Хрупкие вещи - Гейман Нил
– Да, кстати. А как звали жену Фицджеральда? – спросил я.
– Зельда. А что?
– Ничего, просто так.
Зельда. Зора. Какая разница? И то, и другое на «З».
Мы вышли на улицу.
3. «Нигде ничего не случится»
Полночь, чуть раньше, чуть позже. Мы с английским профессором сидели в одном заведении на Бурбон-стрит, и он активно угощал спиртными напитками – настоящими спиртными напитками: в том месте не подавали «стаканчики Джеслло» – двух темноволосых женщин, с которыми мы познакомились там же, в баре. Они были очень похожи. Как две сестры. У одной в волосах была красная лента, у другой – белая. Они словно сошли с полотна Гогена, только Гоген написал бы их с голой грудью и без серебряных сережек в виде мышиных черепов. Они много смеялись.
Мы увидели в окно, как мимо бара прошла небольшая группа из академиков под предводительством гида с черным зонтом. Я обратил на них внимание Кэмбелла.
Женщина с красной лентой приподняла бровь.
– Они идут на «прогулку с призраками». Они ищут призраков. Где собираются мертвые, где остаются их души. Искать живых проще.
– Ты хочешь сказать, что туристы живые? – спросила вторая женщина, изображая насмешливую тревогу.
– Когда они здесь, – ответила первая, и обе рассмеялись.
Они вообще много смеялись.
Женщина с белой лентой смеялась над каждым словом, сказанным Кэмбеллом. Она просила его:
– Скажи «ебть» еще раз.
И он говорил, и она повторяла: «Епыть, епыть», стараясь скопировать его произношение, а он поправлял:
– Не «епыть», а «ебть», – но она не различала на слух, в чем разница, и снова смеялась.
После второй или, может быть, третьей рюмки он взял ее за руку и отвел в дальнюю часть бара, где играла музыка, и было темно, и уже танцевало несколько пар. Причем они не столько танцевали, сколько терлись друг о друга.
Я остался сидеть на месте, рядом с женщиной с красной лентой в волосах.
Она спросила:
– Ты тоже работаешь в студии звукозаписи?
Я кивнул. Кэмбелл, когда знакомился, сказал, что мы с ним работаем в звукозаписывающей компании. «Не люблю говорить девушкам, что я академик», – пояснил он мне, когда наши новые знакомые отлучились в уборную. Им он сказал, что это он лично открыл «Оазис».
– А ты чем занимаешься? – спросил я.
– Я жрица сантерии[3], – сказала она. – У меня это в крови. Мой папа – бразилец, а мама – наполовину ирландка, наполовину чероки. В Бразилии все занимаются любовью со всеми, и у них рождаются замечательные смугленькие малыши. В каждом есть кровь чернокожих рабов и индейская кровь. А у папы в роду были даже японцы. Его брат, мой дядя, он вообще очень похож на японца. А папа – просто красивый мужчина. Все считают, что сантерию я унаследовала от папы. Но на самом деле – от бабушки. Мама всегда говорила, что бабушка была из чероки, но я видела старые фотографии. Бабушка больше похожа на чернокожую, только с очень светлой кожей. Когда мне было три года, я уже разговаривала с мертвыми. В пять лет я увидела огромного черного пса размером с «харлей дэвидсон». Пес шел за одним человеком по улице, и никто, кроме меня, его не видел. Я рассказала об этом маме, мама сказала бабушке, и бабушка сказала, что меня надо учить, что я должна знать. И меня стали учить. Даже когда я была совсем маленькой. Я никогда не боялась мертвых. Знаешь? Мертвые не сделают тебе зла. В этом городе много плохого и страшного, но мертвых не надо бояться. Они никогда тебя не обидят. Никогда не сделают больно. Живые – да. Живые делают нам больно. Очень больно. Очень.
Я пожал плечами.
– В этом городе все спят друг с другом. Мы занимаемся друг с другом любовью. Чтобы доказать себе, чтобы мы еще живы.
Я задумался: «Это что, откровенный призыв?» И решил, что, наверное, нет. Не похоже.
Она спросила:
– Есть хочешь?
Я сказал, что хочу. Она сказала:
– Здесь рядом есть место. Там подают лучший в городе гомбо. Пойдем?
