Леонид Латынин - Чужая кровь. Бурный финал вялотекущей национальной войны
И потому первой молитве научит Емелю голос русского Бога.
И то будет молитва Ему. Вот начало ее:
Глава молитвы Емели о сне
«Пошли мне сон, Господи, защиту от врага моего, врага брата моего и врага сестры моей, от руки и закона, и власти, и силы, и слов, и больших владык, летящих как мотыльки на огонь власти и сгорающих в ней; от голода и чумы, от пожара и нашествия, метели и бури, от волн на море, что топят суда и лодки в пучине своей, защиту от зверя жадного и гада жалящего. Защити от четырех черных стихий, живущих вокруг меня и во мне; от болезней невидимых – от зависти ближнего и зависти во мне, от ненависти ближнего и ненависти во мне. От безумия ближнего и безумия во мне, от суеты ближнего и суеты во мне, Господи.
Ибо там, во сне, нет воли иной, чем Твоя, власти иной, чем Твоя, мира иного, чем Твой, там карают и милуют, ведут и оставляют лишь по знаку Твоему, Господи.
И нет там жизни земной, в которой люди, болея совестью своей, страхом своим, любовью своей, еще более убивают и лгут, крадут и предают, и мстят, и доносят, не понимая друг друга и себя тоже, Господи.
Закрой сном и эту жизнь, и эту смерть, хоть на час ночной опусти над ними железный занавес, что легче пера голубиного, легче пуха тополиного, легче паутины летящей, и пошли мне видеть мир, где законы человеков спят, где не творит человек вред врагу и другу своему; даже если он палач или разбойник, плут или вор, владыка или исполнитель воли злой или закона злого.
Где каждый свободен и нечаян в поступке и мысли своих, как свободно и нечаянно облако, гонимое ветром, как свободен и нечаян водопад, падающий с утеса, как огонь в лесном пожаре, как свободна трава, пробивающая камень, где все то, что не здесь, и все здесь, что там, и человек одинок, как один был вылеплен и рожден.
И человек – все, и все – он, и нет связи с тем, что ему дано не Тобой.
И сон мой – это жизнь того, что еще не пришло. И сон, как одна из четырех белых стихий, дарован человеку, как любовь, как боль, как страх, не руководим волей и мыслью власти земной.
Иже сон – все. И сон – огонь, а жизнь – часть сна, как часть огня – оставшийся, остывший, холодный пепел.
Сном я спасен и спасусь.
Сном я свободен, и сном я – часть неведомого, имя которому сначала – смерть, а потом – все, что потом.
Пошли мне сон, Господи, как пеплу посылаешь землю и воду, и свет, чтобы взошел хлеб и накормил прах мой, чтобы я был и видел между жизнью и смертью то, что неведомо, но знакомо, что непонимаемо, но видимо, что мучительно, но не смертельно, что доступно, но не разгадано, что явлено, но не уловлено, что существует и недоступно, как сам ты, Господи!..»
Главы, повествующие о Москве и ее обитателях в день рождения Емели 24 марта 980 год
Лета уснула, ее сестра спустилась с горы к Москве-реке, набрала кожаное ведро воды, бросила туда листок со священного дуба, нитку из полотенца, что вышивала Лета, когда ворожила жениха себе. Поднялась сестра по горе опять, родильным священным полотенцем обмыла тело Леты, укрыла ее холстом белым с красной полосой и отошла в сторону и стала смотреть, как спит в люльке спеленутый ею Емеля и как спит Лета, устав от муки, и боли, и крика, и стала слушать, как вокруг их дома скачет Волос, наряженный в медвежью шкуру, и волхвует, колдует, чтобы жил Емеля тыщу лет, чтобы был он счастлив в судьбе своей и враги его погибли от Велесовой кары, и чтобы любил он своего отца, как отец почитал своего отца, деда Емели, Щура и Пращура, и чтобы Емеля выучил молитву от всех бед: «Чур меня, чур меня», и когда было страшно, чтобы свистел Емеля и отгонял и духов, и бесов прочих. И сестра Леты завороженно уснула, околдована песней Волоса. Вот песня Волоса:
Глава песни Волоса
«Велес – бог мой по отцу моему, дерево рода моего. Род – бог мой по деду моему, птица Мугай – по матери моей, и птица Мугай – по жене моей, Мокошь – по деду жены моей, и Лета – по прадеду жены моей, вы всемогущи и вы всевышни, вы растворены в солнце, в туче и воде. Вот лежит сын мой, Медведко, именем мужа великого, именем моего деда названный. Войдите в его глаза, уши, руки и ноги его, в сердце и в плечи его. Пусть он живет столько, сколько род его живет. А живет он тысячу лет, пусть он ест столько, сколько ел мой дед, пусть он знает и холод, и голод, как знал дед мой. Пусть он переживет и меня, и мать мою, и пусть если и ранит его зверь в лесу, стрела в поле, нож на родине и на чужбине, то до смерти не убьет. И ты, Москва-река, не оставляй без воды тело его, горло его и кожу его. Берегите сына моего, и те боги, которых имени не знаю, но которые – есть…»
Вот так пел и бил в бронзовые громотушки отец Емели – Волос и жег коренья и травы. В медвежьей шкуре, подпоясанный белым поясом, и в мягких сапогах, и подол рубахи его белел, выглядывая из-под медвежьей шкуры.
А кругом пели птицы, внизу бежала Москва-река, и стояло двенадцать домов на берегу, как раз где сегодня Кремль, на холме, на месте Успенского собора и Ивановской площади, и из каждого дома шел дым, то готовили праздничную еду в честь рождения у волхва Волоса, что при храме Велеса, сына Медведко от жены его – чародейки Леты.
