Хрупкие вещи - Гейман Нил
– Кофейные девочки – это какие? Которые пьют кофе? Или которые его выращивают?
– Не выращивают и не пьют. Они его продавали. В Порт-о-Пренсе, в начале века. Ходили по домам. Продавали кофе. Всегда – рано утром.
Понемногу светало.
– Многие думали, что они зомби, – продолжал он. – Ну, знаете. Зомби. Ходячие мертвецы. Кажется, здесь направо.
– А это действительно были зомби?
Похоже, ему было приятно, что я задал этот вопрос.
– Ну, с антропологической точки зрения, существует несколько теорий о зомби. Все не так тривиально-шаблонно, как нам пытаются доказать некоторые, с позволения сказать, эксперты, ищущие дешевой популярности, в своих монументальных трудах типа «Змей и радуга». Для начала нам следует определиться с терминологией: о чем мы вообще говорим, о фольклоре и суевериях, о порошке зомби или о «живых» мертвецах?
– Не знаю. – На самом деле я был уверен, что «Змей и радуга» – это фильм ужасов.
– Это были совсем дети. Девочки от пяти до десяти. Они ходили по домам в Порт-о-Пренсе и продавали кофейный порошок. Смесь кофе с цикорием. Всегда – рано утром. Примерно вот как сейчас. Когда солнце еще не взошло, но рассвет уже близко. Они принадлежали одной старухе. Сейчас надо будет свернуть налево. Когда она умерла, все кофейные девочки исчезли. Так написано в книгах.
– А вы сами как думаете? – спросил я.
– Вот она, моя машина, – сказал он с облегчением, указав на машину, стоявшую на обочине. Это была красная «хонда аккорд». Рядом с «хондой» стоял эвакуатор с мигающими габаритными огнями. Водитель курил снаружи. Мы подъехали, к нему.
Антрополог открыл свою дверцу еще до того, как мы полностью остановились. Он схватил свой портфель и выскочил из машины.
– А я уже думал: жду еще пять минут и, если вы не появитесь, уезжаю, – сказал водитель эвакуатора и бросил окурок в лужу. – Ладно, мне нужны ваши права и кредитная карточка.
Антрополог полез за бумажником во внутренний карман пиджака. Потом озадаченно нахмурился. Запустил руки в карманы и растерянно проговорил:
– Мой бумажник.
Он вернулся к моей машине, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, заглянул внутрь. Я включил свет в салоне. Антрополог похлопал рукой по пустому сиденью.
– Мой бумажник, – жалобно повторил он.
– Вы держали его в руках, – сказал я. – Когда разговаривали с портье.
– Черт возьми. Черт возьми.
– Что там у вас? – крикнул водитель эвакуатора. – Все в порядке?
– Давайте мы сделаем так, – быстро проговорил антрополог с нездоровой горячностью в голосе, – Вы вернетесь в мотель. Я, должно быть, оставил бумажник на стойке. Вы заберете его, привезете сюда. А я пока заболтаю водителя. Пять минут. Это займет пять минут. – Он, наверное, заметил, какое я сделал лицо, и быстро добавил: – Люди не просто так появляются в нашей жизни. У всего есть причина.
Я пожал плечами, злясь на то, что меня затянуло в чью-то чужую историю.
Антрополог захлопнул дверцу и поднял вверх большой палец.
Я подумал, что надо бы просто уехать и бросить его, но было уже слишком поздно что-либо менять, и я поехал в мотель. Портье отдал мне бумажник, сказав, что заметил его на стойке буквально через пару секунд после того, как мы уехали.
Я заглянул в бумажник. Все кредитные карточки были на имя Джексона Андертона.
Дорога обратно заняла не менее получаса: пришлось слегка поплутать. Когда я добрался до места, уже окончательно рассвело. Эвакуатор уехал. У «хонды» было разбито заднее стекло. Дверца со стороны водительского сиденья была распахнута настежь. Я даже подумал, что, может быть, это другая машина, что я приехал совсем не туда, куда нужно; но в подсыхающей луже валялись окурки от сигарет водителя эвакуатора, а в канаве неподалеку обнаружился открытый портфель – абсолютно пустой. Рядом с портфелем валялся картонный конверт. В конверте лежали бумаги, пятнадцать страниц распечатки какого-то текста, квитанция с чеком на предоплату номера в «Мариотте» в Новом Орлеане, зарезервированного на имя Джексона Андертона, и упаковка презервативов – три штуки – с ребристой поверхностью для дополнительного удовольствия.
