Татьяна Мудрая - Ренегаты
Огонь — вспыхнул — приугас — восстал с новой силой, озаряя лица. За спиной девушки слышалось осторожное движение — кто-то входил, кто-то, наоборот, выбирался из тесноты. «Помни», послышалось оттуда. И «Не устрашись».
Шатёр почти опустел. Музыка смолкла. Чары развеялись. Ильдико повернулась к мужу…
И тут крепкие молодые руки — а их было много, слишком много! — подняли её, перенесли через огонь и бережно опрокинули на покрышку из мягкой кожи. Похожей на… похожей на её собственную. Развернули полы халата, остриё ножа скользнуло, порвав надвое слои тончайшей материи. Ладонь легла на губы, четыре других — сдавили запястья и щиколотки.
А потом пленницу взяли. Раз, другой, третий — бесконечное множество. Каждый из насильников уносил на себе каплю крови, частицу её плоти. И добавлял крупицу боли к безмерному унижению. Живые тиски сменяли друг друга.
Пока не отпустили совсем — беззвучно плачущую, с истерзанной душой.
Снова загорелось пламя — от дуновения ветра, пьяные тени скользнули за полог.
Тёмный силуэт наклонился над ней, глаза мужчины — чёрный зрачок на фоне чёрной радужки — казались без дна.
Вираг расправил на ней одежду, перенёс на чистое.
— Чегелед, — в голосе звучали странные интонации, незнакомый акцент. — Любимая. Никто не желал плохого ни тебе, ни мне. Скверна снята с тебя. Утром ты сможешь властвовать. Сможешь меня убить, если будет твоя воля. Но дай мне довершить начатое моими побратимами — без этого все труды будут напрасны.
Ильдико не пошевелилась, когда он лёг на неё, проник и задвигался — осторожно, бережно, пытаясь не причинить новой боли. Причиняя нечто другое, неведомое, чему не могли научить вольные игры со сверстниками.
Ибо на самом дне стыда прячется наслаждение. Чей это урок — непонятной Алки или Альгерды, судьба которой столь горестно переменилась?
После того, как семя излилось в неё, Вираг не заснул. Перекатился на спину, провёл по волосам юной женщины здоровой рукой, отчего-то не пытаясь поцеловать. Боится, что укусит?
— Ты понимаешь речь тех, кто в долине, — спросила она чужим голосом без интонаций.
— У долинников совсем лёгкий язык против онгрского. Было много учителей. Если хочешь, чтобы твоим новым домом стали горная теснота и горняя высь, научись слушать, что говорят горы.
— Что ваши делают там, далеко внизу?
— Хотят искать места для оседлой жизни. Говорят с местными.
— Так же точно, как и с нами?
Он резко засмеялся:
— Нет, надеюсь. Вы кичитесь своим знанием, своими книгами, песнями и музыкой. Своей кровью, что впитала всё это в себя. Воображаете себя затычкой в пивном жбане. А за вашей спиной иной мир. Дикий, как и мы. Но не более дикий, чем мы сами. Оружие иногда — хорошее средство добиться мира, не уничтожая. Ты знала?
— Я знаю лишь исходящее от вас зло.
— Те, кто творит зло, не являются только злыми. Они обыкновенные. Ваши белые шаманы говорят похожее, но вы их не слышите.
Как странно — вести глубокомысленные беседы здесь и таким образом, подумалось ей.
— Тебе надо, чтобы я остался здесь, моя жена Ильдико, или ушёл?
— О своём имени я знаю. Что означает твоё?
— Цветок. Такие, лиловые и бледные, как тень бессмертных, появляются перед самым снегом, когда остальное вянет и отцветает.
Поэт, однако.
— Что же, уходи. Мне надо подумать. Оправиться от…
— Женщины будут ждать перед входом твоих приказаний — всю ночь и всё утро, — ответил он и удалился.
Утром за Ильдико никто не явился, но проснулась она от лёгкого шума за полой шатра — такого яркого, что внутри был солнечный день даже в пасмурную погоду. Кое-как оправилась, не зовя никого. Сполоснулась остатками воды из того самого кувшина, надела халат, кое-как намотала тюрбан, обулась — и вышла.
Весь лагерь был здесь. Выстроился на почтительном отдалении — впереди лучшие люди онгров, позади простые воины, сзади женщины, рабы, дети вперемешку. А совсем рядом — молодой муж с семью лучшими приятелями. Разнаряженные ещё пуще прежнего — и с подарками.
Бронзовая посуда с широким выпуклым узором и почти неотличимая от неё — из лоснящейся буйволиной кожи. Трубы заморских тканей. Груды ожерелий и браслетов на подносе — работа дикарская, формы тяжелы, дурно гранёные самоцветы слишком блестят, но отчего-то глаз не отвести. Диковинный предмет в руках Вирага — подобие колонны, базой которой служит маленькая круглая шапочка, а с капители ниспадает кисейный водопад. Ничего хотя бы смутно знакомого Альгерде — разум, а может быть, и такт не позволили одарять новобрачную тем, что было награблено в её же крепости и подобных.
