Стивен Кинг - Лавка дурных снов (сборник)
– Ребятишки-симпатяшки, – сострил Дэйв.
– Да, но не тот самый симпатяшка. И тут мой лучший друг – звали его Ной Фримонт, он умер в прошлом году, я ездил на похороны – повернулся ко мне и сказал: «Теперь они нас даже не замечают, да?» Я согласился. Тебя замечали, если в твоем кармане шуршали деньги, но мы были слишком… щепетильны в этом смысле, если можно так выразиться. Платить за это считалось унизительным, хотя кое-кто из нас иногда прибегал к такому способу. Однако в конце пятидесятых, когда я только приехал в Нью-Йорк…
Он пожал плечами и устремил взгляд куда-то вдаль.
– Когда ты только приехал в Нью-Йорк, – напомнил Дэйв.
– Я думаю, как это все сказать. В конце пятидесятых, когда женщины еще вздыхали по Року Хадсону и Валентино Либераче, когда об однополой любви не смели даже говорить в противоположность той, о которой кричали на каждом углу, мое половое влечение находилось на самом пике. В этом смысле – уверен, есть и другие – геи и натуралы одинаковы. Я где-то читал, что когда рядом присутствует притягательный объект, мужчины думают о сексе каждые двадцать секунд. Но когда мужчине около двадцати, он думает о сексе постоянно, вне зависимости от наличия притягательного объекта.
– Встает от дуновения ветерка, – согласился Дэйв.
Он вспомнил свою первую работу заправщиком на бензоколонке и симпатичную рыжеволосую девчонку. Он случайно заметил, как она вылезала с пассажирского сиденья пикапа своего дружка. Юбка задралась, и на секунду, самое большее – на две, мелькнули простые белые хлопковые трусики. Он беспрестанно проигрывал в памяти этот момент, когда мастурбировал, и хотя тогда ему было всего шестнадцать, воспоминания по сей день оставались свежими и яркими. Он сомневался, что это произошло бы, увидь он те трусики в пятьдесят. К тому времени он повидал горы женского белья.
– Некоторые журналисты-консерваторы с плохо скрываемым удовольствием называли СПИД чумой геев. Он и был чумой, однако к восемьдесят шестому году гей-сообщество выработало довольно эффективные меры противостояния ей. Мы поняли два важнейших принципа: только безопасный секс и только индивидуальные иглы. Но молодые люди думают, что они бессмертны, и, как говорила моя бабуля после пары рюмок, у члена своя голова. Особенно когда обладатель этого члена пьян, обдолбан и во власти полового влечения.
Олли вздохнул и пожал плечами.
– Рисковали. Совершали ошибки. Даже после того, как стали известны пути передачи инфекции, умерли десятки тысяч геев. Люди начинают осознавать масштаб этой трагедии лишь теперь, когда большинству ясно, что геи не выбирают свою сексуальную ориентацию. Великие поэты, музыканты, математики, ученые – бог знает, сколько их погибло, прежде чем успели раскрыться их таланты. Они умирали в сточных канавах, в холодных квартирах, в больницах, в захудалых ночлежках – и все потому, что пошли на риск однажды вечером, когда музыка ревела на всю мощь, вино лилось рекой, а наркота лежала горками. По своему выбору? Многие утверждают, что да, но это чушь. Влечение слишком сильно. Слишком всеобъемлюще. Родись я на двадцать лет позже, наверное, пополнил бы число жертв. И мой друг Ной тоже. Однако он умер от инфаркта в своей постели, а я умру от… да от чего угодно. Потому что к пятидесяти годам реже поддаешься сексуальному искушению, и даже когда искушение сильно, верхняя голова иногда способна управлять нижней головкой, по крайней мере, настолько, чтобы озаботиться презервативом. Я не говорю, что мало кто из моих ровесников умер от СПИДа. Многие умерли – седина в бороду, бес в ребро, так ведь? Кое с кем я дружил. Но их было меньше, чем молодых, каждый вечер заполнявших клубы.
Наша компания – я, Ной, Генри Рид, Джон Рубин и Фрэнк Даймонд – иногда ходила в клубы просто посмотреть на брачные танцы молодняка. Мы не облизывались на них, а просто наблюдали. Мы не очень-то отличались от гетеросексуалов, мужчин средних лет, партнеров по гольфу, раз в неделю наведывающихся в ресторан с топлес-официантками, чтобы поглазеть, как они раскачивают буферами. Подобное поведение хоть и можно назвать недостойным, но уж никак не противоестественным. Или ты не согласен?
Дэйв покачал головой.
