Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)

Эсме заметила, куда я смотрю.

– Ты играешь? – спросила она, кивнув в сторону рояля.

Я покачала головой.

– Совсем не умею. Но он такой красивый! Вы на нем играете?

– Нет, что ты, – засмеялась она. – Неужели Эдвард не сказал тебе, что он музыкант?

– Нет, – я прищурилась и недовольно перевела взгляд на Эдварда, который вдруг напустил на себя невинный вид. – Но мне следовало бы догадаться.

Эсме в замешательстве подняла тонкие брови.

– Ведь Эдвард умеет все, правда? – пояснила я.

Джаспер прыснул, Эсме укоризненно взглянула на Эдварда.

– Надеюсь, ты не хвалился. Это некрасиво, – нахмурилась она.

– Я чуть-чуть, – без стеснения рассмеялся он. От этого смеха лицо Эсме смягчилось. Они обменялись коротким взглядом, которого я не поняла, но при этом Эсме выглядела почти надменно.

– Вообще-то он даже слишком скромничает, – сообщила я.

– Так поиграй ей, – посоветовала Эсме Эдварду.

– Ты же только что сказала, что хвалиться некрасиво, – напомнил он.

– Из каждого правила есть исключения.

– А я бы хотела послушать, – высказалась я.

– Вот и хорошо. – Эсме подтолкнула Эдварда к роялю, он повлек за собой меня и усадил рядом с собой на банкетку.

Прежде чем повернуться к клавиатуре, он долго и сердито смотрел на меня.

А потом его пальцы стремительно побежали по слоновой кости клавиш, и зал наполнился звуками яркой буйной мелодии. Мне с трудом верилось, что эту сложную симфонию звуков извлекает из инструмента всего одна пара рук. У меня невольно открылся рот и отвисла челюсть, и я услышала, как мою реакцию встретили приглушенными смешками.

Не переставая играть, Эдвард как ни в чем не бывало взглянул на меня и подмигнул.

– Нравится?

– Это ты сочинил? – ахнула я, догадавшись.

Он кивнул.

– Любимая вещь Эсме.

Я закрыла глаза и покачала головой.

– Что-то не так?

– Я чувствую себя как полный ноль.

Музыка замедлилась, изменилась, и я, к своему удивлению, узнала тему колыбельной Эдварда, вплетенную в более сложную мелодию.

– Это ты меня вдохновила, – тихо сказал он. Мелодия струилась, невыносимо ласковая и нежная. Я не могла выговорить ни слова.

– Знаешь, ты им понравилась, – непринужденно заметил Эдвард. – Особенно Эсме.

Я оглянулась, но огромный зал был уже пуст.

– Куда они ушли?

– Полагаю, тактично дали нам возможность побыть вдвоем.

Я вздохнула.

– Им-то я понравилась, а Розали и Эмметту… – я умолкла, не зная, как выразить свои сомнения.

Он нахмурился.

– О Розали не беспокойся, – заверил он, глядя на меня. – Она смирится.

Я скептически поджала губы.

– А Эмметт?

– Ну, он, конечно, считает меня чокнутым, но против тебя ничего не имеет. И пытается вразумить Розали.

– А что ее тревожит? – я сомневалась, что хочу знать ответ.

Он тяжело вздохнул.

– Розали отчаяннее всех противится… нашей сущности. Ей тяжело сознавать, что кто-то из посторонних знает всю правду. А еще она тебе немного завидует.

– Розали завидует мне?! – не поверила своим ушам я. И попыталась вообразить себе мир, в котором несравненная красавица Розали могла бы найти хоть одну причину завидовать таким, как я.

– Ты человек, – он пожал плечами. – Вот и ей хочется быть обычной женщиной.

– А-а… – пораженно отозвалась я. – Но ведь даже Джаспер…

– А это уже моя вина, – прервал Эдвард. – Я же говорил тебе, что Джаспер начал приспосабливаться к нашему образу жизни позже всех нас. И я предупредил его, чтобы он держался от тебя подальше.

При мысли о причинах этого предупреждения я содрогнулась.

– А Эсме и Карлайл?.. – поспешно спросила я, чтобы Эдвард не заметил моего ужаса.

– Они счастливы, когда видят, что я счастлив. В сущности, Эсме не возражала бы даже, будь у тебя третий глаз или перепонки между пальцами. До сих пор она постоянно тревожилась за меня, боялась, что мне недостает неких важных свойств личности, ведь я был слишком молод, когда Карлайл создал меня… Так что она в восторге. Прямо-таки захлебывается от радости всякий раз, как я прикасаюсь к тебе.

– И Элис, кажется, очень… рада.

– У Элис свой взгляд на вещи, – сквозь зубы ответил он.

– Объяснений не будет?

В этот момент мы поняли друг друга без слов. Он догадался: я понимаю, что он говорит мне далеко не все. А я – что в эту тайну он не намерен меня посвящать. По крайней мере, пока.

