Симона Вилар - Ведьма в Царьграде
И вот Малфрида встретила его… в облике монаха! У нее не было слов. Она просто молчала, глядя, как он, перестав ждать от нее слов, склонился над книгой, стал негромко читать:
– Престол Твой, Боже, в век века: жезл правости – жезл царствия Твоего. Возлюбил Ты правду и возненавидел беззаконие: сего ради помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более причастников Твоих.
Малфрида ничего не поняла. А Никлот посмотрел на нее и промолвил:
– Если ты так спокойно воспринимаешь слова из Псалтыря, значит сейчас ты просто женщина, без своих чар. Повлияло ли на тебя, древлянка, сила христианства или ты была с мужчиной, как простая жена?
Малфрида не собиралась отвечать на этот вопрос, ибо у нее самой было немало вопросов. И она только произнесла слабым голосом:
– Почему ты оставил нас, Никлот?
Он не ответил, и она продолжила:
– Много бед случилось у нас с тех пор, как не стало твоего мудрого правления. Останься ты… можно было бы избежать стольких несчастий!
– Я ушел, когда понял, что больше не могу так жить, – спокойно произнес Никлот, опускаясь в кресло подле стола.
Пламя свечи осветило его лицо, и стало видно, что некогда пивший живую и мертвую воду вечный чародей теперь постарел, но, как это ни странно, в его лице появилось больше жизни, исчезла прежняя величавая неподвижность, и только эти светлые глаза еще напоминали, как долго он жил некогда… А вот темневшие в них зрачки указывали, что он стал больше человеком, чем когда был волхвом.
– Я не мог оставаться более, – вновь сказал Никлот. – Ты говоришь о случившихся бедах? Но я не судьба, я не мог влиять там, где люди решили поступить, как им было угодно.
– Какие люди, Никлот?
– Множество людей. Могут быть предсказания, могут быть видения и гадания… Ты ведь мудрая ведьма, ты знаешь, что будущее можно предвидеть и пытаться изменить, но лишь у немногих есть силы повлиять на него. У меня таких сил не было. Ни сил, ни желания. Ибо я уже становился тем вечным, какие превращаются в нелюдь, для которых все человеческое чуждо. А тогда либо приходят бездушие и зло, либо исчезают любые желания. Я был близок к этому. Меня ничего уже не волновало. И мне стоило превеликого труда собрать остатки сил, чтобы уйти в иную жизнь.
– Но ты пошел к христианам! – воскликнула Малфрида и даже подалась вперед, будто хотела наброситься на священника. Однако ее остановил взгляд с иконы на стене – строгий и укоризненный. Это только еще больше рассердило ведьму. Она заметалась по келье – и ее тень тоже заметалась, заплясала по стенам, будто темный дух.
– Успокойся, Малфрида, – произнес старец. – Выпей воды, передохни, а потом мы потолкуем.
Чародейке было непросто справиться с волнением. Она была возмущена. Какое кощунство! Оставить мир волшебства и служения великим богам, предать древнюю мудрость предков, оставить тех, кто верил своему верховному волхву и шел за ним!.. И все ради того, чтобы стать святошей! Принять чужую веру!
Она пила воду, и зубы ее лязгали о край глиняной чаши. Спокойствие Никлота, который не глядел на нее, а что-то просматривал в лежавшей перед ним книге, оглушало Малфриду. Она смотрела на него, а потом внезапно вспомнила… Она катала яблочко по серебряному блюдечку, она просила показать того, кто всегда думает о ней, и чудо чудное явило ей его на краткий мог… Да, теперь она не сомневалась, что рассмотрела тогда Никлота в этой келье. Она узнала и этот каменный свод над головой, и эту икону с лампадкой перед изображением.
– Ты много думал обо мне, Никлот? – произнесла чародейка с легким удивлением.
Он отложил перо, повернулся к ней.
– Да, дитя мое. Я волновался за тебя. Ибо ты была моим последним недобрым деянием. Ты была юной девушкой с великой внутренней силой, а мы учили тебя не только постигать науку чародейства. Мы учили тебя убивать.
Да, она это помнила. Ее хотели сделать убийцей тех, кто мог посягнуть на племя древлян[135]. Но вышло так, что она не выполнила возложенного на нее волхвами задания, даже ушла из племени, а когда вернулась… то свои же соплеменники не приняли ее и едва не погубили. И она примкнула к тем, кто пошел на древлян. Тогда ей это казалось правильным, было ее местью. Да и по сей день она не жалела о том, что сделала.
Малфрида подумала, что не должна чувствовать своей вины, не должна ничего объяснять Никлоту, превратившемуся в христианского монаха. Кто больше виноват из них перед своими родами? Она, примкнувшая к врагам соплеменников, или Никлот – верховный волхв, оставивший племя в трудную годину?