– Однажды вечером мы вчетвером или впятером завернули в танцевальный клуб под названием «Хайпокетс». По-моему, мы почти решили, что на сегодня хватит, и тут вошел этот парень. Совершенно один. Он был немного похож на Дэвида Боуи. Высокий, в обтягивающих белых велосипедках и синей футболке с обрезанными рукавами. Длинные светлые волосы, уложенные в высокую прическу типа «помпадур», выглядевшую забавно и в то же время очень сексуально. Раскрасневшиеся щеки без какого-либо намека на румяна, слегка усыпанные серебристыми блестками. Чувственные губы, изогнутые, как лук Купидона. Все присутствовавшие тут же впились в него взглядами. Ной схватил меня за руку и сказал: «Это он. Это и есть мистер Симпатяшка. Я бы дал тысячу долларов, чтобы проводить его домой».
Я засмеялся и ответил, что за тысячу долларов его не купишь. В его возрасте и с его внешностью он хотел лишь одного – быть объектом восхищения и вожделения. А также как можно чаще наслаждаться прекрасным сексом. Когда тебе двадцать два – это очень часто.
Очень скоро он оказался в компании смазливых ребят – хотя никто из них не мог сравниться с его вызывающе-броской красотой, – хохочущих, пьющих и танцующих что-то популярное. Никто из них не удостоил взглядом группу мужчин среднего возраста, сидевших за столиком вдали от танцпола и пивших вино. Мужчин, у которых еще оставался в запасе пяток-десяток лет, прежде чем они оставят попытки выглядеть моложе своего возраста. Зачем ему смотреть на нас, когда столько приятных молодых людей изо всех сил добиваются его внимания?
И тут Фрэнк Даймонд сказал: «Через год он умрет. Посмотрим, каким он тогда станет красавчиком». Он не просто произнес эти слова – он их выплюнул. Как будто объявлял нечто вроде жуткого… не знаю… утешительного приза.
Олли, переживший времена порицаний и презрения и дотянувший до поры, когда однополые браки были легализованы в большинстве штатов, снова пожал костлявыми плечами. Словно говоря, что это дела давно минувших дней.
– Вот таков был наш мистер Симпатяшка, квинтэссенция всего прекрасного, желанного и недосягаемого. Я больше его не видел, пока он не появился две недели назад. Ни в «Хайпокетс», ни в «Питере Пеппере», ни в «Толл гласс», ни в других клубах, куда я ходил… хотя с наступлением так называемой эпохи Рейгана я хаживал в подобные заведения все реже и реже. К концу восьмидесятых посещать гей-клубы стало слишком жутко. Вроде как сходить на бал-маскарад в рассказе Эдгара По «Маска Красной смерти». Ну, знаешь ли, как-то так: «Давай, давай, ребята! Отбросим прочь все то, что нам мешает, пропустим еще по бокальчику шампанского, и плевать, что вокруг люди мрут как мухи». Никакого удовольствия, разве что тебе двадцать два и ты все еще уверен в собственной неуязвимости.
– Наверное, это было нелегко.
Олли поднял свободную руку и снисходительно помахал.
– С одной стороны нелегко, с другой – нет. Это то, что лечащиеся алкоголики называют «жизнью по жизненным правилам».
Дэйв подумал было закончить на этом разговор, но решил, что не сможет. Подаренные часы внушали ему тревогу.
– Послушай дядюшку Дэйва, Олли. Всего одно предложение: ты не видел этого парнишку. Возможно, ты заметил кого-то немного на него похожего, но если твоему мистеру Симпатяшке тогда было двадцать два, то теперь ему за пятьдесят. При условии, что ему посчастливилось не подхватить СПИД. Просто твой мозг подшутил над тобой.
– Мой престарелый мозг, – с улыбкой ответил Олли. – Мой почти слабоумный мозг.
– Про слабоумие я не говорил. К тебе это не относится. Но вот престарелый – это да.
– Несомненно, но все же это был он. Именно он. В первый раз я увидел его на Мэриленд-авеню, у начала главной подъездной дорожки. Через несколько дней он сидел на ступеньках крыльца у главного входа и курил гвоздичную сигарету. Два дня назад он уселся на скамейку у приемного отделения. Все в той же синей футболке без рукавов и ослепительно белых велосипедках. При виде его все должны были останавливаться как вкопанные, но его никто не видел. Кроме меня. Так-то вот.
Мне нельзя ему потакать, подумал Дэйв. Он заслуживает лучшей участи.
– У тебя галлюцинации, дружище.
Олли ничуть не встревожился.
– А вот теперь он сидел в общем зале и смотрел телевизор вместе с остальными ранними пташками. Я помахал ему, и он помахал в ответ. – Лицо Олли озарилось такой улыбкой, будто он помолодел. – И подмигнул мне.
– Белые велосипедки? Футболка без рукавов? Симпатичный парень лет двадцати двух? Я, конечно, натурал, но такого бы я заметил.
– Он пришел за мной, и только я могу его видеть. Что и требовалось доказать. – Олли поднялся. – Не пора ли назад? Можно бы и кофейку выпить.
