Симона Вилар - Ведьма в Царьграде
Малфрида тряхнула головой, откинув за спину толстые косы. И что это ее разобрало так? Ох уж эта ведьмовская натура! Любой бабе с милым любиться-тешиться услада, а колдунье особо.
Она поднялась, прошла к носу корабля, переступая через скамьи гребцов. Сейчас корабль шел еще по своим землям, где случись что, с берега сразу упредят. Вот многие из гребцов и поснимали доспехи, плыли под теплым солнышком в одних рубахах, а то и полуголыми. Было видно, как перекатываются под кожей их литые мускулы, играют мышцы, расправляются плечи. Ох… какие! Так бы и приникла к кому из них, огладила бы, а то и лизнула, укусила… впилась, дала телу усладу. Но нельзя. Она Ольге нужна как чародейка. А что с самой происходит… Кому до того дело?
Испытывая раздражение и злость, Малфрида остановилась у штевня подле Ольги. Заметив, как та глядит на Свенельда, сказала с вызовом:
– Ну что ты маешься? Покличь, позови – он вмиг прилетит.
Серые глаза княгини так и сверкнули булатом из-под длиннющих ресниц.
– А ну рот замкни! Взяла волю.
На передней ладье Свенельд, будто почувствовав их взгляды, оглянулся. Блеснули в улыбке его зубы. Сам же рукой на что-то указывал. Крикнул:
– Видите? Это те самые Змиевые валы!
Они уже проплывали устье реки Трубеж, за громадами Змиевых валов виднелись бревенчатые вышки Переславля. Люди, живущие тут, любили рассказывать, что и ныне в лунные ночи можно разглядеть силуэт богатыря, который впряг в дышло огромного змея и проходится по валам, как и в те незапамятные времена, когда он оградил землю славян от находников этими гигантскими рвами, возведя валы, отделяющие Русь от степей. Давно это было. С тех пор русы не только смогли отстоять свои земли, но и сами постепенно селились ближе к открытым просторам степи.
Вон справа по берегу видны частоколы и вышки русских крепостей Чучин, а далее Заруб. К вечеру уже до Канева доплывут. Земли тут все больше открытыми становятся, леса уходят в дальние дубравы балок, ширь открывается.
На вечерней зорьке караван сделал остановку у Канева. Княгини-спутницы и боярышни Ольги побрели с мамками и няньками по широкой тропе к бурым частоколам града на холме – утомили их дорога и качка, хотелось баньку принять и поспать под тесовыми кровельками. Наблюдая за ними, Малфрида хмыкнула, представляя их разочарование. Канев – это не терема Киева да Вышгорода, не высокие горницы Витичева. Тут за частоколами только крытые дерном полуземлянки да службы, где скотину содержат. Но баньку им обеспечат. В любой крепости банька имеется, нельзя без этого. На охоте ли ловцы зверя забили, из похода ли витязи воротились, им возбраняется, не смыв кровавых отметин, входить под матицу[62] избы, где домовые духи обитают. Так испокон повелось.
Малфрида осталась на берегу. Нашла заводь отдаленную и наплескалась вволю. Глубоко ныряла, смотрела в муть подводную. И обрадовалась, заметив в глубине темную массу водяного. Она не ошиблась – не сом огромный повел плавником, не осетр саженный мелькнул острым рылом – разглядела Малфрида и пузатое брюхо с пупком водяного, и гривастую, как у какой русалки, голову, нос уточкой, маленькие глазки под мохнатыми бровями. Водяной поначалу к ней поплыл, любо ему ныряльщиков хватать да топить, но, видать, углядел, как сквозь мрак воды сверкают желтым огнем колдовские глаза ведьмы. И тут же ринулся прочь, исчез среди водорослей, наслав облачко мути донной. Однако Малфрида все равно была довольна. Выходит, что тут, в стороне от мест, где влезли среди люда христиане, местные духи еще не пропали. Малфрида вынырнула, покачивалась на воде, даже думала повелеть водяному явиться на зов, но отказалась от затеи. Ведь и среди корабелов может кто из христиан оказаться, да и священник Григорий чего стоит. А Ольге с ним интересно, вон только сошла, сразу попа своего покликала. Говорит, что еще с прошлой осени Григорий ее речи греческой обучает, что хочет Ольга не только на толмачей опираться, но и сама все понимать и учитывать.
Конная дружина тоже была рада остановке. Святослав походил по округе, пока не смерклось, поглядел следы на земле и воодушевился. Тут и кабаньи следы, и косули, там широкое копыто тура обозначилось, а в дальней балке можно углядеть и раздвоенное копыто лося, совсем свежее, с кустов еще бурая шерсть сохатого не слетела. Вот бы поохотиться! Но уже вечером, когда делился с сотоварищами планами, Претич сказал как отрезал: никакой охоты! Не на ловы, чай, выехали.
