Стивен Кинг - Колдун и кристалл
Крики раненых и умирающих заполнили каньон, но до Латиго они долетали из далекого далека. Слышал он лишь дребезжащий вой, в котором, однако, начал различать слова. Голос приглашал его прыгнуть в болото. Покончить со всем этим ужасом. Почему нет? Ведь все кончится, не так ли? Будет поставлена точка.
Но вместо того чтобы подчиниться, он попятился от западни, и на этот раз попытка удалась: напор всадников ослабевал. Те, кто последними прорвался сквозь устье каньона, придержали лошадей. Но их силуэты терялись в густом дыму.
Эти коварные мерзавцы подожгли нарубленные ветки. Боги небес, боги земли, я думаю, мы в ловушке.
Он не мог отдавать команды – всякий раз когда Латиго набирал полную грудь воздуха, он вылетал из нее сухим кашлем, – но сумел схватить за руку проезжающего всадника, парнишку лет семнадцати, и скинуть его с лошади. Паренек полетел головой вниз и размозжил голову о камень. Латиго же запрыгнул в седло еще до того, как последняя дрожь ушла из ног паренька.
Он развернул лошадь и направил ее к устью каньона, но через двадцать ярдов его остановила густая завеса дыма. Ветер дул ему в лицо, и сквозь дым Латиго с трудом разглядел оранжевое пламя горящих веток.
И ему пришлось поворачивать к зеленому болоту. Новые всадники возникали из дыма. Один врезался в лошадь Латиго, и того второй раз за пять минут сбросило на землю. Он приземлился на колени, с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, поплелся прочь от огня, надсадно кашляя, с красными, слезящимися глазами.
За изломом каньона дышать было чуть легче. У самой червоточины Латиго увидел месиво лошадей, многие переломали ноги, и ползающих, вопящих людей. На зеленой поверхности плавали шляпы, сапоги, шейные платки. Даже горн.
Иди сюда, зазывало зеленое чудище, и Латиго уже не находил в себе сил сопротивляться этому мягкому, обволакивающему голосу. Заходи, тут ты сможешь отдохнуть, расслабиться, забыть о всех проблемах.
Латиго поднял револьвер, намереваясь пристрелить этот голос. Он не верил, что голос можно убить, но помнил лицо своего отца и хотел войти в болото, нажимая на спусковой крючок. Умереть в бою.
Да только не нажал. Револьвер выпал из его разогнувшихся пальцев, и он направился к червоточине, как и те, кто окружал его. Дребезжащий вой прибавлял в силе, кроме него, Латиго уже ничего не слышал и не чувствовал.
Совсем ничего.
22
Они видели все это из расселины, Роланд и его друзья, застывшие в двадцати футах от обрыва. Они видели, как нарастала паника, как затаптывали людей, как всадников и лошадей сбрасывали в червоточину и, наконец, как люди добровольно вошли в нее.
Катберт находился выше всех, под ним – Ален, ниже, на крошечном скальном выступе, стоял Роланд, ухватившись за кусты. И сверху им открывалось недоступное мечущимся в дымном аду людям: они видели, как червоточина растет, выплескивается из озерца-болота, жадно тянется к ним, накатывает на них, словно приливная волна.
Роланд, утолив жажду битвы, не хотел смотреть на происходящее внизу, но не мог оторвать глаз. Вой червоточины, трусливый и торжествующий одновременно, радостный и грустный, не отпускал его от себя. Как зачарованный смотрел он вниз, точно так же как и его друзья. И когда едкий дым, заполнив дно каньона, начал подниматься все выше, они кашляли, но не сдвигались с места.
Люди кричали в сгустившемся дыму. Метались в нем, как призраки. Их силуэты таяли по мере того как нарастала толщина дымовой завесы. Где-то под этой белой едкой пеленой в отчаянии ржали лошади. Ветер сворачивал дым в вихри, которые выписывали причудливые кривые. Дребезжала червоточина, а дым над ней начал приобретать зеленый оттенок.
А потом люди Джона Фарсона перестали кричать.
Мы их убили, не без ужаса подумал Роланд. Потом пришла другая мысль: Нет, не мы. Я. Я их убил.
Роланд не знал, сколько бы еще он простоял на том скальном выступе… может, пока поднимающийся дым не поглотил его, но тут Катберт, начавший карабкаться наверх, произнес два слова. И столько было в них ужаса и изумления, что оцепенение Роланда сняло как рукой.
Роланд! Луна!
Вздрогнув, Роланд вскинул голову, увидел, что небо уже потемнело. Силуэт Катберта четко прорисовывался на его фоне. Смотрел Катберт на восток, на его лицо падал оранжевый отблеск встающей луны.
Да, оранжевой, гудела червоточина в его голове. Смеялась в его голове. Оранжевой, как и в ту ночь, когда ты приходил, чтобы увидеть меня и сосчитать. Оранжевой, как огонь. Оранжевой, как праздничный костер.
