Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
— Я всегда сам был виноват… да… в том, что родился вторым… и что дед меня ненавидел… и что папаша не замечал… хотя тут не могу осуждать… — он говорил прерывисто, и с каждым словом лужа крови разрасталась. — Она обманула…
— Матушка?
— Т-ты так ничего и не понял… мама… тоже думает, что умная… умнее всех… а ее… нет, не скажу, — Гаррет запрокинул голову. — Сам догадайся… мы с ней… еще тогда… корона… король и королева… кровь одна… Тильза дура… все они, кто собирался… ты правильно угадал… стервы… я п-предуп… реждал… дети не нужны… ам-мулеты… а они… п-потом р-радуют… я п-предлагал… м-миром п-предлагал… а они отказались… мол, ребенок — это счастье… ни хрена… п-проблемы и ничего кроме… что мне оставалось?
— Убивать?
— Я не убивал, — затуманившийся было взгляд прояснился. — Не я… ее… ты п-понял… сама п-предложила… п-помощь… в п-первый раз.
— Не торопись. Целители…
— В задницу… я не п-пойду в тюрьму… я должен б-был стать Канцлером… я д-должен был… а ты открыл дверь в п-прошлое… ты виноват! Только ты.
— Допустим, — особой вины за собой Мэйнфорд не ощущал, но согласился, чтобы избежать ненужных споров. Допрос умирающего — сомнительное удовольствие. Сила уходила в Гаррета, что вода в песок. И Мэйнфорд осознавал: долго брат не протянет.
Если только Зверь…
…Зверь отвернулся. Он давно бы добил врага, каковым, собственно, и являлся Гаррет.
— Что за корона?
— Два м-мира… с-старый и новый… воедино… и тогда древо обретет былую силу… земля станет нашей… нашей… не понимаешь… ты Страж… в тебе все крови… масеуалле… люди… альвы…
— Цверги?
— Д-должны были быть… н-не знаю… главное, все… твое сердце украсит корону… и земля подчинится… подчинится земля… дети не нужны… потом… я не мог растрачивать свою кровь попусту… не могу… сами они… я предлагал решение… думали, что умнее всех… и она думает… она сказала, что имеет право…
— Вельма? — это единственное имя, которое пришло Мэйнфорду в голову.
— Вельма… станет… камнем… стала уже… почти стала… короне надо много… маленькие и большие… она придет… и станет камнем. Рубином. Рубины прекрасные… других не понимаю, а рубины… у Элизы… ты хотел знать… рубин… масеуалле… сердце императора… знаешь, что смешно, — теперь он торопился говорить и говорил, захлебываясь собственной кровью, оставляя Мэйнфорду сомнительное удовольствие подтирать темные струйки. — Он тоже был сердцем… императора… первого… его украли из Атцлана, когда… останови… останови ее… твой масеуалле… кто-то должен принести жертвы…
— Свирель! Зачем нужна свирель?!
— Дурак ты, — Гаррет рассмеялся и захлебнулся-таки кровью. А может, и не захлебнулся, может, не выдержало сердце. Или же сизовато-розовые кишки отказали. Или случилось что-то еще, но тело Гаррета дернулось и застыло.
Вот и все.
Проклятье! Надо было Тельму позвать, пока он был жив.
Или сейчас…
— Не получится, — звать не пришлось, она стояла за плечом, глядя на Гаррета со странным выражением лица. И наверное, можно было сказать, что она… жалеет его?
Или Мэйнфорда.
— Извини, но я на грани и… и я, конечно, могу рискнуть, только не уверена, что он вообще читаем. А если случится инсульт… или инфаркт… инсульты по статистике случаются чаще, — Тельма обняла себя. — И когда пробой произошел, то я… я едва выбралась, Мэйнфорд. А еще поняла, что не хочу однажды остаться в чужой голове. Или в собственной — то еще удовольствие.
Она расцепила руки и попыталась стряхнуть с измятой юбки пыль Хаоса.
— Я… боюсь. Я действительно боюсь… остаться парализованной. Или полупарализованной. Это хуже смерти, когда лежишь и не можешь пальцем шелохнуть… поэтому… если ты попросишь, я не откажу. Но… не надо меня просить об этом. Не сейчас. Дай мне отдохнуть. — И очень тихо Тельма добавила: — Пожалуйста.
Отдых требовался не только ей.
Мэйнфорд закрыл глаза мертвецу и поднялся. Он только теперь заметил, что и сам ранен. Ныла разодранная спина. С левого предплечья свисал лоскут шкуры. А на ногах виднелись пятна ожогов, хотя от них как раз боли Мэйнфорд не ощущал.
— Сейчас здесь… уберут.
Он отвернулся.
— Мне жаль, — Тельма прикоснулась к его руке.
