Терри Пратчетт - Шмяк!
Допустим, он имел в виду говорящий куб. Гном выжил после битвы, где-то спрятался, нашел эту штуку – очень важную штуку… Нужно было перенести ее в безопасное место. Или, может быть, нужно было сделать так, чтобы люди ее услышали. Разумеется, он не взял куб с собой, потому что по долине еще бродили тролли, причем в таком настроении, что сначала они бы шарахнули дубиной, а потом уже стали бы задавать вопросы. Гном нуждался в охране.
Он добрел до людей, но умер на обратном пути к спрятанному сокровищу.
Прошло две тысячи лет. Способен ли куб продержаться так долго? Боги, да они всплывают даже в расплавленной лаве!
Значит, куб лежал в долине. Потом появился Методия Плут, который искал… красивый вид, ну или что-нибудь такое. Он посмотрел под ноги и… Придется принять, что именно так оно и случилось. Он нашел куб и заставил его говорить, бог весть каким образом, но не смог заставить его замолчать. Плут бросил находку в колодец. Куб нашли гномы. Они послушали его, и им не понравилось то, что они услышали. Настолько не понравилось, что Бедролом велел убить четырех шахтеров лишь за то, что они оказались свидетелями. Так при чем здесь картина? На ней нарисовано то, о чем говорит куб? Или указано место, где он находится? Но если куб уже у тебя в руках, разве это не главное?
И вообще, кто поручится, что куб говорит голосом Кровавого Топора? Это может быть кто угодно. И с какой стати верить сказанному?
Ваймс услышал, как сэр Рейнольд говорит Моркоу:
– …Как я уже объяснял сержанту Колону, действие на картине происходит в нескольких милях от того ме-еста, где произо-ошла настоящая Кумская битва. Мистер Плут нарисовал вообще не ту ча-асть Кумской долины! И это единственный пункт, по которому согласны обе стороны.
– Почему же Плут нарисовал другое место? – поинтересовался Ваймс, глядя на стол, словно в надежде вызвать какую-нибудь подсказку исключительно силой воли.
– Кто его знает?.. Кумская долина есть Кумская долина. Ее площадь примерно двести пятьдесят квадратных миль. Наверное, художник просто выбрал место, которое показалось ему достаточно живописным.
– Хотите чаю? – спросила с порога Сибилла. – Мне нечего было делать, и я заварила чай. А тебе надо бы заняться делами, Сэм.
Сэм Ваймс – представитель власти, внезапно почувствовавший себя как дома, – запаниковал.
– Леди Сибилла, они похитили картину Плута! – воскликнул сэр Рейнольд. – Я знаю, она принадлежала вашей семье.
– Дедушка говорил, что она только мешается, – заметила Сибилла. – Он позволял раскладывать ее на полу в бальной зале. Я давала имена всем гномам. Мы искали секрет. Дедушка говорил, что в долине есть спрятанное сокровище и картина указывает на него. Разумеется, мы ничего не нашли, зато дождливыми вечерами мне было чем развлечься.
– Конечно, ее не назовешь образцом великого искусства, – признал сэр Рейнольд, – и Плут, разумеется, был не в своем уме. Но каким-то образом его картина говорила…
– Жаль, мне она ничего не сказала, – произнес Ваймс. – Честное слово, необязательно делать чай для всех, дорогая. Кто-нибудь из стражников…
– Не говори ерунды и вспомни о гостеприимстве, – отрезала Сибилла.
– Разумеется, некоторые пытались делать копии, – продолжал куратор, беря чашку. – Но они были просто ужа-асны. Невозможно сделать сколько-нибудь достове-ерную копию с картины длиной в пятьдесят футов и высотой в десять…
– Никаких проблем, если лежишь на полу бальной залы и у тебя есть пантограф, – сказала Сибилла, разливая чай. – Ваш чайник просто ужасен, Сэм. Хуже помойного ведра. Его что, никогда не моют?
Она взглянула на лица мужчин.
– Я сказала что-то не то?
– Вы сделали копию картины? – уточнил сэр Рейнольд.
– Да. Целиком, в масштабе один к пяти. Когда мне было четырнадцать. Для школьного проекта. Мы изучали историю гномов, ну и поскольку картина все равно принадлежала нам, было бы глупо упустить такой шанс. Вы ведь знаете, что такое пантограф? Очень простой способ сделать уменьшенную или увеличенную копию картины при помощи геометрии, нескольких деревянных рычагов и заточенного карандаша. Точнее сказать, сначала я сделала копию на пяти листах по десять футов, то есть в натуральную величину, чтобы передать все подробности, а потом вариант один к пяти, чтобы выставить его в классе – так, как хотел бедный мистер Плут. Мисс Мараль поставила мне «отлично». Она учила нас математике и собирала волосы в пучок, который закалывала циркулем и линейкой. Она говорила, что девочка, которая умеет обращаться с угольником и транспортиром, многого добьется в жизни.
– Как жаль, что копия не сохранилась! – вздохнул сэр Рейнольд.
