Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии
— В планах богов это не имеет большого значения.
Волк держал камень в когтях и изучал его.
— Но это имеет большое значение в моих планах! — воскликнул Гилфа.
— Я был бы рад остаться незаметным для норн. Нить судьбы запутывается, получается узел, его разрывают, и — все. Ты еще будешь благодарен за смерть, — сказал Луис.
— Но, будучи мертвым, я уже никого не смогу поблагодарить, верно? — спросил Гилфа.
— Умри хорошо. Надейся на вечную жизнь на холмах Всеобщего отца.
— Ты был такой веселой компанией, — заметил Гилфа. — Уверен, компания мертвецов покажется ужасом в сравнении с этим праздником.
Они расположились лагерем на склоне холма. Тола и Гилфа сидели, прижавшись к волку, чтобы согреться.
— Может, рискнем и разведем костер? — спросила Тола.
— Мы можем рисковать сколько душе угодно, — ответил Гилфа. — У нас с собой смерть. Хотел бы я посмотреть на встретившего нас норманна.
— Тогда мне придется бросить камень, — сказал Луис. — Моя ярость слабеет, когда камень со мной. Человеческие мысли берут верх.
— Какие мысли?
— Я думаю о том, что у моих врагов есть дом, поля, очаг. Я думаю о людях, которые ждут их дома.
— А когда у тебя нет камня?
Луис понурился.
— Тогда я ощущаю себя тенью среди деревьев. Я становлюсь эхом, заглушенным шумом воды. Я — коричневый лист на ветру, и имя этого ветра — голод.
— Тогда тебе лучше крепко держаться за этот камень, — сказал Гилфа, чуть отодвинувшись от волка.
Тола взяла огромные когтистые лапы волка в свои руки.
— С этим камнем ты можешь вечно быть человеком.
Волк уставился на нее огромными зелеными глазами.
— Человек и вечность — это разные вещи. Вечная жизнь не для человека. Внутри человек умирает, хотя снаружи еще продолжает жить. Я любил тебя на холме, усыпанном цветами, — или кто-то, кто внутри меня, или что-то, что вошло в меня тогда, в источнике. Я любил тебя, когда вел в подземные пещеры, сажая, как семечко, которое проросло смертью.
Я любил тебя в лесной хижине… И больше всего я любил тебя у доков Константинополя, когда солнечные блики играли на воде и, как сейчас, твои руки были в моих. Но ты умерла и пропала, а я остался, все еще желая тебя. Я не могу повторять это вечно.
— Я обещана Хэлсу, — сказала Тола. — Ты не смог бы получить меня, даже если бы я сама этого хотела.
— Это и есть проклятие вечной жизни, — сказал Луис. — Я тот же человек. Ты возродилась опять, история повествуется заново, но тебе ее рассказывают по-другому. Однажды ты была обещана мне, однажды я был обещан Богу, однажды мы были женаты. А сейчас… — Он высвободил свои руки из ее рук и добавил: — Разлучены.
Они больше не разговаривали.
Ночами, если они находили долину или низину, достаточно глубокую, чтобы спрятаться, то разводили костер, если же нет — продолжали идти.
Луис спал урывками, цепляясь за камень, как человек, попавший в ревущий поток, хватается за ветку. Сейчас он был больше волком, с огромными зубами, с длинными сильными руками и острыми, как ножи, когтями. Запах крови соблазнял его уже меньше, и ему это нравилось, поскольку он мог сдерживать свой гнев. Однако внутри таилось опасное возмущение — почему он должен носить этот камень? Почему, будучи богом на земле, ему приходится умерять свои аппетиты, выбирать тусклые, а не яркие чувства, слабость, а не силу?
Потому. Потому. В сводах его души звучали отголоски того, что было и чего никогда не будет. Леди Беатрис, которая много жизней назад, находясь с ним в маленькой келье, держала его руку в своей. Ребенок, которого он покинул ради его собственной безопасности, возвращенный ко двору матери и отданный тетушкам. Он боялся за него, боялся себя и того, что он мог с ним сделать; он боялся богов. Он не мог растить его под их взглядами. Но он все-таки упал в трясину человеческой привязанности, со всей ее гнилью и тленом, и лица его друзей и любимых надвигались на него, как утопленники из черной воды памяти.
Если бы он мог оставаться только волком и жить вечно, он бы не захотел такой жизни. Подобное вырождение было для него немыслимо, и пока у него есть хоть что-то, охраняющее его человеческую душу от волчьей, он будет бороться за это. Его предки называли таких существ «живодерами». Но, несмотря на то, что Луис убил многих, он не был и не хотел быть убийцей по собственной воле. Только одно, последнее убийство. Самого себя.
Он не хотел надевать камень, только чтобы слышать на холмах голоса своих братьев, чуять запах костра в дуновении ветра, ощущать на языке привкус человеческой плоти.
