Дуглас Хьюлик - Клятва на стали

Я посмотрел на янтарное мерцание, за которым скрывалась молодая ассасинка. Нет, там не было нейяджинов. Убийцы Себастьяна не были джанийцами. А даже если бы и были, убийство произошло средь бела дня. Не в их обычаях.

– Не знаю, как он его приобрел. – Я устремил взор вперед.

– Честно? – Шаги вдруг замерли.

– Честно. Я понятия не имею, кто наделил его зрением и как он его передал.

– Тогда у нас общий интерес.

– По разным причинам, но думаю, что да.

Очередная пауза; потом туфли снова пошли, но темп выдавал задумчивость. Я подстраивался под шаги Арибы как мог, с учетом того, что точно не знал в темноте, где она находилась. Я отметил, что мы на пару естественным образом сторонились немногочисленных огней в дверях и окнах, неизменно выбирая тропу потемнее.

– Зачем ты тенью-то за мной ходишь? – спросил я.

– Дед продолжает считать, что ты слишком ценен, – не хотелось бы тебя потерять.

– А ты? Что думаешь ты?

– Я делаю, как просят.

– Просят или велят?

Голос Арибы стал колючим:

– Я стараюсь не допустить, чтобы ты пал жертвой Эль-Куаддиса, в котором полно опасностей.

– То есть не допускаешь, чтобы пали жертвой мои глаза. Я не могу поверить, что твоего деда волнует мое здоровье вообще.

– Это одно и то же. Лишиться тебя означает лишиться возможностей твоего дара.

– Мне показалось, что твой дед расценил его как нечто отличное от того, что раздал деспот, и я не в состоянии помочь вашей школе.

– Достояние не теряет в цене, если не умеешь им распоряжаться.

То есть дело не так очевидно, как показал в туннелях старик. Любопытно. И тревожно.

– Как ты это делаешь? – Я глянул на плывшее рядом пятно, чуть тронутое янтарем.

– Что?

– Скрываешься от моего ноч… темного ви́дения.

Фырканье в ночи.

– Ты надеешься, что я поделюсь нашими тайнами с имперцем?

– Ты же понадеялась, что я открою джанийцам свои.

Я наблюдал за пятном, которое было шагавшей рядом Арибой.

– Это особая краска, – молвила она наконец. – Ее наносят в виде рун, снова и снова, а после вбивают в ткань, пока сила не свяжется с самими волокнами.

– А лица, руки, клинки?

– То же самое. Только вбивают меньше, – добавила она, помолчав.

– Шутка? – Я улыбнулся неожиданному примечанию. – Не знал, что нейяджинам разрешают шутить.

– Не только разрешают, но и приветствуют. Я думала, ты поймешь как член своего Закура.

Я поразмыслил, пытаясь понять, о чем она говорит.

– Ты о юморе висельников? – спросил наконец.

– Если это означает применение смеха для отражения снов, приходящих ночью, и сожалений, одолевающих днем, то да, я говорю именно о нем.

– В таком случае я понимаю и прошу извинить за удивление.

Мы прошли еще немного, и вот до меня донесся шорох ткани. Взглянув, я с изумлением увидел, что Ариба отводит с лица свободный конец тюрбана.

Поражали не только ее глаза, но и прекрасная дуга бровей, которой как бы вторили острые очертания скул и опущенные углы рта. Налет краски только подчеркивал обнаженность кожи, как будто верхняя часть лица скрывалась под маской или покровом ночи.

Ариба шагала, не глядя на меня, и я постарался не глазеть. Я оценил ее подарок.

– Дед говорит, что умение смеяться перед лицом того, что ты сделал и сделаешь снова, относится к числу самых важных навыков, – проговорила она тихо. – Поэтому мы рассказываем не только о победах, но и о поражениях, чтобы не только научиться из опыта, но и посмеяться над смертью.

– По-моему, поражение в твоем ремесле обходится слишком дорого для смеха.

– Иногда это так, но… опасных ситуаций, которые не приводят к гибели, бывает больше, чем тебе кажется. – Она посмотрела на меня, и я отвернулся, чтобы не утонуть в ее глазах. – У вас то же самое?

– Похоже, – ответил я. – Хотя я не привык… в отличие от тебя, я, видишь ли, не принадлежу ни к какой школе, а потому мне приходится быть немного разборчивее, когда делюсь неудачами. – Я постучал по носу. – Вопрос репутации.

– Наверное, трудно быть самому по себе, – сказала она. – При наличии школы если страшен один нейяджин, то боятся и всех.

– О, мое положение во многом схоже.

– Но не такое же?

– Нет, не совсем. – Я помялся.

– Тогда ты неправильно себя ведешь.

– Прошу прощения?

– Если тебе подобных боятся, а тебя нет, то ты не из них, иначе боялись бы.

– Все не так просто. Мы…

– Это просто именно так. – Она остановилась и принялась прилаживать свою лицевую повязку. Я тоже встал. Теперь мое ночное зрение различало ее глаза, когда она не моргала. – Если других представителей школы боятся, а тебя нет, то ты подводишь не только себя – ты подставляешь всех. Ты сохраняешь место для сомнения, внушаешь жертвам надежду на выживание при встрече с тобой, и это путь слабости. Не только для тебя, но и для всех, кто равен тебе по званию. – Она нацелилась пальцем мне в грудь. – Уважаешь ты их или нет – не важно даже, нравятся ли они тебе, – но ты оказываешь своим товарищам плохую услугу, подрывая их авторитет.

– А если они сами подрывают? – парировал я. Возможно, это прозвучало излишне оборонительно.

– Тогда они тоже глупцы. Причинение вреда твоей репутации губит их собственную. Если люди видят, что ты достаточно слаб, чтобы пасть, то много ли им понадобится времени, чтобы узреть такую же слабость в виновниках твоего падения?

– Это хорошая теория для школы ассасинов, но не очень подходит для сообщества преступных воротил. – Я покачал головой. – У нас имеются все основания желать друг другу зла; падение соседа лишь возвышает нас.

– Но за ваш же счет, – возразила Ариба. Ее глаза так ярко горели в ночи, что только их, наверное, и увидел бы случайный наблюдатель. – Раздоры бывают даже у нейяджинов, но мы их тщательно скрываем. Прославься наша школа расколом, никто бы к нам не пришел; хуже того – это увидел бы соперник, а то и агенты деспота, и всем им стало бы ясно, что мы созрели для распада.

– Иными словами, ты считаешь, что если дверь прогнила, то пусть она лучше выглядит прочной, чтобы никто не выбил?

– Я бы выразилась иначе, но да.

Обдумывая услышанное, я озирал окрестные крыши. О важности лоска или его отсутствия мне было известно давно по улицам и преступным организациям; в бытность свою Носом я много времени тратил либо надстраивая видимость, либо медленно разоблачая ее по толике за раз. В словах Арибы не было ничего нового, но то, как она это произносила, как говорила об иллюзии единства ради сдерживания деспота… Я никогда не думал, что этот подход может быть применен шире и на более высоком уровне.

– Передай мою благодарность твоему деду, – повернулся я к ней. – Он хорошо тебя выучил.

– Я донесу до него твою похвалу. – Ариба поклонилась, пусть и немного скованно.

Слова ей тоже дались с некоторым трудом.

– Что касается тебя… – Я удостоил ее официального поклона и улыбнулся, заметив, какие она сделала глаза, когда я прогнулся чуть не до земли. Будучи младше, он была вправе рассчитывать на много меньшее. – Спасибо за урок, – сказал я, выпрямляясь. – Он укоренится в моем сердце.

Под тканью и краской не разглядишь, но я мог поклясться, что уловил легчайший румянец на скулах, когда она собралась поклониться вновь, но спохватилась и поспешила скрыться в ночи.

Я стоял и улыбался ей вслед – или тому, что принимал за нее; затем повернулся и устремился к Имперскому кварталу. По ходу я напевал себе под нос.

Когда я, прихрамывая, достиг ворот Имперского квартала, тьма еще не успела рассеяться полностью. Ощущение было такое, будто я за ночь одолел половину Старого Города, и мне начинало казаться, что это недалеко от истины. Мое изнеможение предстало слишком откровенным, судя по взглядам, которых меня удостоила стража по обе стороны. Приподнятое настроение, в которое я пришел после беседы с Арибой, быстро выветрилось, и сейчас мне хотелось лишь надолго залечь в мягкую постель, а после поесть горячего. Ничто, даже библиотека Хирона, не представлялось мне важным настолько, чтобы не подождало несколько часов.

Затем я добрался до «Тени Ангела» и хаоса, который царил во дворе, после чего понял, что трапеза откладывается, не говоря о сне.

Во дворе кипела бурная деятельность. Пылали факелы, скрипели фургоны, туда и сюда сновали фигуры, которые разбрасывали тени, словно транжир – совушки. Тобин стоял на крыше ближнего фургона и орал на суетившихся актеров, а те откровенно игнорировали его приказы. По опыту путешествия я знал, что труппа умела загружать и разгружать эти повозки даже во сне; его представление отвлекало местных от ценных предметов, которые актеры «случайно» прихватывали в фургоны, а сам Тобин оставался ни при чем. Я прикинул, сколь многого недосчитаются в гостинице в ближайшие дни.

А также подивился, какого черта они пакуются, да еще в такой час.

– Тобин! – крикнул я, с посильной скоростью проталкиваясь через двор. – Тобин!