Виталий Гладкий - Посох царя Московии
— Кто такие и что вам нужно? — спросил юнец, стараясь выглядеть солидно.
— Путники мы, паря, — ответил Глеб. — На ночлег хотим попроситься.
Парнишка бросил подозрительный взгляд на винтовку, висевшую на плече Глеба, и ответил:
— Подождите. Спрошу у старших…
С этими словами он закрыл калитку, оставив Глеба и Дарью томиться в полной неизвестности.
Ждать пришлось минут десять. Наконец снова громыхнул засов и теперь уже перед Глебом и Дарьей предстал крепенький невысокий мужичок лет сорока с лишним, позади которого переминался с ноги на ногу давешний отрок.
— Далеко вы забрались, — сказал мужичок с некоторым беспокойством в голосе, когда свершился обмен приветствиями. — Дела какие здесь али как? — Он остро прищурился.
Глеб спокойно выдержал его подозрительный взгляд и соврал, не моргнув глазом:
— Болезнь привела в ваши места. Хочу вылечиться…
— Это от чего же?
— Узнал я, что водица в ваших краях есть знатная. Пьяниц лечит. А я, видите ли, иногда срываюсь в запой. Редко, правда, но бывает. Но все равно на работе мои загулы здорово сказываются. Вот хочу избавиться от этой пагубной страсти. А это моя жена, — соврал Глеб, не моргнув глазом, и нахально улыбнулся Дарье, которая смотрела на него изумленными глазами.
Она хотела что-то сказать, когда Глеб назвал ее своей женой, но лишь выдавила из горла какой-то неопределенный звук и тут же захлопнула рот, при этом щелкнув зубами.
— А, так вы держите путь на Горький Холм… А почему с этой стороны? Обычно все идут с севера.
— Так получилось, — ответил Глеб. — Мы ведь знали только направление. Притом весьма приблизительно. Пытались выведать дорогу к Горькому Холму у местных жителей, но никто ничего толком не объяснил. Сначала мы шли по бездорожью, потом наткнулись на тропу, которая и привела к вам.
— Понятно… — Видно было, что мужичка не оставляют смутные подозрения. — Ну, коль вы уж добрались сюда, то куда вас денешь. Заходите. Только винтовку отдайте. Потом мы вам ее вернем. С оружием к нам нельзя…
— Не проблема, — сказал Глеб, и снял винтовку с плеч.
Наконец они очутились внутри изгороди. Кроме мужичка и отрока, там их ожидали еще два парня лет двадцати пяти. У одного на поясе висел самый настоящий меч, а другой поигрывал кистенем.
«Крепко у них поставлена охрана, — подумал Глеб. — Ежели что, замочат как пить дать. Наверное, даже в этой глухомани жить не менее опасно, чем в городе».
Их определили в одну из изб; видимо, она была предназначена для гостей, потому что выглядела необжитой. Печка с трубой была поставлена посредине жилища, а под одной из стен находились полати. Квадратное оконце давало мало света, и Глеб поначалу не заметил, что в «красном» углу стоит небольшое деревянное изображение какого-то идола, а перед ним — неглубокая керамическая миска с жертвоприношением: зерна пшеницы, бобовых, горсть лесных орехов и сушеная гроздь калины.
— Что ж, на ночь крышей мы обеспечены, — весело сказал Глеб, усаживаясь на полати. — Хороша кроватка, прочная, даже не скрипит… — Он коварно ухмыльнулся.
— А вы где будете спать? — спросила Дарья.
— Здесь. — Глеб похлопал ладонью по сеннику, исполняющему роль матраца, который был прикрыт домотканым рядном.
— Не поняла… Это что, нам придется?..
— Вы удивительно догадливы. Конечно, полати для двоих узковаты, но ничего страшного. Прижмемся поближе друг к дружке и как-нибудь скоротаем ночку. Все теплее…
— Никогда! — взвилась Дарья-Дарина. — Еще чего!
— Ну как хотите. Если вам больше по душе спать на жестком глинобитном полу, то пожалуйста. Впрочем, возможно в этом и есть какая-то прелесть. Романтика кочевой жизни. Потом, лежа в своей пуховой кроватке, будете ностальгически вспоминать об этом удивительном приключении.
— Вы это серьезно?
— Вполне. Я, конечно, джентльмен, но не настолько, чтобы тарахтеть костями на голом полу и зарабатывать себе радикулит. Завтра нам предстоит тяжелый путь, и нужно хорошо выспаться. И потом, вы, надеюсь, не забыли, что я назвал вас своей женой? Так что нам никак нельзя спать порознь. Это вызовет ненужные подозрения. На нас и так смотрят косо.
— Я не согласна! — упрямилась Дарья.
— Вольному — воля. Но в этом вопросе я на поводу у вас не пойду. И еще одно — при этих людях называйте меня на «ты». Мы, чай, не дворяне, которые и в минуты близости соблюдали этикет и обращались друг к другу на «вы».