– Я слышал, что в вашем городе не стоит гулять одному по ночам.
– Все верно, – сказала она. – Но ты не один. Ты со мной. Когда ты со мной, с тобой ничего не случится.
Мы вышли на улицу. Девочки-школьницы сверкали голыми грудками на радость прохожим. Каждый раз, когда кто-то из девочек показывал грудь, в толпе раздавались крики одобрения, и люди бросали пластиковые бусы. Женщина с красной лентой назвала свое имя, когда мы знакомились, но я его не запомнил.
Вернее, сначала запомнил, но теперь оно вылетело у меня из головы.
– Раньше так делали только на Марди-Гра. – сказала она. – Но туристы хотят это видеть, так что туристки развлекают туристов. А местным как-то по барабану. Если захочешь отлить, – добавила она, – скажи мне.
– Хорошо. А зачем?
– Потому что большинство случаев, когда здесь грабят и избивают туристов, происходит в укромных темных переулках, куда туристы ходят отлить. А потом они приходят в себя на Пиратской аллее, с больной головой и пустым кошельком.
– Хорошо, буду знать.
Она указала в пустынный темный переулок, мимо которого мы проходили.
– Вот туда не ходи.
Она привела меня в то волшебное место, где подавали лучший в городе гомбо. Оказалось, что это самый обычный бар. Телевизор над стойкой показывал «Ночное шоу» с отключенным звуком и включенными субтитрами, которые постоянно распадались на циферки и артефакты. Мы заказали по миске гомбо.
Честно сказать, я ожидал большего от лучшего в городе гомбо. Суп оказался почти безвкусным. Но я все-таки съел всю миску. Потому что мне надо было поесть. Я вообще ничего не ел со вчерашнего вечера.
В бар вошли трое мужчин. Первый – наверное, очень стеснительный – продвигался бочком. Второй выступал степенно и важно. Третий едва волочил ноги. Тот, который стеснительный, был одет, как владелец похоронной конторы викторианской эпохи: высокий цилиндр и все как положено. У него была очень бледная кожа, длинные волосы, свисавшие тонкими прядями, и длинная борода с вплетенными в нее серебряными бусинами. Тот, который степенный и важный, был одет в длинное черное кожаное пальто. Последний, который едва держался на ногах, остался стоять в дверях. Длинные сальные волосы закрывали его лицо. Я сумел разглядеть только то, что его кожа была грязно-серой. Мне стало жутко.
Первые двое подошли прямо к нашему столику, и на мгновение я по-настоящему испугался. Но они не обратили на меня внимания. Они подошли к женщине с красной лентой и оба поцеловали ее в щеку. Потом спросили о каких-то общих друзьях, которых не видели очень долго: кто с кем, когда, в каком баре и почему. Эти двое напоминали мне лису и кота из «Пиноккио».
– А что стало с твоей симпатичной подругой? – спросила женщина у мужчины в черном.
Он улыбнулся, но как-то невесело.
– Она положила беличий хвост на входе в нашу фамильную усыпальницу.
Женщина поджала губы.
– Тогда тебе без нее будет лучше.
– Я тоже так думаю.
Я посмотрел на того человека, который остался стоять в дверях. От которого мне было жутко. Серая кожа, серые губы. Как у запущенного наркомана. Он смотрел в пол и стоял неподвижно, как статуя. Интересно, подумал я, а что эти трое делают вместе: кот, лиса и измученный призрак.
Мужчина с бусинами в бороде приложился губами к руке женщины с красной лентой, потом поклонился ей, посмотрел на меня, вскинул руку в насмешливом салюте, и все трое ушли.
– Твои друзья? – спросил я.
– Нехорошие люди, – сказала она. – Макумба[4]. Они никому не друзья.
– А что с тем парнем, который стоял у двери? Он чем-то болен?
Она помялась в нерешительности, а потом покачала головой:
– Не то чтобы болен. Я скажу, но потом. Когда ты будешь готов.
– Скажи сейчас.
Джей Лено в телевизоре беседовал с какой-то худенькой блондинкой.
ЭТ& НЕ ТО. ТО ЧЧЧЧ КИНО – было написано в субтитрах. – А ВЫ SS ВИДЕЛИ SSS ЧЧЧ КУКОЛКУ???