Как получилось, что уже совсем стемнело? – мысленно спросил он себя, заранее зная ответ. Время вновь сдвинулось, слой относительно слоя, как случается с твердью после землетрясения.
Пришли сумерки.
Взошла луна.
Ужас охватил Роланда. Дикий ужас, бросивший его на стену. Он едва не потерял равновесия, чтобы не свалиться с уступа, схватился то ли за куст, то ли за лиану. Он словно вновь попал в розовый вихрь. Может, Колдовская радуга показывала ему далекие миры только с одной целью: скрыть то, что могло произойти в непосредственной близости?
Я бы тут же повернул назад, если б думал, что ее жизнь в опасности.
Его слова.
А если шар знал? Если он не мог лгать, то мог хотя бы намекнуть на… Мог не только унести его далеко-далеко в черную землю, к Темной Башне. Но показать ему нечто другое, что вспомнилось ему только сейчас: тощего фермера, который сказал… что? Не слова, о которых он подумал, которые слышал с раннего детства. Не «долгой тебе жизни, богатого урожая», а…
– Смерть, – прошептал он окружающим его камням. – Смерть тебе, жизнь – моему урожаю. Гори огнем. Вот что он сказал. Гори огнем. Приходи, Жатва.
Оранжевый, стрелок. Старческий голос у него в голове сменился старческим же смехом. Голосом и смехом Риа с Кооса. Цвет праздничного костра. Гори огнем, конец года, нынешние пугала с красными руками – лишь дань древним обычаям. Раньше-то все было по-другому. А вот сегодня мы вспомним эти обычаи, время от времени их должно вспоминать. И твоя чертова подружка сгорит в огне. Этой ночью я отплачу тебе за моего любимого Эрмота. Этой ночью настанет час расплаты. Приходи, Жатва.
– Полезли! – закричал Роланд, вытянул руку, шлепнув Алена по заднице. – Вверх, вверх! Ради ваших отцов, вверх!
– Роланд, что?.. – Ален не мог понять, с чего такая спешка, но полез вверх, цепляясь руками за кусты и скальные выступы. Мелкие камешки из-под его ног сыпались на голову Роланда.
– Скорее, скорее, – подгонял друга Роланд. – Может, еще не поздно, может, мы успеем!
Но он знал, что надежды нет. Демоническая Луна взошла, он видел ее отсвет на лице Катберта. В голове дребезжащий вой червоточины, гниющей язвы на плоти реальности, смешивался с безумным смехом ведьмы. И Роланд знал, что надежды нет.
Смерть тебе, жизнь – урожаю. Гори огнем.
О, Сюзан…
23
Сюзан ничего не понимала, пока не увидела мужчину с длинными рыжими волосами и в соломенной шляпе, из-под которой азартно сверкали глаза. В руках он держал вылущенные початки кукурузы. Он был первым, обычный фермер (вроде бы она видела его на нижнем рынке, может, даже кивком здоровалась с ним, а он – с ней), стоявший на обочине неподалеку от того места, где дорога к Шелковому ранчо пересекалась с Великим Трактом, освещенный поднимающейся по небосводу луной. Она ничего не понимала, пока они не поравнялись с ним. А вот когда он швырнул охапку вылущенных початков в медленно катящийся возок, на котором она стояла, со связанными впереди руками, поникшей головой и веревкой на шее, ей все стало ясно.
– Тори огнем, – выкрикнул он, чуть ли не весело, те самые слова, которых она не слышала с раннего детства, поскольку их давно заменили другие: «Приходи, Жатва». А потом добавил что-то еще, что именно, она не разобрала, похоже, на языке, на котором говорили Древние, но вроде бы она уловила слово чар. Слово, которое имело только одно значение – смерть. И когда засохшие початки посыпались вкруг ее сапог, она поняла, что означают эти незнакомые ей слова, поняла, что не будет у нее ребенка, не будет свадьбы в далеком, сказочном Гилеаде, не войдет она с Роландом в огромный зал, освещенный электрическими лампами, не будет у нее мужа, не будет ночей нежной любви. Все это в прошлом. Мир «сдвинулся», и жизнь ее закончилась, по-настоящему еще не успев начаться.
Она знала, почему ее поставили на возок, почему она стоит на возке и почему единственный оставшийся в живых Охотник за гробами набросил веревочную петлю ей на шею.
– Не пытайся сесть, – предупредил он, в его голосе слышались чуть ли не извиняющиеся нотки. – У меня нет желания задушить тебя, девочка. Если возок дернется и ты упадешь, я постараюсь не затягивать петлю. Но если сядешь – затяну. Ее приказ. – И он мотнул головой в сторону Риа, сидевшей на скамье возницы, с поводьями в скрюченных руках. – Сегодня командует она.
