Виталий Гладкий - Посох царя Московии
Ворон хотел купить отрез китайки[133] на рубаху. Эта ткань продавалась только в Сурожских[134] рядах.
Китайка была не дешева, но у бывшего разбойника деньги водились, и немалые. За годы, проведенные в услужении у Бомелиуса, он стал признанным авторитетом по части составления гороскопов и гадания. В этом деле ему здорово помог один случай. И он как раз был связан с сурожанами, которые после поражения Девлет-Гирея начали с еще большим рвением, чем прежде, осваивать московский торг.
Однажды внимание Ворона привлекла толстая книга в обтрепанном переплете. Смуглый генуэзец, житель Сурожа, трещал, как сорока, расхваливая свой товар — заморские пряности и ароматические масла, но Иван так и прикипел взглядом к этой книге. У него даже дыхание сперло: бывший разбойник всегда обладал потрясающим нюхом на прибыльные дела.
А книга буквально излучала золотую ауру, которая была видна только Ворону, обладающему редким даром внутреннего зрения.
Книги вообще были очень дороги, книжную продукцию покупали в основном бояре, князья и купцы, владеющие иностранными языками, поэтому на них не существовало массового спроса, и сурожские торговцы исключили книги из перечня товаров, поставлявшихся в Московию. Тем более было странно видеть на прилавке генуэзца старинный фолиант. Скорее всего, книга попала к сурожанину случайно.
Пока Ворон торговался, Бомелиус послал своего помощника купить несколько флакончиков очень дорогих ароматических масел для каких-то целей — все мысли бывшего разбойника были сосредоточены на книге, поэтому генуэзец был очень доволен и даже счастлив, когда московит оказался простаком и, вопреки ожиданиям торговца, дал ему за товар почти вдвое больше его стоимости.
И когда Иван как бы невзначай поинтересовался, сколько стоит книга, радостный сурожанин брякнул ему цену, за которую торговали козу на Коровьей площади, где располагался Живо-тинный двор и где продавали крупный и мелкий рогатый скот.
Ворон заплатил сразу, не торгуясь, поймав купца на слове. Ошеломленный генуэзец, который и в мыслях не держал, что простоватого с виду московита может заинтересовать старинный фолиант, глядя вслед покупателю в полной прострации, лишь беззвучно зевал широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыбина.
Увы, в купеческом деле Московии придерживались строгого правила: «Слово не воробей, вылетит — не вернешь». Уговор был дороже денег.
К большой досаде сурожанина московит оказался далеко не простаком…
Книга была бесценной. Написанная латынью, она содержала ценнейшие сведения о составлении гороскопов и предсказании человеческих судеб. Судя по некоторым словам и терминам, это был перевод с арабского языка.
Ворон знал латынь. Его отец Василий, в отличие от многих других священников, был грамотеем и книжником. Он собрал солидную по тем времена библиотеку, в которой были даже такие редкие книги, как новозаветные «Паралипоменон» и «Палея», «Родословие», а также инкунабулы[135] на латинском языке.
Будущий разбойник учился из-под палки, его больше интересовали ребячьи игры, а когда стал постарше — упражнения с оружием, но отец был строг и спуску ему не давал. Поэтому к двадцати годам строптивый Ивашка Рыков, обладавший при всем том, отменной памятью, мог довольно прилично изъясняться на латыни и читал церковные книги, хотя его и воротило от них.
А еще у него была одна тайная особенность, особенно неприятная отцу-священнику, — Иван не переносил церковной службы. Его буквально корежило, когда он заходил в церковь. Наверное, в будущем разбойнике сидел злой дух.
Тогда отец решился на экзорцизм. Чин экзорцизма не был известен в древнем православии, но приходской грамотей-священник знал, к кому нужно обратиться. Он не пожалел расходов и пригласил из Вильны знакомого прелата-католика, прославившегося успехами в изгнании бесов из человека.
Но Ивашка не стал дожидаться неприятной процедуры, даже упоминание которой приводило его в страшный трепет и приносило ему почти физическую боль. Он на время сбежал из дому, оставив отцу записку следующего содержания: «Славный подвиг заклинания есть дело добровольного благорасположения и благодати Божией через Христа». Эту фразу он в свое время вычитал в старинных «Постановлениях апостольских».
Уже будучи в шайке Кудеяра, Ивашка-Ворон сторонился храмов, как нечистый ладана. А когда ему приходилось ради пользы дела нищенствовать на паперти, то его актерские способности увеличивались многократно, и он становился сущим юродивым, вытворяя такие мерзкие штуки, на которые в другом месте был не способен; что-то темное, нехорошее внутри его заставляло Ворона кривляться, гримасничать и говорить непристойности.
