Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь

На углу Триумфальной Робер привстал в стременах и оглянулся. Увидел. Собственную кавалькаду, настороженную и ощетинившуюся оружием. Такого даже зимой не бывало, в дни суда над Алвой.

— Вам что-то не нравится? — хмыкнул так и не отцепившийся Салиган. — Мне тоже.

— Тогда за какими кошками вы за мной таскаетесь?

— Боюсь.

— Чего?!

— Боюсь. Страшусь. Трушу. — Неряха маркиз коротко хохотнул, но Робер внезапно ему поверил. — Стоит мне от вас отстать, сразу будто веревка на шее… И волочет.

— Куда?

— На живодерню, видимо, — с отвращением предположил Салиган. — И еще деточка наша вопить принимается.

«Деточка…» Щербатая девчонка без тени, которой ты так боялся и о которой вдруг забыл. Напрочь!

— И сейчас вопит?

— Нет, под бочком у вас тихо, будто в гробике.

— Тогда заткнитесь.

Несколько минут почти тишины, и вот вам! Справа и впереди — шум и гул, то и дело дополняемый треском, который ни с чем не спутать. Проклятье, стреляют часто, это не попытка кого-то напугать, это действительно бой!

Дать бы Дракко шпоры и в галоп, только нечего брать пример с неосторожного Халлорана.

— Перейти на рысь. Тератье, бери пару человек, и вперед, На разведку. Мы — за вами.

Стрельба будто в насмешку становится реже, шум стихает. Справляются.

Позади заголосили колокола — кому-то приспичило молиться или… наоборот? Неумелый колокольный звон и конский топот вытесняют другие звуки, а ослепшие дома и лавки так похожи. Слепые тоже похожи, насмотрелся он на них в Агарисе, лица самые разные, а выражение одно — отрешенное, знающее, обреченное. Еще один колокол, совсем близко! Этот звонит как положено — отбивает время… Надо же, хоть кто-то в этом городе занят своим делом.

— Монсеньор, чисто!

«Чисто»… Пусто. Мертво. Площадь люди Халлорана так или иначе очистили. По крайней мере, от живых.

— Господин Проэмперадор, мы были вынуждены… Они подняли руку на солдат. И полковник… — Взявший командование на себя худой капитан был полон решимости защитить подчиненных, в отместку за своего полковника уложивших на брусчатку не меньше дюжины обывателей. Тела говорили сами за себя: опять обычные горожане, прилично одетые, сытые, не чужаки-голодранцы и даже не «висельники».

— Что Халлоран? Рана тяжелая? Лекаря хоть нашли? Полковник Халлоран умер. Арбалетная стрела с чердака. В спину, чуть ниже лопатки…

— Проклятье!.. — Значит, крыши и чердаки… Как осенью с Жанно. Вот только сейчас не одинокого стрелка гонять придётся, а взнуздывать разбушевавшуюся толпу. Толпы… — Где тело?

— В церкви. — Ах да, тут же еще и церковь торчит. Двери распахнуты, будто идет служба. Живые внутри есть?

— Только наши, при полковнике. Эти… Пытались там спрятаться, ребята повыгоняли. Нам только удара в спину из божьего храма и не хватало.

В церкви тоже стреляли? Нет, выгоняли криком и пинками, оружие в ход не пошло. На пуганные яростью кавалеристов, горожане внезапно смирились и растеклись по ближайшим улицам и переулкам, не осмеливаясь приближаться к солдатам, держащим мушкеты наготове. Пара дюжин кавалеристов, где уговорами, а где силой открыв двери выходящих на площадь домов, поднялись на крыши, сейчас оттуда смотрят.

— Капитан…

— Гедлер.

— Я помню. Смените перевязь на полковничью. — Темноты еще ждать и ждать, хотя сейчас сам Леворукий не скажет, принесет ночь покой или город окончательно свихнется. — Жильбер!

— Монсеньор?

— Пошли к Мевену… Не меньше десятка пошли, чтоб добрались наверняка. Пусть Рокслей выметается, как только будет готов. Если барки в порядке, лучше по Данару… Нет, никаких «как только»! Эдак он с няньками и тряпками до ночи провозится. Час от получения приказа, и ни минутой больше. Гедлер, я хочу проститься с полковником.

— Герцог Алва, — проникновенно солгала графиня, — при всем своем безбожии очень ценит ваши… молитвы.

— Создатель да позволит мне и впредь…

Ли она уламывала полночи. Уломала, но родную кровь понять легче, даже слегка озмеевшую, к тому же Бертрам не желал видеть в Эпинэ Маранов, а единственный уцелевший сын Жозины по закону оставался наследником. До поимки и королевского суда, но оставался.

— Графиня, — Марианна стояла совсем не в тех дверях, через которые вышла, и Арлетта вспомнила о ходе для слуг, — солдат внизу говорит, вокруг Нохи собирается народ… Нам нельзя выходить из наших комнат.