— Кого?
— Всех, наверное.
Это имело смысл. А еще Мэйнфорда мучил вопрос:
— Что делать дальше?
Тварь не пыталась стряхнуть Кохэна.
Она несла его по широкому руслу подземной реки, и кажется, они спускались. Ниже и еще ниже. Нет, Кохэн не мог сказать это с полной уверенностью — было слишком темно. Да и тихо. Тишину эту нарушали лишь собственное его дыхание и едва слышный плеск воды. Тварь двигалась тихо.
Уверенно.
И Кохэн постепенно успокоился.
Если бы его хотели сожрать, сожрали бы. Конечно, могло статься, что существо это несло его в нору, чтобы уже там, в тишине и покое, заняться добычей, но Кохэн надеялся, что эта догадка не верна.
Он закрыл глаза: все одно не было в них толку.
И удерживаясь левой рукой за острый выступ на хребте твари, правой принялся сдирать остатки одежды. Дед учил, что только нагое тело способно услышать мир.
А ему нужно было.
…слышать.
…воду. Черную глубину, в которой водились бледные змеи подземных угрей. Безглазые существа с мягкою шкурой. Ленивые, они кормились, собирая с камней рыхлый налет водорослей. Угри были съедобны и даже сладки, но шкура их выделяла слизь, способную разъесть и камень, потому не так много находилось охотников полакомиться белесым мясом. Разве что медлительные рогоклювы, что ползали по дну, цепляясь за камни острыми когтями. Их панцири были прочнее камня, и даже пасть покрывали мелкие роговые пластины, защищавшие от слизи. Костистые их языки легко сдирали со змей шкуру…
…сами рогоклювы были вкусны. Стоило сдавить их круглые тела покрепче, и броня трещала, выпуская сладкий кровяной сок.
Теперь Кохэн не просто слышал эту странную, извращенную даже жизнь подземелья, но и был ее частью. И камнем. И лишайником, что выбирался из воды, поднимался выше по влажному граниту, выпускал тончайшие гифы, наполненные мелкими светящимися водорослями.
Он был слепой змеей.
И рогоклювом.
И тварью, которая несла неудобный груз, хотя с куда большим удовольствием сожрала бы его. И где-то даже Кохэн понимал, что так правильно: тварь должна была есть, и много. Ей случалось пробовать существ, обретавших выше, порой она поднималась, насколько позволяла вода, и ждала добычи.
Часто — успешно.
И теперь недоумевала, отчего же сама идет против своей натуры.
Кохэн отступил. Не хватало помешать тому, кто вел тварь по хитросплетениям подземных переходов. Кем бы он ни был, он явно не собирался убивать Кохэна.
Пока.
И это уже было хорошо.
Он все же открыл глаза и поморщился. Синеватый свет лишайников теперь казался ярким, даже чересчур. Тянулись по каменным стенам белесые нити, свивались в клубки под потолком, свисали с него гроздьями, бусами, среди которых вили гнезда полупрозрачные термиты или скорее твари, им подобные.
Жизнь была везде.
Извращенная, странная, но все же Кохэна охватило безумное ощущение, что он вернулся туда, где должен был быть.
И когда тварь — ему удалось разглядеть массивное тело, больше похожее на покрытое пухом бревно, вывернутые передние конечности, длинную шею с махонькой головой — выползла на берег, Кохэн поспешно скатился с ее спины. В одной руке он сжимал кошель, бесполезный в подземельях, и нож.
— Спасибо за помощь, — сказал он твари на родном языке, но та лишь раздраженно щелкнула зубами. Благодарность она предпочитала принимать в иной форме.
Существо развернулось и без всплеска ушло на глубину. А Кохэн повернулся к реке спиной. Он не сомневался, что его ждали.
Уже ждали.
Глава 22
Тельма смотрела, как накладывают швы, один за другим. Мэйнфорд морщился, но терпел. Он отказался от обезболивания и вообще едва сдерживался, чтобы не погнать целителя прочь.
Зачем целитель, если на Звере раны заживают быстро? Не будь Мэйнфорд столь упрям, он позволил бы зализать их. Но раз уж ему жаль и ненадолго уступить тело, то пусть мучается.
Тельма поморщилась.
Голова болела.
И в глазах двоилось, порой картинка вовсе становилась черно-белой. Дурной признак, как и запахи, которые возникали и таяли…
…шоколадного печенья, что доходит в старенькой духовке. Ее давно следовало заменить, но кухарка против новшеств.
…молока.
…и супа-пюре, который Тельма от души ненавидит.
Откуда здесь взяться этим запахам?
— Позвольте вас осмотреть? — нынешний целитель в серой форме управления был незнаком. Он устал, явно дежурил не первую смену, и непонятное сопротивление пациентов его раздражало.
