Попались - Гурский Лев Аркадьевич
— …он же был Председателем КГБ СССР? — пришел ему на помощь Семенов. — Ты это имеешь в виду? Господи, как же у вас в Штатах падки на ярлыки! Не надо демонизировать КГБ, мы же не в Голливуде. Конечно, там был когда-то Берия, но сейчас другие времена. И я тебя уверяю, наш Юрий Андропов никому иголки лично под ногти не загонял. Как раз наоборот, он…
— …он же был мертвым! — наконец, закончил свою фразу Джек.
Семенов поморщился, как дирижер, расслышавший неверную ноту.
— Вот только не надо распускать эти бабьи сплетни, — кисло произнес он. — Пусть «Сан», пусть «Бильд», но вы-то? «Нью-Йорк Таймс» — солидная фирма. Вам ли плестись за таблоидами? Уж тебе, Жека, как журналисту должно быть известно: не все, что напечатано в желтой прессе, соответствует, так сказать…
Вайтрауб-младший, не дослушав, нагнулся за своим портфелем, щелкнул замочком, извлек газетный номер и выложил на стол. Вся первая полоса газеты была обведена жирной траурной рамкой.
— Это ваша «Правда», — коротко сказал он. — За 10 февраля 1984 года, даже еще не успела пожелтеть. Смотрите, передовая статья: «Ушел из жизни верный сын партии и всего советского народа Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов…»
Две долгие минуты Семенов молчал, вдумчиво изучая некролог. За это время официант принес зелень, ножи и зубочистки, а вместо соуса — горчицу и перец. Наконец писатель объявил Джеку:
— Что ж, признаю, у советских медиков тоже порой случаются накладки. Весь наш народ, и «правдисты» в том числе, были введены в заблуждение, стали жертвой досадной врачебной оплошности. Думали, что он умер, а он, оказывается, не умер. Наверняка главврач Центральной клинической больницы получил строгий выговор по партийной линии. И уж, конечно, никому там не дали никаких премий за весь первый квартал…
Джек опять полез за портфелем и достал еще один номер «Правды».
— А вот тут фотография его похорон, — сказал он. — Видите? Хотите мне сказать, что в кремлевскую стену замуровали не его?
— Жекочка, ты зануда, — огорчился Семенов и принялся строгать свою порцию шашлыка. — Господи, ну почему… ну почему такой молодой человек может быть таким занудливым? Мы с твоим отцом, когда были в твоем нежном возрасте… Хорошо. Допустим, его даже похоронили, и что? С чего ты взял, будто это навсегда? Мы живем в эпоху перемен. Сегодня похоронили, завтра опять откопали, привели в божеский вид. Это нормальный динамичный процесс…
Джек молча пододвинул Семенову одну из «Правд» и ногтем отчеркнул дату выхода.
— Ладно, — вздохнул Семенов, — пускай не завтра, пускай только через год, какая разница? За частностью надо видеть целое. У вас, американцев, история маленькая, вы цените каждый год. Но для тысячелетней истории Руси какой-то год — пустяк, исчезающе малая величина. Наш народ, увлеченный строительством светлого будущего, даже и не заметил этой мелкой, этой ничтожной паузы… Что, я по-прежнему тебя не убедил?
— Вообще-то нет, — признался Джек. — Абсолютно. Вы очень хороший писатель и очень здорово говорите, и если бы вы жили у нас, наверняка стали бы конгрессменом или сенатором… Но я все равно не понимаю, как ваш бывший Генеральный секретарь, который целый год был покойником, потом стал живым. Я, конечно, не атеист, но и ваш Юрий Андропов не похож на евангельского Лазаря.
— Конечно, не похож, — на удивление быстро согласился с ним Семенов. — С чего ему быть похожим на Лазаря? Разговорчики о том, что у него будто бы еврейские корни — полный бред. Вот его прежний зам по КГБ Семен Цвигун — это другое дело, даром что Кузьмич. Могу, если хочешь, рассказать про Цвигуна подробно.
Джек Вайнтрауб был вежливым юношей и уважал отцовского друга. Но он не мог сейчас позволить писателю сменить тему.
— Если можно, давайте про Цвигуна в другой раз, — попросил он, — мне сейчас главное — в генсеках разобраться… Я, конечно, американец, да еще газетчик, но, честное слово, мне не нужно государственных тайн. Мне надо хоть что-нибудь разумное, для зацепки. Просто так, без объяснений, у меня материал не пройдет… Я согласен на любую непроверенную информацию, хоть версию, хоть слух, и даже без ссылки на источник.
