий, непостижимый, мы подле тех, кто с богами общается, состоим. Этого парня он знал: особо верный, замкнутый, важный был. А сейчас отчего-то трясся и рыдал. Но все же его отпоили студеной водой и вызнали, что ночью он стоял на страже в подземелье, куда спустился Мал и волхвы.
Мокей сперва обрадовался. Подумал было, что мудрый Маланич, предугадав, что грядет страшное зло, смог уберечь князя. Но Мала как раз в подполье не оказалось. Там лежали в беспамятстве трое волхвов, – сам Маланич, Пущ и Шелот. Плохо они выглядели: лица бледные, осунувшиеся, в потоках засохшей крови, которая струйками вытекала у них из ноздрей и ушей, даже из уголков глаз. Да и глаза были в темных отметинах синяков, какие возникают, если сильно огрели по шлему. Шлем выдерживает, но от удара синяки сами собой выступают. А еще Мокей отметил, что и в обмороке волхвы лежали, не разжимая рук. Некогда вдовий сын сам состоял в учениках кудесников, знал, что такое бывает, когда чародеи сообща творят великие заклинания. И его осенила догадка… Неприятная, страшная. Змей-то ведь просто так явиться в мир не мог.
Было еще нечто, что озадачило Мокея: волхв Шелот отчего-то оказался не в привычном одеянии ведунов, а в нарядной желтой рубахе князя Мала, в его щегольских узорчатых сапожках с острыми носами. С чего бы это Шелоту так вырядиться? Вот об этом перво-наперво и спросил Мокей, когда троих волхвов вынесли на двор, отлили водой, стали приводить в чувство.
Шелот очнулся первым, но на вопрос Мокея будто и ответить не мог ничего, разводил руками, что-то бубнил непонятное.
– А князь наш где? – обступили Шелота древляне. – Нам сказывали, с вами он был. Куда вы его дели? Где князь?
Вопросы так и сыпались со всех сторон, Шелот смотрел вокруг мутным взором, отмахиваться начал, заплакал вдруг. Плачущего волхва тут не видели, это подивило, но не настолько, чтобы его оставили в покое, наоборот, все как будто рассердились, стали напирать на него, трясли, требовали ответа.
– Оставьте Шелота.
Это произнес Маланич.
Он по-прежнему лежал, где положили, глаза закрытые, вода, какой его приводили в чувство, смыла с лица следы крови, но он оставался по-прежнему бледен, казался немощным, однако в этом твердом голосе все еще были прежние властность и сила. Все так же, не открывая глаз, Маланич стал приподниматься, встать не смог, просто сидел под бревенчатой стеной, опустив голову с мокрыми седыми волосами. Сейчас он казался бы слабым старцем, если бы не его уверенный твердый тон:
– Мы – волхвы, служители богов – не ответчики перед людьми.
– В мирное время – не ответчики. Но сейчас не то, – сказал кто-то из толпы.
К Маланичу склонился Мокей.
– Вас последних видели с князем Малом. Тебя, Маланич, Пуща и…
Тут он заколебался. Замер на миг, переводя взгляды с одного на другого волхва. Маланич понял: сообразительный сукин сын, догадывается. И даже вздрогнул, когда некогда возвышенный им вдовий сын выпалил:
– Пошто Шелот в рубахе князя разгуливал?
Маланич повернул в его сторону занавешенное волосами лицо, слабой рукой откинул пряди. Жуткий взгляд – черные глаза в кругах темных синяков казались неестественно большими, белки были красными, кровавыми. Мокей даже сперва опешил, попятился. Но с ним были его люди, чего ему опасаться полуживого волхва. И он опять спросил: куда делся князь?
– Если отпустите нас, вернем вам князя, – отозвался Маланич.
Мокей скривил в насмешке рот.
– Нашего князя?
Маланич смотрел на него таким взглядом, что ранее любой древлянин пал бы ниц. Но за это время, за время войны, когда древляне поняли, что могут отражать врага и сами, даже силы самого Маланича не казались столь ужасными. К тому же Мокей как никто иной понимал, что волхв лжет. И это придавало ему уверенности.
– Ваше чародейство больше зла приносит нам, чем помогает. Мы готовы бороться, но только не так, когда наши павшие не имеют покоя и после смерти, не тогда, когда оживают древние страхи, несущие гибель нам же самим. Поэтому нет вам больше веры. И если вы погубили нашего князя…
– А почему ты считаешь, что Мал погиб по нашей вине? – отозвался Маланич. – Он был не только вашим князем, но и нашим.
– Так он погиб?
Это воскликнул не Мокей, – тот и так уже все понял, – это воскликнули в толпе, кто-то тут же зарыдал, люди загомонили, переглядывались, выглядели испуганными, растерянными, словно теперь им и не за кого было сражаться. Надо же, а ведь Шелот в обличье Мала почти не появлялся среди них. Так, выйдет порой, постоит на забороле, но будто одно это его появление уже воодушевляло древлян. «Овцы поганые, – обозлился про себя Маланич. – Потеряли пастуха, и все – стадо стадом».
Но это было злое стадо, вернее, стая озлобленных войной существ, которые только сейчас поняли, что проиграли. До этого даже радовались, что отогнали русичей от града, что укрыты в своей столице, имеют войска, имеют командиров, отбиваются. Сейчас же им вдруг понадобилось на ком-то сорвать злость. На тех же волхвах, которые со времен казни Игоря Киевского обещали, что спасут их от Руси, а теперь вон… Даже змея огненного наслали. Ибо в том, что змей прибыл именно по их наущению, сейчас никто не сомневался. Да этот змей нанес древлянам не меньше урона, чем все схватки с Русью.
И первыми стали пинать именно их. Вон громче прежнего заголосил Шелот, с которого грубо срывали желтую рубаху Мала, самого трясли, волосы рвали, даже очнувшемуся наконец Пущу досталось, его почти оглушили ударом. Казалось, еще миг, и до Маланича доберутся. Но он вдруг выпрямился, сам шагнул на них, вскинул резко руки, будто насылает волшебство или проклятье, замахнулся так резко, что его длинные широкие рукава опали, обнажив сильные жилистые руки верховного служителя.
– Будет у вас князь!
Это охладило толпу, стихали понемногу, но по-прежнему не сводили взоров с растрепанного, вздыбившегося, как сивый конь, кудесника.
– Вам нужен князь? Вы его получите. Но не Мала, ибо душа его уже в Ирии. – И он кивнул в сторону сгоревших руин старого терема с его гридницей и широким княжеским подворьем. – Теперь я дам вам нового князя. И только вам решать, как с ним поступить.
