Джо Аберкромби - Полмира
Сама виновата: занялась одним, а двух других из виду упустила.
Над ней кружили и кричали чайки.
В ясном небе четко вырисовывались башни Торлбю.
«Упала – вставай, – учил отец. – Лежа на спине поединки не выигрывают».
Колючка с трудом, медленно перекатилась на живот, мешочек выскользнул из-под воротника и повис на шнурке, лицо зверски саднило.
Накатила волна, холодная вода обожгла колени. Сордаф наступил на что-то, послышался треск, словно бы ветка сломалась.
Она попыталась подняться на ноги, но Раук наподдал ей сапогом по ребрам, и она снова покатилась по песку, кашляя.
Снова накатила и откатилась волна, с верхней губы капала кровь, кап-кап-кап по мокрому песку.
– Может, хватит? – послышался голос Эдвала.
– Я что, приказывал остановиться? – ответил ему голос Хуннана, и Колючка сжала пальцы на рукояти меча.
Ну же! Подымайся и дерись!
Она увидела, как Раук сделал шаг – чтобы еще раз ударить. И поймала его ногу, прижала к груди, сильно дернула вверх. Он зарычал, а она его перекинула на спину. Беспомощно размахивая руками, парень грохнулся наземь.
И она, пошатываясь, двинулась на Эдвала, скорее падая, чем атакуя; перед глазами качались и кружились Матерь Море и Отче Твердь, и хмурое лицо Хуннана, и выжидающие глаза парней… Он поймал ее – скорее чтоб не дать упасть, а не чтоб завалить. Она вцепилась ему в плечо, запястье вывернулось, меч вырвался из ее руки, она рванулась вперед, нетвердо держась на ногах, не удержалась, грохнулась на колени, снова поднялась, щит хлопал о бок – ремень-то порвался… А потом она развернулась, отплевываясь и костеря все на чем свет стоит и… застыла на месте.
Сордаф тоже стоял, безвольно опустив меч, и смотрел.
Раук приподнялся на локтях – и тоже смотрел.
Бранд стоял в толпе парней с открытым ртом – и все они смотрели.
Эдвал открыл рот, но не сумел ничего сказать – только странно хлюпнул, как перднул. Учебный меч выпал у него из руки, и он поднес ее к ручейку, сбегавшему по его шее.
А из шеи у него торчала рукоять меча Колючки. Деревянный клинок сломался, когда Сордаф наступил на него, превратившись в длинную острую щепку. И эта щепка пропорола Эдвалу горло. Кончик ее блестел красным.
– Боги, да что же это… – кто-то прошептал.
Эдвал рухнул на колени, с губ на песок потекла кровавая пена.
Потом завалился на бок, но мастер Хуннан подхватил его. Вокруг тут же сгрудились остальные парни, Бранд тоже подскочил, и все принялись орать один громче другого. Колючка едва различала слова, так стучала в ушах кровь.
И она стояла, пошатываясь, и лицо саднило, волосы расплелись, и одна прядь все хлестала и хлестала ее по глазам, потому что ветер. Не может быть, это ей приснилось… Это кошмар, просто ночной кошмар. Боги, пусть это будет только сон… Она крепко зажмурилась. Не открывать глаза, не открывать, не открывать…
Как тогда, в Зале Богов. Когда они отвели ее в храм, к телу отца, а тот лежал, белый и холодный, под высоким куполом.
Но тогда все было по-настоящему. И сейчас – тоже.
А когда она открыла глаза, все парни стояли на коленях вокруг Эдвала, и она видела только его сапоги, бессильно развалившиеся носками врозь. А по песку текло темное, и Матерь Море посылала волну, и темное становилось красным, а потом розовым, а потом и вовсе смывалось и исчезало.
И в первый раз за долгое время Колючка испугалась. Сильно, по-настоящему испугалась.
Хуннан медленно встал, медленно развернулся. Он всегда хмурился, а уж на нее в особенности. Но сейчас его глаза блестели как-то по-особенному, так, как она никогда еще не видела.
– Колючка Бату.
И он уставил на нее окровавленный палец.
– Я объявляю тебя убийцей.
Среди теней
– Твори добро, – сказала Бранду мать, когда умирала. – Пребывай в свете.
Что это значило, шестилетний Бранд не понимал. Сейчас ему стукнуло шестнадцать, но это ничего не изменило – он по-прежнему не знал, что это значит – «творить добро». И вот теперь он стоит с головой, забитой странными неподходящими мыслями, а между прочим, это самый торжественный момент в его жизни.
Потому что это высокая честь – стоять на страже у Черного престола. В глазах богов и людей он теперь – воин Гетланда. Он же этого и добивался, правда? Кровь проливал, тяжко трудился. Бранд мечтал стоять среди братьев по оружию среди священных стен Зала Богов сколько себя помнил.
Но сейчас ему почему-то казалось, что он не пребывает в свете, как хотела мать.
– Не нравится мне эта затея с набегом на островитян.