– Почему? Я не сомневаюсь, что она где-то лежит. Одно время она висела прямо у меня в комнате. Сейчас припомню, взяли ли мы ее с собой, когда переехали. Я уверена… – Сибилла просияла. – Ну да. Ты когда-нибудь бывал на чердаке, Сэм?
– Нет, – ответил Ваймс.
– Значит, сейчас побываешь.
– Я раньше никогда не бывала на девичнике, – призналась Шелли, когда они, слегка покачиваясь, брели по ночному городу. – Что, это так и было задумано?
– Что именно? – уточнила Салли.
– Когда бар загорелся.
– Боюсь, что нет, – ответила Ангва.
– Я еще никогда не видела, как мужчины дерутся из-за женщины, – продолжала Шелли.
– Супер, правда? – сказала Салли.
Они проводили Беллочку до дома. Девушка пребывала в глубокой задумчивости.
– Она всего лишь улыбнулась какому-то типу, – заметила Шелли.
– Да, – отозвалась Ангва, пытаясь сосредоточиться на ходьбе.
– Впрочем, мне будет жаль Шнобби, если Беллочка усвоит эту мысль.
«Спасите меня от болтливых пря… пля… пьяниц», – подумала Ангва. Вслух она произнесла:
– Да, но как же мисс Тянитолкай? Она несколько лет швыряла в Шнобби не самой дешевой рыбой.
– «За безобразных женщин отплатив», – процитировала Салли. – Туфли, мужчины, гробы… никогда не хватай первое, что увидишь.
– А, туфли, – сказала Шелли. – Кстати, о туфлях. Вы уже видели новые бронзовые босоножки от Яна Камнемолота?
– Мы не покупаем обувь у кузнецов, дорогуша, – напомнила Салли. – Э… сейчас, кажется, меня вырвет…
– И поделом, не надо было пить столько… вина, – язвительно заметила Ангва.
– Ха-ха, – отозвалась из сумрака вампирша. – С вином – и с многозначительными паузами – у меня нет проблем. Пить мне не надо было все эти липкие штуковины. Названия для них придумывают люди, у которых чувство юмора как у… э… простите… ох, боги…
– Ты в порядке? – спросила Шелли.
– Оказывается, я проглотила маленький бумажный зонтик.
– Бедная!
– И бенгальскую свечу…
– Это ты, сержант Ангва? – раздался голос во мраке. Приоткрылся фонарь, осветив лицо констебля Посети. Когда он приблизился, Ангва заметила толстую пачку брошюр у него под мышкой.
– Привет, Горшок, – сказала она. – Что стряслось?..
– …и лимонную кожуру… – слабо донеслось из темноты.
– Мистер Ваймс послал меня разыскивать вас в притонах порока и пристанищах беззакония, – произнес Посети.
– А брошюры зачем? Кстати говоря, мог бы добавить к последней фразе слова «ничего личного».
– Раз уж мне велели обойти пристанища греха, сержант, я подумал, что могу совершить благое дело во имя Ома, – объяснил Посети, чье неутомимое проповедническое рвение воистину не знало препятствий[17]. Порой, когда проносился слух, что по улице идет констебль Посети, завсегдатаи кабаков полным составом ложились на пол и гасили свет.
Было слышно, как в темноте кого-то рвет.
– «Горе тем, кто подвержен вину!» – провозгласил констебль Посети. Поймав взгляд Ангвы, он добавил: – Ничего личного.
– Мы выжили, – простонала Салли.
– Что хочет Ваймс? – спросила Ангва.
– Снова Кумская долина. Ты нужна в Ярде.
– Но у нас выходной! – возопила Салли.
– Прошу прощения, – бодро отозвался Посети. – Видимо, уже нет.
– Вот что такое моя жизнь… – горько произнесла Шелли.
– Ладно, давайте двигать, – сказала Ангва, пытаясь скрыть облегчение.
– Когда я сказала «моя жизнь», то, разумеется, не имела в виду, что это вся жизнь, – проворчала Шелли, шагая следом за подругами в привычный мир, в котором, слава всем богам, не было развлечений.
Овнецы никогда и ничего не выбрасывали. Их чердаки вселяли тревогу – и не только потому, что там витал слабый запах давно скончавшегося голубя.
Овнецы подписывали старые вещи. Ваймс уже побывал на большом чердаке особняка на Скун-авеню и притащил оттуда лошадку-качалку, кроватку и целую коробку игрушек для ребенка постарше – мягких, горячо любимых, пропахших нафталином. Овнецы не выбрасывали ничего, что еще могло пригодиться. Все было аккуратно подписано и сложено на чердаке.
Смахивая паутину одной рукой и держа другой фонарь, Сибилла первой пробиралась между коробок («Сапоги мужские, разные», «Смешные куклы, перчаточные и на нитках», «Игрушечный театр, реквизит».) Может быть, именно поэтому Овнецы были так богаты. Они приобретали вещи, которые служили долго, так что теперь Сибилле и Сэму, в принципе, редко приходилось что-либо покупать. Разумеется, кроме еды, но Ваймс не удивился бы, обнаружив коробки с надписями «Сердцевинки яблок, разные» и «Остатки, нужно доесть»[18].
