Терри Пратчетт - Наука Плоского мира. Книга 2. Глобус
Глава 27
Нехватка Шекспира
Волшебники никогда не знали наверняка, где находятся в тот или иной момент, – ведь это была не их история. А названия история получает только потом: Эпоха Просвещения, Великая депрессия. Впрочем, это не означает, что люди не могли впадать в депрессию от окружающего их просвещения или находиться в приподнятом настроении в мрачные времена. Периоды также называли в честь королей, будто вся страна характеризовалась тираном с каменным лицом, который злым умыслом прорвался к власти, и будто люди только и говорили: «Ура, правление династии Чичестеров, время раскола веры и непрерывных конфликтов с Бельгией, подошло к концу, и теперь мы предвкушаем эпоху Лутонов – период экспансий и улучшения образования! Пахота больших полей отныне станет более интересным занятием!»
Волшебники договорились называть время, в которое прибыли, буквой D и теперь сидели в нем. Некоторые из них к этому моменту успели хорошо загореть.
Они снова заняли библиотеку Ди.
– Похоже, первый пункт себя вполне оправдал, джентльмены, – объявил Думминг. – Теперь этот мир гораздо ярче. Очевидно, мы… э-э… помогли эльфам в эволюции существ, которых я рискнул назвать Homo narrans, или «человек рассказывающий».
– Но они все ведут религиозные войны, – заметил декан. – И вывешивают головы на пиках.
– Да, но теперь у них на то более интересные причины, – возразил Думминг. – Это же люди. Воображение есть воображение. Оно применимо ко всему. Как для поразительных произведений искусства, так и для ужасных пыточных инструментов. Как называлась та страна, где у профессора современного руносложения случилось пищевое отравление?
– Кажется, Италия, – ответил Ринсвинд. – Все остальные ели спагетти.
– Так вот, там полно церквей, войн, ужасов, но там же собраны самые выдающиеся шедевры. Они лучше, чем те, что у нас дома. Мы должны этим гордиться, джентльмены.
– Но когда мы показали им ту книгу с цветными картинками, которую библиотекарь нашел в Б-пространстве, про великие шедевры… – пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, словно ему пришла какая-то мысль, но не мог ее как следует выразить.
– Тогда что? – спросил Чудакулли.
– …ну, это же было не совсем жульничество, правда?
– Разумеется, нет, – ответил аркканцлер. – Они все равно должны были где-то это нарисовать. В каком-нибудь другом измерении или в другом кванте. Ну, там, параллельные возможности или что-то вроде того. Это неважно. Все движется по кругу, а потом случается здесь.
– А по-моему, мы слишком многое рассказали тому крупному парню с залысиной, – сказал декан. – Ну, художнику, помните? Может, это двойник Леонарда Щеботанского? Тоже с бородой и хорошо поет. Зря вы ему проговорились о летающей машине Леонарда.
– Да он столько всего уже накорябал, что никто и внимания не обратит, – ответил Чудакулли. – И вообще, кто будет помнить художника, который даже улыбку не может нарисовать как следует? Суть в том, джентльмены, что фантастическое и… э-э… практическое изображение идут рука об руку. Одно ведет к другому, и их нельзя разделить при помощи какого-нибудь большого рычага. Прежде чем что-то сделать, сначала нужно представить это у себя в голове.
– Но эльфы по-прежнему здесь, – заметил профессор современного руносложения. – Все, чего мы добились, – это выполнили за них работу лучше, чем они сделали бы это сами. Я не вижу, какой в этом смысл!
– А это уже пункт номер два, – сказал Думминг. – Ринсвинд?
– Что?
– Ты хотел рассказать нам о втором пункте, помнишь? Кажется, ты говорил, что хочешь привести этот мир в порядок.
– Но я не знал, что мне придется устраивать презентацию!
– Так что, слайдов у тебя нет? И вообще никаких наглядных материалов?
– Они меня только тормозят, – сказал Ринсвинд. – Но это же очевидно, разве нет? Мы говорим: видеть значит верить… Я над этим задумался, и оказалось, что это не совсем так. Мы не верим в стулья. Они просто существуют, и все.
– Ну и что? – спросил Чудакулли.
– Мы не верим в то, что видим. Мы верим в то, чего не видим.
– И?
– И я сверился с Б-пространством насчет этого мира и выяснил, что, кажется, мы создали тот мир, в котором люди должны выжить, – сказал Ринсвинд. – Потому что теперь они могут изображать богов и монстров. А когда они могут их изображать, им больше не понадобится в них верить.
