Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)
– Тогда чего же ты боишься? – требовательным шепотом спросил он.
Но ответить я не могла. Точно так же, как когда-то однажды, я ощущала его прохладное дыхание на своем лице. От этого нежного и приятного запаха мой рот наполнился слюной. Запах был не похож ни на какой другой. Не задумываясь, я машинально придвинулась ближе, вдыхая его.
И он отпрянул, вырвав руку из моих пальцев. К тому времени, как мое зрение сфокусировалось, он уже стоял в двадцати шагах от меня, на краю луга, в тени огромной ели. Он смотрел на меня потемневшими глазами, его лицо было непроницаемым.
Я буквально чувствовала, как обида и потрясение отразились на моем лице. В руках ощущалось жжение.
– Я… прошу прощения, Эдвард, – прошептала я, зная, что он услышит.
– Дай мне время, – отозвался он громче, с расчетом на мой менее чуткий слух. Я замерла на месте.
Прошло десять бесконечно длинных секунд, и Эдвард с несвойственной ему медлительностью вернулся. Он остановился в нескольких шагах и грациозно опустился на траву, скрестив ноги. Все это время он не сводил глаз с меня. Наконец он сделал два глубоких вдоха и виновато улыбнулся.
– Это я прошу прощения, – он помедлил. – Ты поняла бы, что я имею в виду, если бы я сказал, что ничто человеческое мне не чуждо?
Я коротко кивнула, не сумев улыбнуться его шутке. По мере осознания опасности кровь забурлила от адреналина. Даже со своего места Эдвард почувствовал этот запах. Его улыбка стала насмешливой.
– Я же самый совершенный хищник на земле, так? Мой голос, мое лицо, даже мой запах – все во мне притягивает тебя. Как будто я без этого не обойдусь!
Он неожиданно вскочил, сорвался с места, мгновенно скрылся из виду и тут же вновь появился под тем же деревом, как и прежде, обежав луг за полсекунды.
– Как будто ты могла бы убежать от меня, – горько рассмеялся он.
Протянув руку, он играючи отломил от ствола ели оглушительно треснувшую ветку толщиной в полметра. Взвесив ее в руке, он с невероятной быстротой разбил ее в щепки о ствол другого векового дерева, которое затряслось от удара.
И вновь остановился в двух шагах от меня, застыл, как каменный.
– Как будто ты стала бы отбиваться, – тихо произнес он.
Я сидела не шевелясь, напуганная, как никогда прежде. Еще ни разу я не видела его без маски цивилизованности. Никогда еще он не был настолько непохожим на человека… и более прекрасным. Пепельно-бледная, с широко распахнутыми глазами, я сидела, как птичка, загипнотизированная взглядом змеи.
В его изумительных глазах вспыхнуло возбуждение. И погасло, не прошло и нескольких секунд. Прежнее выражение лица сменилось маской вековой скорби.
– Не бойся, – пробормотал он, и бархатный голос вопреки его воле вновь зазвучал обольстительно. – Я обещаю… – он помолчал. – Я клянусь, что не причиню тебе вреда, – казалось, он силится убедить не столько меня, сколько самого себя.
– Не бойся, – снова шепнул он и нарочито медленно подступил ближе. Он садился плавно, преувеличенно неспешно, и наконец наши лица оказались на одном уровне, на расстоянии всего одного шага друг от друга.
– Пожалуйста, прости меня, – учтиво и чинно попросил он. – Я в состоянии владеть собой. Просто ты застала меня врасплох. Но я уже исправился.
Он ждал, но ко мне пока что не вернулся дар речи.
– Честное слово, сегодня жажда меня совсем не мучает, – он подмигнул.
В ответ на это мне пришлось рассмеяться, но смех получился срывающийся и напряженный.
– Все хорошо? – ласково спросил он, осторожно протянул мраморную руку и медленно вложил ее в мою.
Я посмотрела на эту гладкую холодную руку, потом в глаза Эдварду – ласковые, полные раскаяния. И не спеша принялась водить по его руке кончиком пальца. Потом подняла голову и робко улыбнулась.
Ответом мне стала его ослепительная улыбка.
– Итак, на чем мы остановились до того, как я оплошал? – со всей вежливостью минувшего века спросил он.
– Честное слово, не помню.
Он улыбался, но выглядел пристыженно.
– Кажется, мы говорили о причинах твоей боязни, кроме очевидных.
– А-а, да.
– Ну так как же?
Я сидела потупившись и в задумчивости рисовала каракули на его гладкой, радужно переливающейся ладони. Секунды убегали.
– Как же я легко раздражаюсь, – вздохнул он.
Я заглянула ему в глаза и вдруг поняла: все это для него настолько же ново, как и для меня. Несмотря на многолетний невообразимый опыт, ему так же трудно, как мне. Эта мысль придала мне смелости.