Впрочем, среди нищих трудно было найти по-настоящему богобоязненного человека. Этих отверженных, многие из которых были калеками, уже ничто не страшило в этой жизни.
Общаясь с Бомелиусом, Иван понял, что без латыни ему наверх не пробиться. И он припал к книгам, как умирающий от жажды путник, бредущий по пустыне к источнику среди оазиса.
Память по-прежнему его не подводила, а неожиданно возродившаяся страсть к познанию всего сущего заставляла бывшего разбойника корпеть за учебой денно и нощно. Он даже сам удивлялся своей работоспособности, не говоря уже о Бомелиусе.
Иван перевел купленную у генуэзца книгу на русский язык за четыре месяца неустанных трудов. И с той поры его успехи в составлении гороскопов очень быстро пошли в гору. Бомелиус даже начал недовольно ворчать, потому что Ворон стал отбирать у лекаря его хлеб. Ворчал и удивлялся — откуда у бывшего разбойника такие потрясающие способности в астрологии?
Иван благоразумно утаил книгу от своего хозяина. Чем больше он с нею знакомился, тем сильнее росла его убежденность, что этой книге просто нет цены…
Наконец Ворон вышел на Варьскую улицу. Она была главной артерией Великого посада. Одним концом улица выходила к торговым рядам и Кремлю, другим — к городскому рву. Варьская улица продолжалась и за рвом, отделявшим укрепленную часть города от его слобод, дальше шла к Яузе, а за Яузой мимо слобод, сел и деревень уходила на восток.
Варьской улицу называли старожилы, но гости уже знали ее как Варварку, или Варварскую улицу. Свое новое название улица получила после того, как московский гость Юрий Урвихвостов построил здесь в 1514 году церковь Святой Варвары Великомученицы.
Район Варварки и Подола, примыкавший к городскому торгу, был очень оживленным. Там стояли гостиные дворы и дома крупных московских купцов.
На Варварской улице находился старый Денежный двор, а возле каменной церкви Святой Варвары, в бывших палатах Урвихвостова, разместился Английский двор.
На Варварке с повеления Иоанна Васильевича был построен и Устюженский гостиный двор, позади которого обычно останавливались армянские и греческие купцы. Кроме того, на Подоле находился еще и Купеческий двор, или Купетцкая палата.
Варьская улица издавна была застроена церквями. Церковь Святой Варвары находилась почти рядом с церковью Максима Исповедника, за которым, рядом с тюрьмой, помещался Георгий Страстотерпец. На другой стороне улицы была церковь Воскресения Христова, с той же стороны располагалась церковь Рождества Предтечи.
Местность около церкви Георгия носила характерное прозвище «что на Псковской горе». Обычно в этом районе селились псковичи.
Едва оказавшись на Варварке, Ворон попал в окружение сбитенщиков, саечников, пирожников, гречевников, блинников, квасников и харчевников.
— А кому блины с пилу с жару! — верещала дорожная тетка в цветастом платке.
— Сбитень[136] пей на посошок и откушай пирожок! — вторил ей разбитной малый в заячьем треухе. — Пироги с рыбой, зайчатиной и требухой! Навались, народ честной, пирожок купи мясной!
— Саечку, саечку купи! — уговаривала старушка, словно просила милостыню. — Скусная-я…
— В Москве колачи, как огонь, горячи! — надрывался бойкий малец.
— Где кисель, там и сел, где пирог, тут и лег! — хвалил свой товар солидный дядька с бородой до пояса.
— Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем! Хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем! — пытался перекричать всех тощий, как пономарь, сиделец. — Заходи, не пожалеешь!
— Курочка ряжена, требуха перепарена, кобылка гусятинки да стегно поросятинки! — завлекала проголодавшихся быстроглазая дебелая молодица с румянцем на всю щеку.
Харчевники уговаривали посетить их «заведение» солидно, с подходом, намекая, что с морозцу неплохо бы выпить сбитня и откушать горячих щей:
— Щец с мясом, ушица рыбная, царская, ложку проглотишь… — заговорщицки подмигивал Ворону дородный харчевник. — Колачи простыя и сдобные… Сбитень горячий и хмельной, как зеленое вино. Испей — не пожалеешь…
Иван не удержался и выпил кружку горячего сбитня — для сугреву. (Сбитень и впрямь был крепче, чем обычно.) Дело шло к весне, солнце стояло уже высоко, но легкий морозец все еще пощипывал щеки и забирался за ворот кафтана.