Наступило продолжительное молчание. Через некоторое время его нарушил заведующий кафедрой беспредметных изысканий:
– Мне показалось или вы тоже заметили, сколько огромных кафедральных соборов они построили на этом континенте? Больших-пребольших зданий, полных замечательных мастерских работ? И художники, которые нам встречались, были страстно увлечены религиозной живописью.
– А суть-то в чем? – спросил Чудакулли.
– Я к тому, что это происходит именно тогда, когда людям становится по-настоящему интересно, как устроен мир. Они задают больше вопросов: «как?» «почему?» и тому подобные, – ответил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Они ведут себя так же, как Фокиец, только не сходят с ума. Ринсвинд, кажется, намекает на то, что мы уничтожаем местных богов.
Волшебники посмотрели на него.
– Э-э… – продолжил он, – если вы думаете, что бог огромен, могуч и вездесущ, то вполне естественно его бояться. Но если кто-то вдруг нарисует его в виде бородатого старика на небесах, то не пройдет много времени, прежде чем люди скажут: «Не глупите, никакого бородатого старика на небесах быть не может, давайте лучше изобретем логику».
– А разве здесь не бывает богов? – спросил профессор современного руносложения. – У нас-то их полным-полно на вершинах гор.
– Мы так и не обнаружили богород в этой вселенной, – задумчиво ответил Думминг.
– Но он же вырабатывается разумными существами, аналогично тому, как метан выделяется коровами, – сказал Чудакулли.
– Во вселенной, работающей на магии, – разумеется, – пояснил Думминг. – Но эта основана на искривленном пространстве.
– Ну, здесь полно войн, смертей и, полагаю, в избытке верующих, – сказал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, который, похоже, ощущал крайнюю неловкость. – Когда тысячи людей умирают ради бога, то появляется бог. Если кто-то готов умереть ради бога, то опять-таки появляется бог.
– У нас да. Но так ли это здесь? – спросил Думминг.
Волшебники какое-то время помолчали.
– У нас из-за этого возникнут какие-либо неприятности с религией? – спросил декан.
– Пока никого из нас не ударило молнией, – заметил Чудакулли.
– Что правда, то правда. Был бы еще менее… э-э… необратимый способ это проверить, – проговорил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Э-э… Религия, преобладающая на этом континенте, напоминает семейную фирму. И она похожа на старое омнианство.
– Строга в наказаниях?
– В последнее время нет. Теперь она равнодушна к небесному огню, всемирным потопам и превращениям в пищевые добавки.
– Можешь не продолжать, – сказал Чудакулли. – Бог появляется на людях, дает список простых заповедей о морали, а потом как будто наступает тишина? Не считая миллионов людей, спорящих по поводу того, что означает «Не укради» и «Не убий».
– Все верно.
– Значит, это один в один как омнианство, – хмуро проговорил аркканцлер. – Шумная религия – молчаливый бог. Мы должны действовать осторожно, джентльмены.
– Но я же вам сказал: в этой вселенной нет ни одного явного следа какого-либо божественного создания! – сказал Думминг.
– Да, это очень странно, – ответил Чудакулли. – Как бы то ни было, здесь у нас нет магической силы, что вынуждает нас быть осторожными.
Думминг приоткрыл рот. Он хотел сказать: «Мы знаем все об этом мире! Мы сами видели, как он возник! Это просто шары, вращающиеся по кривым. Материя, искривляющая пространство, и пространство, перемещающее материю. Все происходящее здесь – это результат пары простых правил! И все! Здесь все происходит по правилам! Здесь все… логично».
Сам он хотел, что все было логичным. Но Плоский мир таким не был. Одни события происходили там по прихоти богов, другие – потому что казались хорошей идеей на тот момент, третьи – просто по чистой случайности. Но логики в них не было – по крайней мере такой логики, которую Думминг мог бы одобрить. Он одолжил простынь у доктора Ди и отправился в город под названием Афины, о котором постоянно рассказывал Ринсвинд. Там он слушал людей, не очень отличавшихся от философов из Эфеба, которые говорили о логике так хорошо, что у него наворачивались слезы. Они не жили в мире, где события случаются по чьей-то прихоти.
Все тикало и вращалось подобно гигантской машине. Здесь действовали правила, и все было одинаковым. Даже на звезды, которые появлялись каждую ночь, всегда можно было положиться. Планеты не исчезали из-за того, что подлетали слишком близко к плавнику и тот отбрасывал их далеко от солнца.
