Татьяна Корсакова - Сердце зверя
– В таком случае, милая барышня, вынужден вас огорчить. Вы не знаете и сотой части того, что знаю я. А вообще, если желаете обрести душевный покой, уезжайте…
* * *Конечно, Софья не воспользовалась дружеским советом, никуда не уехала. Хотя, что греха таить, были моменты, когда она корила себя за такое вот безрассудство. С Рудазовым они больше не виделись. Возвращаясь с острова, Софья всякий раз заглядывала к Никитичне справиться о его самочувствии, но в дом не заходила, сколько старушка ее ни уговаривала. Оставляла нехитрые гостинцы и шла к себе. Как-то совершенно незаметно она стала считать дом Евдокии и своим домом тоже. Здесь ей было спокойно, куда спокойнее, чем в замке, о котором с легкой руки мастера Берга она теперь думала не иначе как о химере, черной каменной химере, притворяющейся человеческим жилищем. Иногда Софье даже казалось, что она чувствует дыхание дома. Стоило лишь приложить ладони к стенам, как те начинали мелко-мелко дрожать, отзываясь на прикосновение.
Но не только каменная химера была причиной Софьиного беспокойства. Злотников, о котором Софья теперь знала страшную правду, вдруг начал оказывать ей знаки внимания. Началось все с невинного подарка в виде запирающейся на ключ резной шкатулки. Шкатулку она забирать с острова не стала, оставила на столе в своей комнате, так ее и не открыв, а когда на следующее утро вернулась в замок, шкатулка пропала, а Злотников, словно бы между делом, поинтересовался, понравился ли ей подарок. Пришлось соврать, что понравился, и, сославшись на неотложные дела, высвободить свою руку из его цепкой хватки. Отпустил. Лишь посмотрел с многозначительной улыбкой, словно был уверен, что никуда ей не деться, а он подождет, поиграет в кошки-мышки. Пока не надоест…
Он умел манипулировать людьми и нащупывать их слабые стороны. Слабой стороной Софьи был Илька. И она сердцем чуяла, стоит ей лишь дать повод, и Злотников отыграется на сыне. Приходилось терпеть, улыбаться, делать вид, будто недвусмысленные взгляды ей как минимум не отвратительны.
Терпеть приходилось не только хозяина замка, но и остальных его обитателей. Раиса открыто свою неприязнь не выражала, предпочитала действовать исподтишка. Однажды Софья видела, как та выходит из ее комнаты, и порадовалась, что не держит в замке ничего важного и что найденный в тайнике нож всегда при ней. Зато стало понятно, куда подевалась шкатулка.
Эмма Витольдовна ее игнорировала, но иногда Софья ловила на себе полные ненависти взгляды. Впрочем, точно такими же взглядами пани Вершинская одаривала и Мари.
А Мари пила теперь уже в открытую и, напившись, устраивала некрасивые сцены, кричала и била посуду. Урезонить ее удавалось только майстеру Шварцу. Они проводили много времени в его лаборатории в башне, и слуги шушукались теперь уже не о связи хозяйки с алхимиком, а о дьявольских опытах, которые тот устраивает. Софья подозревала, что албасты в том или ином обличье является многим в этом доме, пугает, сеет смятение и ужас. Прислугу на острове удерживали лишь немалые деньги, которые платил Злотников, и, наверное, мысль, что на острове сейчас спокойнее, чем за его пределами.
Волк-людоед продолжал зверствовать. Каждую ночь появлялся новый мертвец. Фон Рихтер и Злотников больше не рисковали ночевать в лесу, а купец Водовозов обещал щедрую награду тому смельчаку, который убьет зверя и предоставит в качестве доказательства его шкуру. Вот только смельчаков находилось немного. Софья слышала о двоих. То, что от них осталось, нашли на городской окраине, и люди заговорили о том, что волк этот не обычный, что уж больно он умен и хитер для простого зверя. Люди заговорили о волколаке…
Тот день выдался особенно тяжелым. По пути к пристани Софья столкнулась с Мари. Случилась некрасивая, отвратительная сцена. Мари ревновала и ревность свою скрывать уже была не в силах. Свидетелями происходящего стали Злотников и профессор фон Рихтер. Они как раз вернулись с прииска. На крики Мари из замка выбежали Раиса и пани Вершинская, в одном из окон восточной башни мелькнула черная тень – майстер Шварц не спешил утихомиривать свою благодетельницу. И капитан Пономаренко, привычно дремавший в гостиной, так и не вышел во двор.