– Мне страшно потому, что… по вполне понятным причинам, я не могу остаться с тобой. А еще потому, что остаться с тобой мне хочется, и гораздо больше, чем следовало бы, – объяснила я, глядя на его руки. Произнести все это вслух было нелегко.
– Да, – медленно подтвердил он, – желания быть со мной и вправду стоит бояться. Оно определенно тебе не на пользу.
Я нахмурилась.
– Мне давным-давно следовало уйти, – вздохнул он. – Или сделать это прямо сейчас. Но я не знаю, смогу ли.
– Не хочу, чтобы ты уходил, – жалобно протянула я, снова потупившись.
– Именно поэтому я обязан. Но не беспокойся: я закоренелый эгоист. Я слишком жажду твоего общества, чтобы поступить, как подобает.
– Я рада.
– А зря! – Он высвободил руку, на этот раз бережно; голос зазвучал резче обычного, но все равно казался мне прекраснее любого человеческого голоса. За ним было трудно уследить: внезапные смены настроения Эдварда всякий раз ошеломляли меня.
– И я жажду не только твоего общества! Об этом не забывай никогда. Не забывай, что для тебя я опаснее, чем для кого бы то ни было, – он умолк и устремил невидящий взгляд в глубину леса.
Я задумалась.
– Кажется, я не совсем поняла, о чем ты… по крайней мере, твои последние слова, – призналась я.
Он обернулся ко мне и улыбнулся, его настроение опять переменилось.
– Как бы это объяснить? – задумался он. – И при этом не напугать тебя снова? Хм-м… – словно забывшись, он снова подал мне руку, и я крепко сжала ее. Он посмотрел на наши руки. – Удивительно приятное оно, это тепло, – вздохнул он.
Вскоре он собрался с мыслями.
– Ты ведь знаешь, что вкусы бывают разными? – начал он. – Что одни любят шоколадное мороженое, а другие – клубничное?
Я кивнула.
– Извини за аналогию с едой, другого способа объяснить я не придумал.
Я улыбнулась, он невесело улыбнулся в ответ.
– Понимаешь, все люди пахнут по-разному, у каждого свой аромат. Если запереть алкоголика в комнате, где полным-полно выдохшегося пива, он охотно выпьет его. Однако при желании он легко воздержался бы, если бы уже исцелился от алкоголизма. А теперь представь, что в ту же комнату поставили стакан бренди столетней выдержки, лучшего, редчайшего коньяка, и он наполнил комнату своим теплым ароматом. Как, по-твоему, тогда поступит тот же алкоголик?
Мы сидели лицом к лицу и пытались прочитать мысли друг друга.
Он нарушил молчание первым.
– Возможно, сравнение неудачное. Возможно, перед бренди слишком легко устоять. И мне, наверное, следовало бы сделать нашего алкоголика героиновым наркоманом.
– Хочешь сказать, что я для тебя как наркотик? – пошутила я, чтобы разрядить обстановку.
Он мимолетно улыбнулся и, кажется, оценил мои старания.
– Да, именно так.
– И часто у тебя бывают такие ощущения? – спросила я.
Обдумывая ответ, он засмотрелся на верхушки деревьев.
– Я говорил об этом с братьями, – он по-прежнему смотрел вдаль. – Для Джаспера все вы, в сущности, одинаковы. В нашей семье он появился позже всех, воздержание вообще дается ему с трудом. У него пока не развилась чувствительность к разнице запахов и вкусов. – Его лицо стало виноватым, он бросил на меня быстрый взгляд. – Извини.
– Ничего. Пожалуйста, не бойся оскорбить меня, напугать и так далее. Ты так устроен. Я все понимаю – или, по крайней мере, стараюсь понять. Просто объясни.
Он глубоко вздохнул и опять засмотрелся на небо.
– Поэтому Джаспер не уверен, что вообще когда-нибудь встретит того, кто окажется таким же… – он замялся, подыскивая верное слово, – …притягательным для него, как ты для меня. Значит, еще не встречал. Эмметт пробыл в завязке, если так можно выразиться, гораздо дольше, и он меня понял. С ним такое случалось дважды, один раз тяга была сильнее, второй – слабее.
– А с тобой?
– Никогда.
Это слово как будто зависло на минуту, подхваченное теплым ветром.
– И что же сделал Эмметт? – спросила я, чтобы прервать паузу.
Спрашивать об этом не стоило. Лицо Эдварда потемнело, рука в моей руке сжалась в кулак. Он отвернулся. Я ждала, но отвечать он не собирался.
– Кажется, знаю, – наконец выговорила я.
Эдвард поднял глаза, его лицо было грустным и просительным.
– Даже самый сильный может сорваться, разве не так?
– И чего же ты просишь? Моего разрешения? – Вопросы прозвучали резче, чем хотелось бы. Я попыталась смягчить тон, догадываясь, чего стоила ему эта откровенность. – Я вот о чем: значит, лучше даже не надеяться?