– Но почему ты ушел к христианам, волхв? Они ведь губят все, что было нашим…
Сказала и осеклась. Она и сама помогла войскам Ольги погубить то, что было ее… ее племенем.
– Ты знал, что со мной было за это время? Ах, конечно же, знал! – Малфрида взмахнула рукой. – Ты всегда был великим ведуном. Хотя… – Она внимательно вгляделась в монаха. – Ведь христианство убивает все чародейское?
Она сказала это с надеждой. Ей совсем не хотелось, чтобы Нилот знал, что она помогала мстившей древлянам Ольге.
– Да, вера во Христа отдаляет нас от того, что мы зовем старой верой. Как и лишает нас возможности колдовать, прибегая к чарам, – задумчиво и спокойно произнес бывший волхв. – Но, видимо, воля Божья была в том, чтобы я остался ведуном. Здесь меня считают чудотворцем и провидцем. Я не могу колдовать, как ранее, мои руки уже не посылают чародейство, как мне вздумается. Но многое мне было и оставлено. Когда же я вспоминал тебя, Малфрида, когда думал о тебе – а таковое случалось довольно часто, – мне были ниспосланы видения. Да, милая, я знаю, что тебе легко было идти убивать. Как и знаю, что ты многому училась, многое постигла. Не только приобрела умение убивать, насылать врагов и сеять зло, к чему мы готовили тебя в древлянских чащах, увы… Ты пошла гораздо дальше: теперь ты умеешь творить разные заклинания, предсказывать и ворожить, можешь превращаться в другое существо, способна зачаровывать и готовить колдовские зелья. Обычно колдунам дается какой-то один особый дар: кто-то насылает падеж, кто-то нагоняет ветры, кто-то особо остро чувствует присутствие нежити или силен в наведении порчи. Но у тебя получалось все. Это вызывало во мне гордость за тебя, мою ученицу, хотя я и понимал, что это не моя… не наша заслуга. Просто ты иная, чем простые люди, в тебе много темной силы, нелюдской, и она все возрастает. Если бы ты не была рождена женщиной, способной чувствовать привязанность, эта темнота давно бы поглотила тебя. Но ты все еще человек, в тебе есть и светлая сущность, ты удерживаешься от того, чтобы стать полностью ведьмой.
– Ладно, ладно, хватит! – перебила его Малфрида. – Что со мной – я и сама ведаю. А вот что мне неведомо, что меня поражает и возмущает, так это твое решение принять чужую веру! Почему не отвечаешь на этот вопрос? Стыдишься предательства?
– Нет. Я стал христианином потому, что понял, что христианская вера и есть истина.
– Да ну? – хмыкнула, выгнув бровь, чародейка. – А как же наши боги? Горячий Сварог, могучий Перун, щедрый Даждьбог. Они не истина?
Никлот поднялся, подлил масла в лампадку, поправил фитиль.
– Здесь их считают демонами, – произнес он негромко. – Сперва меня это возмущало. Потом понял – они считают демоническим все, что рождается от страха и незнания. Так и старые боги. Они появились издревле, когда наших пращуров пугало необъяснимое, вот люди и создали себе богов, олицетворяющих то, что казалось им непостижимым. Так было и у нас, и в других землях – везде, где люди наделяли силой все непонятное себе. А ведь то, во что начинаешь верить, может однажды и появиться. Другое дело, что к своим богам люди испытывали не столько благоговение, сколько страх. Боги должны быть великими, их надо опасаться и задабривать, чтобы они не лишили жизни, не послали ненастья. Отсюда и это поклонение, жертвоприношение, требы, надежда, что грозные боги помилуют… а то и помогут. И божества привыкли к поклонению, какое возвысило их и дало столько силы. Они ждут жертв, чтобы взамен дать вымоленную милость. А вот Христос… Он пришел на землю, он воплотил в себе суть самого Господа, но знал, что ему самому однажды суждено стать жертвой. Да, смертные люди, привыкшие почитать высшие силы, до такого не додумались бы. Но меня поразило, что христианский Бог, даже пострадав от людей, не требовал мести, не грозился, а только просил за них Создателя. «Прости им, Господи, ибо не ведают они, что творят».
– И что, поверившие Ему ничем не обязаны своему заступнику? – недоверчиво спросила Малфрида. – Неужели Он, как балующий родитель, только награждает своих погубителей?
– Совсем нет. Но все же Христос обладает силой, которая больше дает. Если веришь в Него душой. Конечно, и в этой вере есть свои требования, подчас суровые. Но они ближе к тому, чтобы поддерживать мир и продление жизни. Не укради, не убий, не возжелай – это для многих приемлемо. Христос учит милосердию, созиданию. Поэтому многие поверили в Него. А когда столько людей верит – это великая сила! И пусть мир несовершенен, пусть люди несовершенны, но вера меняет их к лучшему. А лучшее и есть истина. По крайней мере для меня.