— Значит, не выйдем. Пьетро, что вы теперь скажете?

— Будем уповать на милость Его.

— Я уповаю. Когда жду сыновей, потому что больше мне не остается ничего, а сейчас я просто хочу знать. Чтобы, в конце концов, переодеться! Однажды я уже бежала в домашних туфлях, поверьте, это очень неудобно.

Такие вещи до мужчин доходят, до настоящих мужчин, вот мэтр Капотта нипочем бы не понял… Турухтану опять повезло, он в безопасности под замком у Бертрама, как и Шабли в Лаик. Трусам часто везет, но ведь трусами были и матерьялисты. Пока не сбесились.

— Горожане, — Пьетро достал четки, — бродят вокруг аббатства.

— И только?

— Я бы сказал, что их число увеличивается. — Жемчужинки катились по нитке мутными дождевыми каплями. — Я видел со стен, как те, чьи сердца исполнены злобы, грозят обители кулаками и палками. Некто с черной лентой швырнул в ворота камень и, гордый своим злодеяньем, торопливо удалился. Попитое зрелище наполняет душу тревогой и скорбью о заблудших, я не стал задерживаться.

— Я бы тоже не стала. — Марианна опустилась в кресло и положила руки на колени. Коко хорошо ее вышколил, прямо-таки отменно, но не тискать платье и не причитать еще не значит не бояться.

— Поверьте женщине из дома Савиньяк, — твердо заявила Арлетта, — на такие стены никто не полезет, особенно если с верху пригрозить мушкетами, а люди у его высокопреосвященства опытные и храбрые. И надежные…

Те, кто остался, — надежны, и незачем думать, что стены бывают не только зашитой, но и ловушкой.

Стукнула дверь, явился Габетто с фальшивой улыбкой и бодрым голосом. Оказалось, офицеры решали, нужно ли посылать в город к Левию, чтобы тот вернул часть гвардейцев в аббатство. Решили, что преждевременно, но предупредить о толпе на площади не помешает. Пара человек вышла через боковую калитку, благо народ собирается только перед главными воротами, и отправилась на розыски кардинала.

— Госпожа графиня, госпожа баронесса, клянусь, — почему чем напористей клянутся, тем меньше верится? — здесь вам никто не причинит никакого беспокойства. Поверьте, ничего…

Тоненько зазвенела ложечка, оставленная в чашке из-под шоколада. Графиня с детства бросала вещи где попало, вот и сейчас, наседая на Пьетро, она поставила чашку на плоскую шкатулку, в которой Коко хранил свое сокровище. Звон раздражал, Арлетта взялась переставить чашку на стол и поняла, что шкатулка трясется, будто крышка кипящего котла. Графиня повернулась якобы к окну, загородив вместилище маски от посторонних, и нажала на головы двух стрекоз. Щелкнул замок. Лицо на черном бархате расплывалось и дрожало, будто стадо собственным отражением в ветреный день. Виси подобное на стене, точно бы «шмякнулось», а так дрожи не дрожи…

Арлетта осторожно опустила крышку. Никто ничего не заметил, только Пьетро посоветовал уповать, помимо силы оружия, еще и на милость Создателеву, но мало ли что он имел в виду.

— Господа, — графиня Савиньяк непринужденно улыбнулась, — вас не затруднит покинуть нас с баронессой на некоторое время?

Глава 11. БЕРГМАРК. АГМШТАДТ

400 год К. С. 7-й день Летних Молний

Мать, знакомо щурясь, расшнуровывала Марианне корсаж. Одного этого хватало, чтобы признать происходящее полным бредом, а ведь еще были странноватая сводчатая комната и тишина. Кромешная, мертвая, и Лионель не выдержал — окликнул занятых своими делами дам.

— Сударыни, я, видимо, несколько не вовремя? Собственный голос маршал услышал. Он сам — не мать и не что-то торопливо говорящая баронесса. Ли помнил эту ее манеру быстро и хрипловато почти шептать, чуть нахмурив умело подщипанные брови. Когда Марианна так заговаривала, ей мало кто ухитрялся отказать, но мать, кажется, устояла. Покачала головой и, закончив работу, отступила, задев локтем сваленные на кривоногий столик вещи. Те рухнули вниз разноцветным обвальчиком, и вновь — ни звука, просто мраморный пол внезапно усеяли осколки. Один, с лишившейся крыла алой бабочкой, отлетел к сапогам Лионеля. Маршал наклонился и не смог ничего поднять — пальцы проходили сквозь фарфор, словно тот был дымом, а вот пола он, кажется, коснулся. Рука, во всяком случае, в восьмиугольные каменные плитки не мила, впрочем, понять, прохладны те или теплы, не получилось, зато собственный лоб был горячим, и пульс на запястье бился, как после хорошей пробежки.