На первом листе распечатки стоял эпиграф: «Вот что рассказывают о зомби: это тела без души. Живые мертвецы. Когда-то все они умерли, но потом их призвали обратно к жизни». Херстон. «Сказки будешь рассказывать моей лошади».
Я взял конверт, портфель брать не стал. Потом вернулся к своей машине и поехал на юг под небом в перламутровых переливах.
Люди не просто так появляются в нашей жизни, У всего есть причина.
Очень правильное замечание.
Я никак не мог найти радиостанцию, у которой не сбивался бы сигнал. В конце концов, я нажал кнопку сканирования каналов и не стал останавливаться на каком-то одном. Просто слушал, как радиостанции переключаются наугад в мятущихся поисках устойчивого сигнала: госпелы, старые песни, библейские чтения, обсуждение сексуальных проблем, кантри и джаз – по три секунды на каждую станцию с продолжительным белым шумом в промежутках.
Лазарь был мертв. Совершенно определенно. Лазарь был мертв, как говорится, тут без вариантов, но Иисус воскресил его, дабы мы все узрели... я говорю, дабы мы все узрели...
В позе, которую я называю «китайский дракон». Это можно вообще говорить в эфире? А когда ты... ну, это... кончаешь девчонке в рот, можно легонько ударить ее по затылку, и все потечет у нее из носа. Я чуть не умер от смеха, когда мы в первый раз...
Если сегодня под вечер ты вернешься домой, я буду ждать в темноте. Я буду ждать свою женщину в компании верной бутылки и верного револьвера...
Так говорит нам Иисус. Чтобы в час смертный, который может прийти нежданно, как тать в нощи, отойти к Господу с чистой душой...
Президент выступил с инициативой...
Начните утро с чашки ароматного кофе. Свежемолотый кофе. Для вас, для меня. Удовольствие каждый день. Потому что у нас каждый день – свежемолотый кофе...
И так – без конца. Волны звука омывали меня всю дорогу.
Чем ближе к югу, тем они становились радушнее – люди. Заезжаешь куда-нибудь перекусить, и в дополнение к еде и кофе получаешь еще разговоры, вопросы, кивки и улыбки. Был вечер, я сидел в какой-то закусочной, ел жареную курицу с овощным рагу. Официантка мне улыбалась. Еда казалась какой-то безвкусной, но, наверное, дело было не в ней, а во мне.
Я вежливо кивнул официантке, и она приняла это за приглашение подойти и подлить мне кофе. Кофе был горьким, но мне это нравилось. По крайней мере у кофе был хоть какой-то вкус.
– Я вот смотрела на вас и думала, – сказала официантка, – у вас, наверное, есть профессия. В том смысле, что вы производите впечатление человека, который профессионал в своем деле. Можно поинтересоваться, чем вы занимаетесь? – Она именно так и сказала, слово в слово.
– Конечно, можно, – ответил я, чувствуя себя чуть ли не одержимым какой-то посторонней сущностью. При этом я принял вежливо-напыщенный вид, изображая то ли У. К. Филдса, то ли Чокнутого профессора (только профессора солидного и толстого, а не такого, какого сыграл Джерри Льюис, хотя сам я нисколько не толстый; для моего роста у меня почти оптимальный вес). – Я... антрополог, и сейчас еду на конференцию в Новый Орлеан, для обсуждения различных вопросов, консультаций и просто приятного и интересного времяпрепровождения со своими коллегами-антропологами.
– Я так и думала, – сказала она. – Сразу видно, что вы человек интеллигентный. Я сразу подумала: это, наверное, профессор. Или, может быть, стоматолог.
Она опять улыбнулась мне. И я даже подумал, что, может быть, стоит остаться здесь навсегда, в этом крошечном городке. Завтракать в этой закусочной каждое утро. Ужинать тут каждый вечер. Пить этот горький кофе. А она будет мне улыбаться, пока у меня не закончатся кофе, деньги и время.
Я оставил ей щедрые чаевые и поехал дальше на юг. И на запад.
2. «Язык привел меня сюда»
Мест в гостиницах не было. Ни в самом новом Орлеане, ни в пригородах. Джазовый фестиваль «выел» все подчистую. Из-за жары спать в машине было невозможно, но даже если бы я был готов упариться ночью с едва приоткрытым окном, я все равно бы не чувствовал себя в безопасности. Новый Орлеан – настоящий город. И это больше, чем я мог бы сказать о большинстве городов, где я жил. Он – настоящий. Но небезопасный. И недружелюбный.