И самый главный дар — буланая кобыла в полной сбруе. Глаз у Ильдико с недавних пор стал намётан, да и Бельтран с досадой и похвалой отзывался о полудиких лошадях варваров. Красотой не блещут, зато одвуконь можно скакать хоть сутки напролёт, хоть двое, весь год кормятся тем, что добудут сами, а если голоден хозяин — всегда могут поделиться с ним кровью из шейной жилы, с них не убудет.
А позади седла закреплены — с одной стороны короткая сабля, с другой самострел.
Вооружение благородного всадника — ей, которая может навредить противнику лишь по ошибке.
Муж с поклоном снимает с Ильдико обмот и водружает на спутанные пряди несуразное сооружение — это, оказывается, убор знатной женщины. Ну, по слухам, наблюдалось у наших прелестниц и кое-что похуже: бараньи рога, сахарные головы, кружевные башни.
Потом Ильдико подсаживают в стремя, слишком высоко лежащее на боку лошади, и заставляют проехать по кругу. Вираг и один из его друзей ведут буланку под уздцы, народ неохотно расступается, многие хотят коснуться сапога женщины или крупа лошади.
Брак завершён. Свадебный пир, еле начавшись, окончился.
Чем там будут кормить-поить остальных гостей, Ильдико больше не волнует.
Первый день её замужества был и первым днём зимы. Закрутил ветер, повеяло близким снегом, вскоре явился и он сам — жёсткая крупка, похожая на небесную манну. Похоронил то, что осталось от травы, буланую, кобылу пришлось отводить вместе с другими на дальние пастбища, где ещё можно было достать озимые из-под снега. Заодно Ильдико получила ясное подтверждение своим догадкам: уже и вся цепь охранных замков была под рукой мужниных соплеменников. С недавних пор Долина Певцов была снова заперта.
— Вы не умеете оборонять такие крепости, — сказала она как-то Вирагу, несмотря на то, что боялась побоев. Впрочем, муж ни разу не поднял на неё ни руки, ни просто голоса. Даже сейчас, когда был явно раздосадован.
— Ты права, хотя немного в этом смыслишь, — ответил он. — Не умеем. Тот, кто, подобно вашим воинам, закрывается в узком футляре, надеясь выдержать осаду, уже побеждён: враг либо сломает футляр, либо пройдёт стороной туда, куда лежит его путь. Цепью можно перегородить улицу города или даже бухту перед ним, но спасёт ли это от мышей, муравьёв — и рыб? Мы одолели твои стены легко, после них проще стало брать другие — вы уже не могли сделать вылазку, чтобы помочь соседям. Оттого-то народ онгров и не любит крепостей, в отличие от хенну: каждая из них ловушка, с какой стороны ни посмотреть.
— Тогда зачем тебе держать на спине эту обузу? Зачем вообще была вся эта кровь?
— Надеешься разозлить меня? Получить ответ? — он рассмеялся незло, щёлкнул её по носу — здешняя замена поцелую.
— А вы на что надеетесь? — переспросила Ильдико.
— Онгр слишком отважен, чтобы жить надеждой, — ответил Вираг. И надолго замолчал.
Тогда они уже поставили свой дом — новую палатку из дублёных в конской моче шкур. Двойных — волос книзу, волос кверху. Вираг поначалу хотел, чтобы жена поселилась в одной из малых комнат замка, с камином — такой, как была у неё прежде или вообще той самой. Но Ильдико отказалась — даже не из суеверия или боясь ворошить былое. Потому что среди гранита и базальта навечно поселился холод: сочился в бойницы, даже если удавалось затянуть их пергаментом или бычьим пузырём, вился над полом струйками тумана, дышал ледяной сыростью в отверстую пасть камина. А в шатре было так тепло, как позволял очаг, по кругу выложенный теми же камнями. К стенкам, положим, лучше было не прислоняться, но если запахнуть вход пола на полу, как делали онгры со своими халатами, и поднять бока двойного мехового ковра на вершок от земли, вполне можно было укрыться на ночь.
Днём же Вираг либо объезжал в седле окрестности, либо лазил по стенам, проверяя их готовность. Женщин вокруг Ильдико хватало и для всех домашних работ, какие можно было придумать, и для свиты — на ней муж настоял ради её безопасности.
Потому что новобрачная через неделю после ритуала догадалась, что беременна: крови не пришли и даже, как говорится, не подумали, зато прорезался неуёмный аппетит. Ни с кем не поделилась этим раньше названой, так сказать, матери.