А Мари визжала, ругалась грязно и все норовила расцарапать Софье лицо. Софья пятилась, уклонялась от нападок, как умела, и едва не свалилась с пристани. От падения ее спас подоспевший Злотников, обхватил за талию, прижал к себе. Лучше бы уж она упала в воду, проблем было бы меньше. У Мари началась истерика, с кулаками она набросилась уже на мужа, но тот увернулся, схватил жену за тощие плечи, грубо тряхнул, небрежно отмахнулся от попытавшейся было прийти к нему на помощь пани Вершинской. Софья видела, как та побледнела, поджала тонкие губы и точно так же, как до этого Злотников, отмахнулась от фон Рихтера, который при любом подходящем и неподходящем случае старался продемонстрировать свое особенное к ней отношение. Было ли это отношение искренним, Софья не знала. В последнее время верить в искренность обитателей Стражевого Камня становилось все труднее.
Воспользовавшись суматохой, молодая женщина спрыгнула в лодку, нашла на дне весла, пока вставляла их в уключины, почувствовала тяжелый, физически ощутимый взгляд. Раиса стояла в сторонке, на ее грубом, тяжеловесном лице было написано отвращение и, кажется, зависть. А потом она изобразила улыбку, которая больше походила на звериный оскал, и отвернулась.
С острова Софья уплывала с тяжелым сердцем, где-то в глубине души понимая, что ничем хорошим это ее приключение закончиться не может. А в одном из окон восточной башни снова появилась черная долговязая фигура, и Софье показалось, что на сей раз майстер Шварц следит именно за ней.
Наверное, из-за всех этих треволнений домой она вернулась разбитая, совершенно без сил. Она даже не стала заходить к Никитичне. Да и зачем заходить, если очевидно, что Рудазов стремительно идет на поправку? Чтобы столкнуться с ним прямо во дворе? Не хотелось Софье такой встречи. Ну, почти не хотелось. Как бы то ни было, а вместо того, чтобы заглянуть к Никитичне, она зашла в единственную на весь Чернокаменск кондитерскую. Кондитерская была вполне приличной, и пусть горячо любимого Софьей шоколада в ней не найти, но зато продавали весьма недурственные пирожные. Пирожных она купила сразу полдюжины. Как любил говорить отец, ничто так не успокаивает дамские нервы, как сладкое. Ее нервы, пожалуй, уже начинали расшатываться.
С появлением волка-людоеда вечера в Чернокаменске сделались тихими и скучными. Без лишней на то надобности на улицу никто не выходил. Как только становилось темно, жизнь замирала, и наступала такая неестественная тишина, что Софье иногда казалось, будто она живет не в городе, а где-нибудь в лесной глуши. Не то чтобы она боялась, просто никак не могла привыкнуть к этакому противоестественному безмолвию.
Этот вечер был точно таким же. Войдя в дом, Софья первым делом закрыла дверь на засов – береженого и бог бережет, – а уж потом поставила на огонь чайник и принялась накрывать на стол. Времяпрепровождение ее ждало вполне приятное: чай с пирожными и увлекательная книга. О чем еще можно мечтать одинокой барышне? Нет, мечтать можно о многом, но Софья себе запретила. Трезвый взгляд на жизнь всегда казался ей разумнее глупых девичьих иллюзий.
Пожалуй, она увлеклась и чаем, и пирожными, и книгой, потому что из придуманного мира вынырнула лишь, когда настенные часы пробили полночь. Оказалось, что за окном ночь, недопитый чай давным-давно остыл, а из дюжины пирожных осталось только одно. Самое время ложиться спать, потому что вставать ей придется ни свет ни заря, на острове она должна появиться к восьми утра, а до замка еще нужно добраться.
Вот только уснуть у Софьи все никак не получалось. Со сном в последнее время творилось неладное. Наверное, из-за расшатанных нервов. Все-таки далеко не каждая барышня сможет остаться в здравом рассудке, узнав то же, что узнала она. А у нее с рассудком полный порядок, вот только бессонница…
От тяжких раздумий Софью отвлек едва различимый шорох. Вполне вероятно, что шуршали мыши в подполе, но сердце вдруг бросилось вскачь. Софья осторожно, стараясь не издать ни звука, слезла с кровати, на цыпочках подошла к окну, отдернула расшитую занавеску. Снаружи царила тьма, такая кромешная, что казалось, что там, за хрупким стеклом, нет вообще ничего. Софья уперлась руками в подоконник, прислушалась.
Ничего. Послышалось, показалось. Нервы, только и всего…
В тот самый момент, когда она собиралась снова задернуть занавески, темнота за окном пришла в движение. Софья не заметила это движение, скорее почувствовала. Чувство это скользнуло под ночную сорочку холодной змеей, оплело позвоночник, приковав молодую женщину к окну. А темнота тем временем обретала плоть. И вот уж оттуда, из тьмы, на Софью, не мигая, смотрят два оранжевых глаза. Снова померещилось? Если бы так… Но интуиция, обострившаяся да невозможности в этом чертовом городе, кричала об обратном.
