Симона Вилар - Ведьма в Царьграде
Но, сказав это, Малфрида сразу же пожалела. Незачем знать Никлоту про связь мужа с христианами! Он не поймет, а только порадуется за бывшего ученика. А еще вспомнилось, как Свенельд недавно говорил, будто Малк все еще ждет ее. Но дождется ли? Как же ей вдруг захотелось к нему! О, она бы слушалась его и уважала, только бы вновь ощутить себя любимой в его объятиях.
Никлот о чем-то размышлял, потом спокойно произнес:
– То, что Малк с христианами, – это еще не конец вашей любви. И вот что я скажу: слишком долго я прожил, но лишь недавно постиг то, к чему ранее относился с некоторым равнодушным недоумением. Я понял, что любовь между двумя – благое чувство. И ее нельзя погасить одним дуновением, как светильник. Поэтому, если ты еще готова послушать старого учителя, – возвращайся к Малку. Может, он и будет твоим спасением.
Никлот не единожды уже говорил о том, что ее надо спасать. От кого? От по-прежнему разыскивающих ее людей патриарха, от неверия в Бога христиан, от одиночества? Она не стала уточнять. И хотя мудрость Никлота, ставшего монахом, только возросла, он стал чужим Малфрид е. Слишком часто говорил о Боге, о том, что все рано или поздно склоняется к Его воле. Эти речи утомляли и раздражали чародейку. Она ушла. Почти двое суток не возвращалась, бродила по дальним окраинам острова голодная и злая. Как-то, купаясь, руками поймала рыбу и даже рассмеялась от радости. А так как была голодна, думала съесть ее тут же. Но не смогла. И удивилась подобному. Вон не так давно пойманную в речке Самарь щуку сгрызла сырую, да еще урчала от удовольствия. А тут сырое гадким показалось… В итоге чародейка предпочла вернуться к избушке отшельника, где Исаиа накормил ее сыром с орехами и хлебом. Вкусно было. Не то что холодная мокрая рыбина.
Малфрида ела и глядела на ночной мир вокруг. Луна уже пропала, настали дни новолуния, и теперь темное небо мерцало огромными, удивительно прекрасными звездами. Море вокруг острова было тихим, звезды отражались в глубине его вод. А еще можно было услышать доносившиеся с проплывавшей мимо острова хеландии звуки музыки и смех, увидеть отблески огней, светящихся вдоль длинного борта корабля. Исаиа пояснил, что это прибыли в расположенный на берегу против острова Принкипос Врийский дворец сын императора Роман с супругой и гостями. Малфрида встрепенулась, сказала, что ей следует переговорить с Евсевием о царевне Феофано. Но войти к нему не осмелилась, слышала, как тот молится:
– Суди мне, Господи, ибо я не злобою моею ходил, и, на Господа уповая, не изнемогу.
Малфриде пришлось ждать, пока он закончит молиться. Только позже, когда Никлот позвал ее, она поведала ему то, что узнала про Феофано.
– И пусть цесаревна ходит в храмы ваши, – запальчиво говорила она, – но все равно эта Феофано самая настоящая ведьма.
– Я знаю, – со вздохом отозвался монах. – Когда Роман только заявил, что берет в жены девицу из простонародья, ко мне приезжала императрица Елена, просила погадать и помочь. Но что я мог? Поведать, что сия девица не пара порфирородному Роману? Сообщить, что она опоила его любовными зельями, что в ней есть тяга ко всему темному и запретному? Я бы так только огорчил благородную Елену, однако изменить ничего бы не сумел. Плохо, когда в роду только один сын, на какого вся надежда и упование. Такого воспитать трудно, такой сам, подрастая, надевает узду на родителей. И как бы ни огорчали Константина и Елену выходки их любимого Романа – его буйство, нежелание вникать в дела управления, его бесшабашность и самовольство, – изменить уже ничего было нельзя. И я не сказал доброй Елене о своем знании. Ибо помыслы Господни неисповедимы, не нам вмешиваться в то, что грядет.
Малфрида даже топнула. Как все же смиренны эти христиане, как верят, что каждому воздастся по его заслугам – и добрым, и недобрым. Она хотела возразить Никлоту… но не стала. Ведь, по сути, какое ей дело до того, что творится в семье императора? Она помощница своей княгини, а не этих чужаков. Поэтому, уже открыв рот для возмущенной тирады, Малфрида поведала учителю о другом – как не смогла съесть сырую рыбину. И с чего бы это? Ранее ведь доводилось. И ничего, вкусно было.
К ее удивлению, Никлота это известие встревожило и огорчило.