Отец Ярви снова это сказал, и разговор зашел на очередной круг. Служители всегда так делают.
– Верховный король запретил обнажать мечи. И он очень рассердится.
– Верховный король запрещает все подряд, – заметила королева Лайтлин, поглаживая большой живот – она носила младенца. – И сердится – тоже постоянно.
Сидевший рядом с ней на Черном престоле король Атиль подался вперед:
– А между тем он подбивает островитян, и ванстерцев, и прочее отребье напасть на нас…
По рядам лучших людей Гетланда, собравшихся возле королевского престола, прокатился возмущенный ропот. Еще неделю назад Бранд роптал и возмущался бы громче всех.
Но сейчас у него из головы не шел Эдвал. И как у него из шеи торчал деревянный меч и кровавая слюна текла. И как он этот странный звук издал – то ли гоготнул, то ли хрюкнул. А потом затих. Навеки. И как стояла на мокром песке Колючка, и как волосы липли ей к заляпанному кровью лицу. Стояла и смотрела с раскрытым ртом на Хуннана, который объявил ее убийцей.
– Два корабля моих захватили! – крикнула женщина и погрозилась кулаком, на груди у нее болтался усаженный драгоценными камнями ключ торговца. – И они ж не только груз покрали, они людей перебили!
– А ванстерцы-то снова границу перешли! – гулко загудело из той половины зала, где стояли мужчины. – Усадьбы пожгли, добрых гетландцев в рабство поугоняли!
– А еще там видели Гром-гиль-Горма! – выкрикнул кто-то ненавистное имя, и под сводом Божьего зала тут же зазвучали проклятия. – Сам Крушитель Мечей явился!
– Островитяне должны уплатить виру кровью! – прорычал старый одноглазый воин. – А за ними – ванстерцы! И Крушитель Мечей – тоже!
– Естественно, должны, кто же спорит! – и Ярви поднял усохшую, похожую на крабью клешню левую руку, пытаясь успокоить разошедшуюся толпу. – Вопрос – когда и как! Мудрый ждет подходящих обстоятельств, а сейчас – разве готовы мы воевать с Верховным королем?
– Ты либо готов к войне всегда, либо не готов к ней вовсе.
И Атиль мягким движением повернул оголовье меча, и обнаженный клинок вспыхнул во мраке.
А вот Эдвал был всегда готов. Плечо готов был подставить, в строю стоять и не отступать – как положено воину Гетланда. И что же – заслужил он такую смерть?
Колючке-то вообще на все было плевать, к тому же она ему чувствительно щитом по яйцам наподдала – до сих пор болело. С чего ему ее любить?.. Однако ж она сражалась до последнего, одна против троих. Как и положено воину Гетланда. И что же – заслужила она за это прозвание убийцы?
Он поежился и виновато покосился на статуи богов – шестеро Высоких нависали, подобно судьи над подсудимым, над Черным престолом. И над ним, Брандом, тоже. И он снова поежился, словно бы это он убил Эдвала и назвал Колючку убийцей. А ведь он просто стоял и смотрел.
Смотрел и ничего не делал.
– Верховный король может полмира поставить под копье, чтобы с нами воевать, – отец Ярви терпеливо, словно несмышленым детям, объяснял собранию положение вещей. – У него в вассалах ванстерцы и тровенцы, а теперь еще и инглинги и жители Нижних земель. Молятся этому его Единому Богу. А праматерь Вексен и на юге сыскала союзников. Мы окружены врагами, и надобно обзавестись друзьями, чтобы…
– За сталью – последнее слово.
Голос короля Атиля звенел железом, как острый клинок.
– Сталь – вот ответ на все вопросы. Пусть соберется войско Гетланда. Эти стервятники-островитяне получат хороший урок. Такой, что не скоро забудут.
Справа стояли хмурые суровые мужи, и они ударили кулаками в кольчужные груди – да! Сталь! Слева стояли благородные женщины с умащенными драгоценным маслом волосами, и они мрачно кивали и говорили – да! Сталь!
Отец Ярви опустил голову. Он здесь за тем, чтобы свидетельствовать волю Отче Мира, но даже у него не нашлось слов. Сегодня здесь царила Матерь Война.
– Значит, так тому и быть. Сталь.
Бранду бы сейчас радоваться: как же, воины пойдут в набег, как в старинных песнях, и он с ними! Но мысленно он пребывал на той песчаной площадке и расчесывал, как прыщ, старые сомнения: а что, если бы он повел себя по-другому? Что бы изменилось?
Если бы он тогда не засомневался. Бил бы без жалости, как положено воину, и тогда б он наверняка победил Колючку, и ничего бы этого не случилось. Или бы возразил вместе с Эдвалом, когда Хуннан выставил троих против одной – может, и не было бы этого последнего поединка… Но он не возразил. Выйти на поле боя против врага – для этого потребно мужество. Но на поле боя вокруг тебя друзья. А вот выйти одному против друзей – о, тут тоже нужно мужество. Но у Бранда его нет. И он это прекрасно знал.