В доме рядом с храмом, справа, на восток, жил Ставр и семя его – пять сыновей с женами. И у всех у них было семь сыновей и трое внуков. В доме правее храма жил Святко. И у него было шесть сыновей, у троих – жены, а трое – еще малы для женитьбы, и пять внуков. А еще правее от храма жил Малюта, и имел он трех сыновей, с женами, и десять внуков.
А слева от храма жил Добр со своими. И было у него сыновей числом семь, у двоих – жены, и пять внуков. А за этим домом еще далее влево храма – Третьяк со своими. И было у него шесть сыновей, и у них – пять жен и двенадцать внуков. Еще левее храма на запад жил Мал, с семью сыновьями, и четыре из них имели жен, и было еще девять внуков.
Выше храма на север, после дома Волоса, стоял дом Ждана с тремя сыновьями, тремя женами и семью их внуками. А выше еще дома Ждана от храма стоял дом Кожемяки, в котором жили девять сыновей и семь жен их, и было у Кожемяки пятнадцать внуков.
А ниже храма на юг стоял самый большой дом, и жил в нем Боян, с двенадцатью сыновьями, десятью женами их и двадцатью внуками Бояновыми. Еще ниже от храма возле толстой сосны жил Храбр. И имел он всего двоих сыновей с двумя женами их и семью внуками. И совсем низко от храма возле ракитового куста стоял дом Нечая. У него было пять сыновей, три жены их и пять внуков Нечаевых.
И была жена Ставра именем Чернава.
У Святко – именем Досада.
У Малюты – именем Милава.
У Добра – жена именем Купава.
У Мала – именем Бажена.
У Волоса жена именем Лета.
У Ждана – именем Людмила.
У Кожемяки – именем Малуша.
У Бояна жена – именем Доброва.
У Храбра – именем Забава.
И было дочерей у Ставра три, именем Белуха, Истома и Неулыба.
У Святко – тоже три дочери, именем Несмеяна, Богдана да Зима.
У Малюты две дочери, именем Смеяна да Некраса.
У Добра – четыре дочери, именем – Краса, Люба, Немила да Ждана.
У Третьяка пять дочерей – именем Молчана, Улыба, Злоба, Правда да Тула.
У Мала всего одна – именем Лада.
У Ждана три дочери, именем – Бессона, Горяна, Хотена.
У Кожемяки одна дочь – именем Поляна.
У Бояна две дочери – именем Сорока да Десна.
У Храбра четыре дочери – именем Карела, Правда, Береза, Лиса да Голуба.
У Нечая две дочери – именем Горазда да Мила.
И все они готовили, жарили и варили на воде Москвы-реки еду, чтобы отпраздновать рождение на свет Медведко, который родился в доме, где жил Волос и жена его чародейка Лета. И это был первый день жизни Емели, и это был праздник пробуждающегося Медведя, который стоял возле крайнего дома и слушал, как кричала жена Волоса, и ушел, когда стихла она и закричал Емеля.
Глава о первых летах жизни Емели в Москве и первых словах, сказанных им
И началась жизнь Емели. Каждую зиму спал он до первой капели, летом ходил с Летой за травами, по ягоды да грибы, сначала за спиной у матери, потом рядом, сначала, ползая, собирал травы, ягоды, а потом – и на ногах своих, и отцу помогал Емеля. То погремушку медную почистит, то медвежью шкуру – порвется – починит, то пояс, расшитый крестами, в Москве-реке постирает, вот только молчал Емеля. До восьми лет ни слова. Уж отец и мать бились над ним и так и этак, все дети вокруг как дети, уже петь умели, не то что складно говорить, а этот все понимает, что ни скажешь – сделает, а молчит. Ему уж и мать: «Скажи да скажи – Лета» или отец: «Я – Волос, скажи, как меня зовут». А Емеля насупится, голова вниз, глаза в землю и молчит. Уж его и бил отец, и била мать, и лаской, и пряником – все молчит. А в восемь лет, в пятницу, главный день недели, случилось вот что.
Дома были малые дети да бабы, а все, кто постарше, и Ставр с сыновьями да родственниками, в лесу были, со стрелой, да ножом, да топором на охоту пошли. Святко с сыновьями да родственниками – с посудой под мед. «Увы – не погнетши пчел, меду не едать». Лета с бабами – по грибы да по ягоды, а сама еще и травы ищет: разрыв-трава от головы да груди, мята – от зубов хороша. А и Волос ей помогал травы собирать, только уж он один ходил, такие травы знал, что и руку, и ногу вылечит, и живот болеть перестанет, а если надо, то и врагу такую боль устроит, что по земле кататься будет и орать что есть мочи, а то и вовсе окочуриться может. Разошлись так вот по лесу, кто где, бабы песни поют, мужики, те, наоборот, затаились, зайца, кабана или оленя ждут, ветер идет ласково, солнышко светит ясно. Теплынь. Серпень, или август иначе. День седьмой – яблочный день вечером праздновать будут. А в то время пока они делом заняты, пока девки «Плыли уточками, да с милым селезнем» поют, Лета заводит, а девки в разноголосье вторят: «А по реке Москве, словно по морю», – в это время в доме Ставра пожар случился. Сначала-то крыша у Ставра загорелась, а потом и соседний дом Святко, а потом и соседний Малюты, а там и другие огнем пошли, дети орут, бабы воду носят из Москвы, а Емеля вскочил да в лес побежал, бежит через поле к лесу и орет во все горло: «Пожар, пожар… Волос, Лета, пожар…»