– А что дал тебе понять Карлайл во время разговора?

Он свел брови над переносицей.

– Так ты заметила?

Я пожала плечами.

– Естественно.

Прежде чем ответить, он задумчиво посмотрел на меня.

– Он хотел сообщить мне кое-какие новости и не знал, готов ли я поделиться ими с тобой.

– А ты готов?

– Придется, потому что в ближайшие несколько дней или даже недель я намерен… чрезмерно опекать тебя, и не хочу, чтобы ты считала меня деспотом.

– Что-то случилось?

– Ничего особенного. Просто Элис видит, что скоро у нас будут гости. Они знают, что мы здесь, и им любопытно.

– Гости?

– Да… не такие, как мы, конечно, – я имею в виду, охотятся они иначе. Скорее всего, в город они вообще не сунутся, но я, само собой, не спущу с тебя глаз, пока они не уйдут.

Я задрожала.

– Наконец-то правильная реакция! – пробормотал он. – А я уж думал, у тебя начисто отсутствует инстинкт самосохранения.

Я пропустила это замечание мимо ушей, отвела взгляд и оглядела просторный зал.

Он заметил, куда я смотрю.

– Совсем не то, чего ты ожидала, да? – довольным тоном осведомился он.

– Да, – согласилась я.

– Ни гробов, ни черепов, сваленных в кучи по углам. По-моему, даже паутины нет… ты, наверное, страшно разочарована, – иронически продолжал он.

Иронии я будто не услышала.

– Так светло… и просторно.

Посерьезнев, он ответил:

– Это место, где нам незачем прятаться.

Песня, которую он продолжал наигрывать, моя песня, подошла к концу, заключительные аккорды прозвучали минорно, а последний мучительной недосказанностью повис в наступившей тишине.

– Спасибо… – выговорила я и вдруг поняла, что на глазах у меня слезы. Я смущенно утерла их.

Он коснулся уголка моего глаза, где я пропустила слезинку, поймал ее пальцем, задумчиво изучил капельку влаги. А потом так быстро, что я не сразу поняла, что происходит, он сунул палец в рот, пробуя мою слезу на вкус.

Я вопросительно смотрела на него, он отвечал мне взглядом, пока наконец не улыбнулся.

– Хочешь осмотреть весь дом?

– А гробов нет? – уточнила я, так и не сумев замаскировать сарказмом легкую тень страха.

Он засмеялся, взял меня за руку и повел прочь от рояля.

– Гробов нет, – заверил он.

Шагая по массивной лестнице, я вела ладонью по атласно-гладким перилам. Стены длинного коридора, к которому взбегали ступени, были обшиты медовым деревом того же оттенка, как и дощатые полы.

– Комната Розали и Эмметта… Кабинет Карлайла… Комната Элис… – указывал Эдвард.

Он продолжал идти вперед, а я вдруг остановилась как вкопанная в конце коридора, изумленно уставившись на украшение, висевшее на стене над моей головой. Мое недоумение вызвало у Эдварда усмешку.

– Да, можешь смеяться, – сказал он, – это и вправду парадокс.

Смеяться я не стала, но машинально подняла руку и вытянула палец, чтобы прикоснуться к этому большому, потемневшему от времени деревянному кресту, отчетливо выделявшемуся на фоне светлой стены. Но так и не решилась дотронуться, хотя мне было любопытно проверить, действительно ли старинное дерево такое шелковистое на ощупь, как кажется.

– Должно быть, он очень старый, – предположила я.

Эдвард пожал плечами.

– Приблизительная датировка – тридцатые годы семнадцатого века.

Я обернулась и уставилась на него.

– Почему вы повесили его здесь?

– Он принадлежал отцу Карлайла.

– Он собирал антиквариат?

– Нет. Он сам вырезал этот крест и повесил его в церкви над кафедрой, за которой читал проповеди.

Не знаю, отразился ли шок на моем лице, но я на всякий случай снова принялась разглядывать крест. Я быстро прикинула в уме: кресту уже более трехсот семидесяти лет. Пауза затягивалась, я пыталась представить себе этот долгий срок.

– Все хорошо? – с беспокойством спросил Эдвард.

– Сколько лет Карлайлу? – ответила я вопросом на вопрос, не сводя глаз с креста.

– Он только что отпраздновал трехсот шестьдесят второй день рождения.

Я обернулась к нему с миллионом невысказанных вопросов в глазах.

Внимательно наблюдая за мной, Эдвард продолжил:

– Карлайл родился в Лондоне, по его подсчетам – в сороковых годах семнадцатого века. В то время не записывали точных дат, по крайней мере, простолюдины, но известно, что он появился на свет незадолго до начала правления Кромвеля.

Я слушала с невозмутимым лицом, видя, что Эдвард не сводит с меня глаз. Я уже не пыталась осмыслить его слова, а просто принимала их на веру.