Дарья хотела продолжить дискуссию, но тут в дверь постучали и в избу вошел уже знакомый мужичок, которого звали Добрило.
— У нас сегодня праздник, — сказал он и учтиво поклонился. — Мы приглашаем вас принять в нем участие.
— Какой именно? — поинтересовался Глеб.
— День бога Ярилы. Сегодня мы его встречаем.
— Понятно. Спасибо. Когда он начнется?
— Где-то через час.
С этими словами Добрило удалился. Глеб посмотрел на Дарью-Дарину. Она продолжала что-то бурчать себе под нос, но, похоже, приглашение на праздник ее сильно заинтересовало и притушило накал страстей, бушевавших в девичьей груди.
— Что такое Ярилин день? — наконец спросила она достаточно холодно.
— Это день весны, а точнее, день выгона скота на пастбища. Празднуется в конце мая, иногда в начале июня…
Когда они появились на небольшой площади посреди городища, где начинались гуляния, уже стемнело. Там уже разожгли костер и прямо на земле расстелили беленые холсты, на которых выставили разнообразную снедь — яйца, мед, куличи, мясо, жареную рыбу, соленые грибы… Насколько Глебу был известен этот обряд (по книгам), вся еда была освящена в храме-капище.
Там же, на помосте, стояли и напитки в небольших дубовых бочонках. Что они собой представляют, Глеб пока не знал, но это его мало интересовало.
А вот к посуде, которая полагалась к пиршественному столу, его глаза так и прикипели. Он едва не задохнулся от волнения — перед ним стояли чаши и братины, сработанные никак не позже XVI века!
— Умереть — не встать, — сказал он тихо Дарье. — Этот столовый «приборчик» тянет минимум на два «лимона» зеленых американских бумажек. Такой красоты я не видел даже в Эрмитаже.
И добавил мысленно, немного перефразировав слова одного известного киношного персонажа: «Знаешь, дорогуша, меня терзают смутные сомнения…»
Дарья тоже обратила внимание на раритетную посуду. Она во все глаза смотрела на старинное серебро, которое ну никак нельзя было представить в этом диком захолустье даже при чересчур развитом воображении.
— А вы присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь, — пригласил их Добрило к «столу».
Он был одет по-праздничному — в льняную вышитую рубаху навыпуск, подпоясанную казацким кожаным ремешком с серебряным набором.
Людей было немного. Глеб насчитал полсотни душ, в том числе и с десяток детишек разных возрастов. Все были на удивление приветливы и предупредительны с незваными гостями. Им налили из большой чеканной братины напиток, в котором Глеб распознал хорошо выдержанный мёд, и вскоре он уже отдавал должное удивительно вкусной и свежей снеди, которая лежала на скатертях-холстинах.
Спустя какое-то время Глеб неожиданно почувствовал, что изрядно захмелел. Мёд оказался забористей, чем он думал. Покосившись на Дарью, сидевшую по левую руку, он невольно рассмеялся — она совсем поплыла и смотрела на разворачивающееся перед ее глазами действо с удивлением и восторгом ребенка.
А смотреть и впрямь было на что. Сначала парни дрались на мечах, показывая свою молодецкую удаль. И нужно сказать, делали это вполне профессионально и без дураков. Двое даже получили легкие ранения, но это обстоятельство не остудило их пыл.
Пока шел бой на мечах, пацаны поменьше развлекались схваткой иного рода. Они дрались мешками с сеном, и когда поверженный противник летел на землю, все дружно, но беззлобно хохотали.
Затем женщины, одетые в русские национальные одежды, начали водить хоровод, в который затащили и Дарью. Впрочем, она и не сопротивлялась. Вскоре пляски стали совсем уж вакхическими, когда к женщинам присоединились и мужчины. Все начали целоваться, и тут уж Глеб не вытерпел и сам вступил в круг. Улучив момент, он подскочил к Дарье, которая уже мало что соображала, заключил ее в объятия и поцеловал девушку с такой страстью, которую никак от себя не ожидал.
Выпустив ее из рук, он быстро отодвинулся на безопасное расстояние, рассчитывая немедленно получить по мордам, но Дарья лишь бессмысленно улыбнулась ему в ответ и снова начала выделывать немыслимые антраша.
«Ни хрена себе медок! — подумал ошарашенный Глеб. — Заборист, туды его в качель. Надо бы попридержать свое ретивое… А ведь она ответила мне на поцелуй! Никогда бы не подумал. Славно, славно…»
Главным на празднике (а возможно, и во всей общине) был седобородый старец, которого называли Огневед. Скорее всего, он исполнял роль жреца. Перед тем как приступить к трапезе, старец прочел что-то наподобие молитвы Роду[151]:
