Н. Джемисин - Держава богов
И снова Шахар. Нет, не девочка, которую я знаю теперь, а та древняя мать-основательница. Сейчас она моложе, чем в том моем сне, ей лет двадцать с чем-то, она сидит у окна и кормит грудью младенца. Она подпирает кулаком подбородок, ребенок сосет, но она почти не обращает на него внимания. Это дитя – смертное, человек не только по матери. Другое такое же дитя сидит в плетеной корзине позади матери, им занимается девушка в одеянии жрицы. Шахар одета почти так же, но ее ризы тоньше, изысканней. Она – жрица более высокого ранга. Она родила детей, как того требует ее вера, но скоро она их оставит, ибо ее господь ее призовет. Ее взгляд устремлен к горизонту, она ожидает рассвета…
А вот и Энефа – на вершине своего могущества. Все ее опыты, с их ошибками и удачами, наконец-то увенчались величественным успехом. Она смешала жизнь и смерть, свет и тьму, порядок и хаос, и во вселенную пришла смертная жизнь, чтобы навеки изменить ее. Целый миллиард лет Энефа порождала жизнь. Ее чрево – целая земля, беспредельная в своей плодовитости, готовая рожать и рожать без конца. Мы, уже изведавшие рождение, с почтением и восторгом созерцаем это непрерывное чудо. Я подхожу к ней с подношением своей любви, потому что жизнь без этого невозможна. Она с жадностью поглощает мой дар и вновь выгибается, вскрикивая от муки и торжества, и на свет появляется живое существо еще одного вида. Как это прекрасно!.. Она нашаривает мою руку, потому что ее братья как раз куда-то ушли (возможно, вместе), но это не страшно. Я самый старший из ее богорожденных детей, и я уже взрослый мужчина. Я всегда рядом, когда бываю ей нужен. Даже если происходит это редко…
Теперь я вижу себя самого. Как странно… Я сижу на кровати в самом первом Небе, облаченный в смертную плоть, заточенный в нее волей спятившего Итемпаса и могуществом погибшей матери. Это самые ранние годы, когда я то и дело пытался разорвать свои цепи. Мое тело исполосовано багровыми следами кнута, и я выгляжу старше, чем мне нравится быть, потому что наказание ослабило меня. У меня тело юноши. А еще я сижу подле более крупного тела, обращенного ко мне спиной. Это обнаженный взрослый мужчина. Он смертный: черные волосы сбились в ком, кожа тошнотворно-белого цвета. Это Ахад, в то время еще безымянный. Он плачет. Я вижу, как вздрагивают его плечи. Ну а я… Я толком не помню, что именно я в тот раз ему сделал, вот только в моих глазах, помимо отчаяния, еще и вина…
Йейнэ. Она никогда не вынашивала ребенка, ни в смертной жизни, ни как богиня, и все-таки стала моей матерью в тот самый миг, когда мы первый раз встретились. У нее инстинкты могучей хищницы: выбирай сильнейшего жениха, убивай всякого, кто будет грозить малышам, и воспитывай их удачливыми убийцами. И все же, если сравнивать ее с Энефой, она сама нежность и доброта. Я так жадно впитываю ее любовь, что даже боюсь, как бы она не иссякла. (На этот счет я зря волновался.) В смертной плоти мы сворачиваемся на полу чертога Арфы Ветров и смеемся, страшась наступления рассвета и участи, которая кажется неотвратимой, но которая, по сути, есть только начало…
И снова Энефа. Великое зачатие давно миновало. Теперь она редко рожает новых детей, предпочитая, словно садовница, наблюдать, подрезать, пересаживать уже имеющихся в каждом из неисчислимых миров. Вот она поворачивается ко мне, и я содрогаюсь, по ее воле превращаясь в мужчину, хотя на тот момент я уже понял, что именно ребенок есть главнейшее проявление моей природы.
«Не бойся», – говорит она, когда я дерзаю возражать. Она подходит и легонько касается меня. Тело с готовностью уступает, а сердце готово вылететь из груди и взмыть в небеса. Как же долго я об этом мечтал! Вот только…
Вот только я умираю, эта любовь убьет меня, убери ее. О, боги благие, так страшно мне никогда еще не было…
Забыть.
13
Один – это печаль
Два – это радость
Три – девочка
Четыре – мальчик
Пять – серебро
Шесть – золото
Семь – секрет
Навеки хранимый.
Смертная жизнь происходит циклами. День и ночь. Времена года. Бодрствование и сон. Этой цикличностью всех смертных тварей снабдила Энефа, и люди довели ее до совершенства, выстроив соответствующим образом свои культуры. Работа и дом. Месяцы складываются в годы, текущие из прошлого в будущее. Эти существа только и делают, что считают. Я даже думаю, что это главная черта, отличающая их от нас. Даже магия и смерть не столь важны.
Два года, три месяца и шесть дней я вел жизнь настолько непримечательную, насколько было возможно. Я ел. Спал. Подправил здоровье, приложив немало усилий, чтобы стать сильным и гладким. Начал лучше одеваться. Я даже подумывал попросить Ликую Шот организовать мне встречу с Итемпасом. Однако потом оставил это намерение: я слишком ненавидел его. Лучше уж так и помереть, оставаясь обычным и неприметным.
Работа тоже была своего рода рутиной. Каждую неделю я отправлялся туда, куда посылал меня Ахад. Наблюдал, насколько получалось, и вмешивался, если приказывали. Если сравнивать такое с жизнью бога… Да что там говорить. Спасибо и на том, что скучно мне не было. Я был все время занят. А когда постоянно работаешь, думаешь меньше. Именно то, что надо.
Мир между тем был полон разнообразия. Месяцев через шесть после нашей встречи и примерно через три месяца после рождения младшего сына (вскоре умершего) Узейн Дарр похоронила отца, скончавшегося от болезни, что уже некоторое время не давала ему заниматься делами. Вскоре после этого Узейн добилась своего избрания на должность одного из представителей Дальнего Севера. Она прибыла в Тень как раз к выборам, происходившим в Благородном Собрании. И первым ее деянием стала пламенная речь, открыто ниспровергавшая право на существование отдельного представителя Тени. Ибо ни один другой город своего представителя в Общности не имел. «И все знают причину!» – заявила Узейн, после чего не без театральности (во всяком случае, так утверждалось в свитках новостей) повернулась и уставилась в глаза Ремат Арамери, которая сидела в фамильной ложе высоко над залом Собрания. И Ремат ничего ей не ответила. Возможно, потому, что все действительно знали причину и она не видела нужды пересказывать очевидное. Представитель Тени реально был представителем Неба, то есть, по сути, еще одним рупором, с помощью которого Арамери могли высказывать свои пожелания. Невелика новость.
Новым же стало то, что протест Узейн не был немедленно отклонен председателем Собрания. И еще то, что сразу несколько других вельмож – причем далеко не все были северянами! – поднялись с мест, выражая согласие со словами Узейн, а по итогам вскоре последовавшего тайного голосования почти треть Собрания высказалась за отмену должности представителя Тени. Проигрыш, но одновременно и победа. В былые времена до голосования дело бы вообще не дошло.
Все это выглядело, скорее, как пробный выстрел. И ведь Арамери не ответили так, как азартно предполагали (шепотом!) по вечерам в гостиной «Герба ночи», на задах пекарни и даже за ужином в семье Гимн. Никто не попытался убить Узейн Дарр. Каменную путаницу улиц Арребайи не накрыло таинственным мором. Черное дерево и редкие травы из Дарра по-прежнему продавались по очень высокой цене – и открыто, и из-под полы.
Я, конечно, понимал, что это все значило. Ремат провела некую черту, и Узейн ее еще попросту не пересекла. Когда же это произойдет, Ремат обрушит на Дарр такие ужасы, каких эта земля еще не знала. При условии, что еще раньше не принесет плодов тайный план самой Узейн.
Однако политика никогда не была настолько интересной, чтобы занимать мое внимание целиком. Дни складывались в месяцы, затем и в годы, и я все явственней ощущал груз незавершенного дела, которого так по-детски избегал. Это начало всерьез угнетать мою душу.
Со временем одно стремление окончательно стало нестерпимым. И однажды, выбрав достаточно свободный день, я попросил Ахада об одолжении. Как ни странно, он пошел мне навстречу…
Дека все еще находился в «Литарии». Этого я, в общем, не ожидал. После предательства Шахар я скрепя сердце ждал, что он объявится где-нибудь в Небе. Она ведь все это затеяла, чтобы вернуть его, разве не так? Но когда сработала Ахадова магия, я обнаружил, что нахожусь в комнате для занятий. Помещение оказалось круглым – напоминание о том, что «Литария» некогда являлась частью ордена Итемпаса. Его стены были покрыты аспидным сланцем, а на них я увидел очень искусно исполненные мелом фрагменты божественных сигил. Все их части были тщательно пронумерованы, а в готовых сигилах недоставало одной-двух черточек. Рядом виднелись числовые формулы, явно имевшие отношение к способу, каким писцы постигали наш язык.
Я обернулся и заморгал, обнаружив, что меня окружают дети в белых одеждах. Большинство составляли амнийцы десяти-одиннадцати лет. Ученики сидели на полу, скрестив ноги и держа на коленях аспидные доски или листки тростниковой бумаги. Все они таращили на меня глаза.