Рано утром, когда Святослав еще спал, подложив под голову седло, в стан с объезда прискакали дозорные. Князь спросонья не сразу осознал, в чем дело, а как понял… Запустил пятерню в кудрявый русый чуб, будто так лучше думалось. Таааак… Выходит, видели его разъездчики на дальнем холме степняков. Трое или четверо тех было, смотрели на суда у берега, на костры стоянки русских воев. А как дозорных завидели, сразу в степь ускакали.
Святослав поведал о том Претичу. Тот покачал головой. Плохо, что копченые так близко к русским заставам являются. Но ничего, на столь мощный караван они напасть не посмеют. Если не орда идет. Вот если орда… Тогда всякое может быть.
Претич пытался выяснить у дозорных, каковы собой замеченные ими степняки. Может, бунчук[63] какой несли? По бунчуку он бы сразу определил, к какой орде те принадлежат. Но, похоже, это были просто доглядники печенегов, никаких определенных знаков на них не имелось. И все же воевода отправился к княгине, попросил выждать денек-другой, пока он не поездит по округе, посмотрит на следы, определит, куда ведут и сколько.
Княгиня сочла это разумным, спутницам своим тоже велела не торопиться со сборами. Те хоть в тесноте ютились, дыма из курных изб наглотались, но с пугавшими их печенегами встречаться не захотели. Ну а Святослав, как узнал, что передышка в пути, сразу же отправился на охоту с дружинными побратимами.
Из приближенных князя к охоте не примкнул только молодой десятник Блуд. Он ходил взволнованный по лагерю и по окрестностям, разыскивая одного из своих отроков[64]. Да не просто отрока, а родича. Сам Блуд был нагулянным сыном одной из киевских боярышень, но род от него не отказался, вот он и считался достойным состоять в окружении князя, тем более что сызмальства даже воспитывался вместе с ним в тереме княгини. Собой же Блуд был красень хоть куда – статный, сильный, лицо костистое, но пригожее, светлые глаза янтарем отсвечивали, волна пышных каштановых волос до плеч ниспадала. Но помимо родовитости и красы Блуд отличался смелостью, вот молодой князь и приблизил его к себе, воинским побратимом сделал. И, зная, что парень на хорошем счету у Святослава, родня отправила с ним одного из родичей, молоденького да неопытного еще, велела приглядывать за отроком. Блуд к делу отнесся серьезно, сам понимал, что в семье его положение шаткое. Думал похвальбу от родичей получить, а тут и отъехать далеко не успели, как парнишка на первой же стоянке сгинул. Конь его стоит, седло с тиснением валяется в кустах, доспех кольчатый через сук перекинут, а самого и след простыл.
Блуд решился даже пойти к ведьме, сказал, что волнуется.
– Он ведь братанич[65] мне, сестрица просила за ним, как за самим собой, приглядывать. И куда его понесло? Не поворожишь ли мне, чародейка, где искать родича… живого или мертвого. А то вон в стане о печенегах поговаривают.
Малфрида согласилась. Такому красавцу отказать трудно. Кровь горит при одном взгляде в его золотистые прозрачные очи. Но Малфрида отогнала эти думы, пошла к дальнему омуту, стала смотреть в стоячую воду, шептала заговоры.
Вернулась мрачная.
– Нет твоего братанича среди живых, Блуд. Но он где-то поблизости. А где? Не показывают мне. Ну уж ладно, сама поищу. Дай мне только его вещицу какую.
Блуд принес ту самую кольчатую кольчугу, какую богатая родня выделила для отрока. Но ведьма только понюхала ее, прикоснуться не посмела, даже шарахнулась осторожно.
«Вот уж нечисть!» – подумал Блуд, глядя вслед удаляющейся ведьме и делая предохранительный жест. Надо же, а его князь все время говорит, что от Малфриды им удача будет. Какая в том удача, если на первой же стоянке своего потеряли!
Малфрида отошла подальше, где ее уже не могли заметить княжеские дозорные, потом разбежалась. Взлетели ее темные косы, заметались, как темное облако, глаза вспыхнули желтизной. На бегу она сделала скачок, перевернулась в воздухе… И уже пушистой росомахой побежала дальше по бережку вдоль реки.
Вот это Малфрида и любила в своей колдовской силе – чудо. Интересно ей было ощущать себя в ином теле, иные чувства испытывать, покорять человеческим разумом прорывающуюся волю дикого зверя.
Мощные лапы росомахи по-медвежьи косолапо переступали среди высокой травы, пушистый хвост стелился следом, продолговатая морда к земле была опущена. Вот тут прошел родич Блуда, тут. Она уже миновала заводь, где вчера приметила водяного… А ведь сперва было решила, что его это шалости. Нет, дальше прошел отрок. Вон и след сапожка виден на мокром песке. Похоже, бежал куда-то.