Он не рассчитывал быстро потерять свой облик волка. Скоро они окажутся на берегу и он будет в этом чудовищном обличье, наводящем ужас на всех людей. Он не знал, как долго будет происходить обратная трансформация. Он чувствовал себя так, словно летом внезапно заснул в лодке, а когда проснулся, то обрадовался, что все еще плывет, и пообещал себе не спать, но тут же снова задремал. Он был пассажиром на корабле волка, который, перекрикивая рев шторма, дает указания рулевому.
Он очень хотел убить девушку, но и хотел остановиться, остаться человеком, просить ее отправиться с ним на восток, к солнцу и провести свою жизнь с ней на ферме в горах.
Нет. Нет. Ни то, ни другое. Отпусти ее. Освободи от себя.
Первый мертвец обнаружил их на второй день пути, когда они отдыхали на берегу реки. Луис не узнал бы о приближении врагов, если бы Гилфа не разбудил его. Камень притуплял его чувства, успокаивал шаг за шагом.
— Просыпайся! Там что-то движется.
Парень не мог спать от страха. Когда-то, будучи человеком, Луис назвал бы это подпрыгивание от каждого шороха трусливостью. Сейчас, уже долго существуя с волком внутри, он смотрел на это как на осторожность птицы — разумную, оберегающую жизнь. Гилфа и подпрыгивал, как птица, размахивая мечом и поражая невидимых врагов.
— Там! — В голосе Толы звучал резкий скрежет страха.
Луис не прошел еще и двух шагов по пути возвращения к своей человеческой сущности, как чувства волка взыграли в нем при виде врагов. Он чуял запах гнили, сладкий, как настоявшееся вино. Он опять проглотил камень, легко, словно дольку апельсина. Тени двигались в ночи, и он коснулся их. Он поймал копье. Жестокость стала искрой, упавшей на трут его ярости. Уже в следующее мгновение в его руке оказалась чья-то голова, и эта голова больше не принадлежала телу. Он нанес три раны мечом, но все равно его действия кажутся какими-то медленными, и волк разорвал воина пополам, словно буханку хлеба. Сзади вылетело копье и ударило его, затем его рот наполнился мясом, запах мочи, дерьма и холодной крови ударил в ноздри. Он размозжил голову последнему мертвецу, расколов кости черепа до самых плеч.
— Нам нужно уходить! — закричал Гилфа.
— Клянусь Одином, идемте! Ой, смотрите, плоть еще шевелится!
Куски окровавленного мяса, словно слизни, шевелились на траве, гладкие мышцы сокращались, сжимая кости.
— Я ненадолго задержусь, — сказал Луис.
Он поднял оторванную руку, почувствовал, как по ней прошли спазмы, когда он впился в плоть зубами, разгрыз в пыль кость и проглотил.
— Что это было? — спросила девушка.
— Ужас, — ответил Гилфа.
Он разрубил ползущий торс, и внутренности, похожие на больших червей, вывалились на морозный воздух.
Луис лег на переднюю часть трупа и стал грызть кость.
— С тобой все в порядке, Луис?
Казалось, он постепенно просыпался. Он слышал ее голос, даже понимал произносимые ею слова, но для него они были не важнее шелеста листьев.
— Враги? — спросил Луис.
Эти двое, стоящие перед ним, пахли не так аппетитно, как мертвая плоть. Может, убить их и пусть гниют? Может, они опять смогут двигаться, и тогда придется разорвать их на куски, чтобы получить удовольствие от чавканmz мяса во рту.
— Луис, это я, Тола.
У него была цель, только он не помнил, какая именно. Еда? Он схватил ее, поднял к лицу, удерживая огромными лапами.
— Луис!
В Константинополе она — или кто-то, похожий на нее, — раньше так его называла. Он вспомнил солнце, воду, запах жареной рыбы в доках. Он поставил ее на землю.
— Разве камень не помогает тебе?
В нем заговорил человек.
— Для меня сейчас убийства стали сладостью, хотя камень иногда и охлаждает мой пыл. Бегите к морю. Когда будете там, вызовите руну из тебя, Тола. Я приду. Подожду этих мертвецов здесь.
— Мы без тебя умрем, — угрюмо произнес Гилфа.
— Ты умрешь со мной. Идите. Сейчас же.
Гилфа взял Толу за руку.
— Идем, — сказал он. — Удержи этих существ подальше от нас, волк.
Но Луис уже вплотную занялся трапезой.
Глава пятьдесят вторая
Море
Море было не таким, как она представляла. Оно лежало серебряной равниной, плоской и широкой под серым солнцем. Дедушка рассказывал Толе, что оно ревет, но он ошибся. Оно шептало, мягко шлепая о песок волнами, словно убаюкивало землю. Но оно было холодным, даже холоднее, чем зимние горы, и она чувствовала, что оно словно высасывает из нее тепло. Возможности развести костер не было. В широком устье реки располагалась деревня, и там кипела жизнь — на грязном берегу стояло пять ладей, мужчины ремонтировали две из них. Рядом приткнулись маленькие рыбачьи лодки. Должно быть, именно сюда причалила огромная армия норманнов, прибывших с юга.