– Ты порой рассказываешь пугающие меня вещи, девочка. И на сырое мясо тебя порой тянет, как зверя, и холод ты испускаешь, и булата каленого не решаешься коснуться… будто нелюдь… А когда вошла в храм, с тобой вообще беда случилась. Слишком много тьмы таится в тебе. Но пока ты здесь, под моим присмотром, пока ты на благословенной земле, где почитают Христа, тебе ничего не грозит. И я надеюсь, что, может, и ты… однажды примкнешь к нам… Ведь на все воля Божья.
Малфрида отшатнулась. Он уже и ранее предлагал ей прислушаться к тому, что говорит о своем Боге, порой в голосе его таилась слабая, почти молящая надежда, что и она может проникнуться истинной верой. Нет, это, право, смешно!
Она так и сказала – мол, не смеши меня, я не предам свою веру, не предам тот мир духов и природной нежити, какой губит ваше христианство.
Никлот поглядел на нее как-то странно.
– Отчего же ты решила, чадо мое, что христианство губит природных духов?
Малфрида даже разозлилась. Металась по келье, задевая полами рясы скамейки, сбивая обутыми в сандалии ногами плетеные циновки по полу. Да как Никлот может сомневаться в том, что христианство губит чародейский мир! Или ему молитвы вообще память отшибли? Забыл, как некогда сам жил в древлянских лесах и сам же учил, что там, где молятся христиане, даже где просто проходят, неся на себе крест, и вода чародейская гаснет, и мавки исчезают, и русалки не появляются у берегов, даже пушевики ходячие становятся обычными корягами. И леса остаются пустыми… обычными. Нет в них волшебства, как нет и волшебных созданий. Разве не так?
Она остановилась, тяжело дыша, и заметила, что Никлот слушает ее с легкой улыбкой.
– Все ты верно говоришь, девочка моя. Да, там, где молятся, мы не видим тех, кто появляется из чащ или водит волшебные круги на траве. Но лесные духи не гибнут. Просто исчезают для глаз людей. Скажи, Малфрида, ты ведь жила одно время в волшебной Навьей роще?[140] Помнишь ее? Так вот, Навья роща – это некий чародейский мир, который существует как бы рядом с нашей жизнью. Там все такое, как у нас, но и совсем отличное. И именно там обитают все эти духи листвы и травы, вод и грозы, там их основная жизнь, а к нам они только приходят оттуда. Явятся, покажутся, напугают, пошалят, а то и зло где принесут. Как те же русалки, какие заманивают неосторожных в заводи, или же лешие, какие легко проходят между мирами, завлекают путников в глухомань, в топи и болота. Для них это шалости, желание развеселить свою скудную душу… Потому что душа у них проста и бесчувственна. Я знаю, что говорю, ибо сам был близок к этому, вот почему все эти существа чародейские и не трогали меня, считая почти своим. Я же к ним входил беспрепятственно. Люди ведь сильнее нежити, более страстно и ярче, чем духи, умеют жить. Ты и сама знаешь, что как бы ни ликовали и ни веселились нелюдские существа, истинную радость они редко испытывают. Как и истинные чувства. Поэтому их и тянет к людям. Смертные им интереснее, горячее, человеческая душа более подвержена переживаниям и чувствам, от которых любит подпитываться бездушная нежить. Страх людей, их удивление, радость или гнев – все манит духов, наполняет переживаниями. И пока люди верят во все волшебное, оно остается рядом, а то и само выходит на людей. Если же начинают верить в Единого Создателя, то христианская вера – более мощная и искренняя – побеждает верования во множество существ, божеств и волшебство. И духи исчезают, потерпев поражение. Они удаляются, уходят в свой зачарованный мир и не появляются более. Однако гибели им нет.
Малфрида слушала с замиранием сердца. Поведай об этом кто иной, а не бывший великий волхв, – не поверила бы. Но Никлот многое знал о том мире, в который она верила, он не мог ошибаться. И ведьма только сказала задумчиво:
– Хорошо, пусть духи и удалятся в свои миры от людей. Но ведь источники воды остаются. Однако уже без своей чародейской силы.
– Да. Просто исчезают питающие живую и мертвую воду волшебные истоки. Но это и хорошо. Я уже говорил тебе, что вечная жизнь убивает душу. А без души жизнь не имеет особой ценности.
Малфрида молчала, осмысливая услышанное. Волшебный мир, который всегда был рядом, казался ей естественным и дорогим, и поэтому она заявила, что тоже является частью волшебного мира. Но ведь при этом она человек!
– Нет, чадо, нет, – со вздохом молвил монах. – Ты не совсем человек, только наполовину. И если ты не избавишься от своей темной сути, если не уничтожишь в себе все темное, что все больше и больше овладевает тобой… Ты превратишься однажды в чудовище.
Он горестно замолчал. Молчала и Малфрида. Ей вдруг стало так жутко, что показалось, будто застыла кровь в жилах. И словно холод пошел… Столь сильный, что даже изморось выступила на пальцах.