— Версию? — оживился Семенов. — Чего-чего, а этого добра у меня навалом. Думаешь, если я автор Штирлица, они мне всю правду открывают? Ха, не надейся! Врут мне, как и всем. Потом я вру за ними, а потом они сами мне верят и уже, как от печки, пляшут от моего вранья… такая вот игра недетская в испорченный телефончик АТС-1… Ну хорошо, Жека, вот тебе непроверенная версия от анонимного источника. За что купил, за то и продаю, мне навара с этого не надо… Слышал ли ты что-нибудь про «кремлевскую таблетку»? Вроде как бы недавно разработали такой сильный стимулятор, что мертвого на ноги поднимет. Ну и…
— …и что?
— Ну и поднял. Сам понимаешь кого. Ильича-то уже поздно, а этого еще успели, сохранность была хорошая. Я его, кстати, видел на вчерашнем Пленуме: снова, как огурчик, посвежел, даже поправился. Первое испытание — и сразу такая неслыханная удача.
— Что значит «первое»? — удивился Джек. — А я думал, что сначала положено испытывать на лабораторных животных…
— В принципе да, — согласился Семенов. — В идеале. Сперва на крысах, потом на шимпанзе, потом на добровольцах, а уж только потом на пациенте. Но, видишь ли, ингредиенты такие дорогие и редкие, что первые три стадии пришлось сократить и сразу перейти к четвертой. Всех ресурсов нашей медицины будто бы хватает пока только на одну таблетку — то есть всего на одного пациента.
— Выходит, Черненко умер окончательно?
— Да нет, я бы так не сказал… — Семенов задумчиво поглядел в свою тарелку, уже свободную от шашлыка. — Советский Союз не в том положении, чтобы вот так запросто разбрасываться Генеральными секретарями. Это элита номенклатуры, золотой управленческий фонд. Даже если воскрешение Черненко нам пока не по силам, закапывать его тоже никак нельзя: у таблетки, я слышал, весьма ограниченный срок действия — года четыре, максимум шесть. А потом наступает временный анабиоз, на такой же срок. Ну это как с почвой: чтобы она снова стала плодородной, надо некоторое время держать ее «под паром». С генсеками примерно такая же петрушка. Баланс, круговорот веществ и все такое.
— Значит, к тому времени, когда Андропов снова отключится, уже можно будет вернуть обратно Черненко?
— Что-то в этом роде, — кивнул писатель. — А потом мы опять попрощаемся с Константином Устиновичем и опять поприветствуем Юрия Владимировича. И так в режиме нон-стоп. Туда-сюда. Качели… Если вдуматься, это даже очень выгодно для страны. Вот вас, американцев, например, каждые четыре года трясет: кого изберут — республиканца или демократа? А у нас в стране никаких потрясений, предсказуемое стабильное будущее и твердая уверенность в нем каждого советского человека…
— И когда, по-вашему, в Советском Союзе кончится этот круговорот? — Сам того не замечая, Джек почему-то перешел на шепот: как будто где-то неподалеку лежал покойник.
— Скоро, — пообещал ему Семенов. — Как только коммунизм одержит победу в отдельно взятой стране и СССР перейдет к бесклассовому обществу… — Насладившись вытянутым лицом корреспондента, писатель улыбнулся и добавил: — Да шучу я, Жека, шучу. На самом деле это у нас теперь не кончится никогда.
ЗВЕРИ НА ЛОВЦОВ
Кремлевский кабинет обставлен по-спартански. Минимализм, никаких излишеств, ни следа роскоши: только два кресла, разделенные столом. На столе — компьютер. На стене — портрет премьер-министра. У стены — триколор на коротком флагштоке.
Президент страны — в ярко-синем костюме, министр внутренних дел — в форме тускло-болотного цвета. Президент улыбается широко, министр — с болезненным напряжением. Президент оживленно жестикулирует, а обе ладони министра словно намертво прилипли к лежащей на столе кожаной папке с золотым гербом. Истекают три минуты, отведенные для телекамер и протокольных блицев, и журналисты выпровожены за дверь. На лицо министра тотчас же набегает тень, возле губ собираются горестные складки. Он молча пододвигает папку к президенту. Тот берет ее, открывает, читает.
