Рик Янси - Кровавый остров
– Да. Да, я вас вижу.
– Правда? А я вас нет. В комнате темно как в могиле. Скажите, сколько пальцев я поднял?
– Три. Зачем все это?
– Это называют Oculus Dei, мистер Кендалл. Не знаю уж, кто впервые придумал столь красочное прозвание.
– Что это значит?
– «Очи бога».
– Это я знаю, в школе в меня вбили немного латыни, доктор Уортроп. Я спрашиваю, что это значит?
Ответа монстролог не знал – или же не хотел давать. Он выволок меня в холл и захлопнул дверь.
– Необычайное развитие событий, Уилл Генри, и не лишенное иронии. Он был отравлен не Кернсом, а своей собственной рукой… в буквальном смысле этого слова!
– Он умрет?
– Понятия не имею, – сознался Уортроп. – Мы здесь плывем без руля и ветрил, Уилл Генри. Ни одной жертвы пуидресера ex magnificum[11] до сих пор не было обнаружено – и тем паче изучено, – хотя его лицо было мрачно, голос монстролога выдавал восторг. – Он может умереть, а может полностью выздороветь. Какая-никакая надежда есть. В конце концов, его контакт с ядом был минимален, а некоторые рассказы намекают, что со временем пуидресер слабеет. Вероятно, это зависит от возраста гнездовища.
– Не следует ли нам… Позвать доктора, сэр?
– Чего ради? Мистер Кендалл не насморк подхватил, Уилл Генри. Несчастному дураку и так небывало повезло, что он попал к единственному человеку, в полной мере понимающему серьезность его беды. Ха! А теперь я должен взглянуть на его кровь. Оставайся при нем, пока я не вернусь, Уилл Генри. Не уходи. Ни при каких обстоятельствах не оставляй мистера Кендалла одного. И не вздумай задремать или задуматься! Я должен знать все, что он сделает и скажет, пока меня не будет. Не касайся его и не позволяй ему касаться тебя. И смотри в оба, Уилл Генри. На твоих глазах творится история!
– Да, сэр, – самым ответственным тоном ответил я.
– Я ненадолго. И вот, на всякий случай, возьми-ка это.
И в руку мне лег его револьвер.
– Кто там? – закричал Кендалл, когда я вновь вошел в комнату. Доктор перед уходом вновь прикрыл ему глаза и включил свет.
– Это я, – сказал я, – Уилл Генри.
– Где доктор? Где Уортроп?
– Внизу в лаборатории, сэр.
– Он ищет лекарство?
– Н-не знаю, мистер Кендалл.
– Что значит «не знаю»? – завопил он. – Он врач, в конце концов, или нет?
– И да, и нет.
– Что? Что ты говоришь? И да, и нет?
– Он доктор, но не врач.
– Не врач? Тогда каких наук он доктор?
– Он монстролог, сэр.
– Монс…
– Монстро…
– Монстро…
– …лог.
– …лог?
– Монстролог, – повторил я.
– Монстролог! Большей чуши в жизни не слышал. Что это еще за ерунда?
– Он ученый, – сказал я, – доктор натурфилософии.
– О, Христос Всеблагой! – громко застонал Кендалл. – Меня похитил философ! – грудь его вновь дернулась вверх. – Зачем вы привязали меня к кровати? Почему не отправите в больницу?
Я промолчал. Как мне представлялось, скажи я Кендаллу правду, вряд ли бы из этого вышел толк. Я нервно погладил барабан револьвера. Зачем Уортроп привязал Кендалла к кровати? Зачем дал мне пистолет?
– Эй? – позвал Кендалл.
– Я тут.
– Я ни рук, ни ног не чувствую. Будь хорошим мальчиком и помоги мне.
– Я… мне нельзя вас развязывать, мистер Кендалл.
– Я что, просил меня развязать? Только ослабь немного узлы, будь добр: веревка в кожу врезается.
– Я спрошу у доктора, когда он вернется.
– Вернется? Откуда? Куда он ушел?
– В лабораторию, – напомнил я.
– Я британский подданный! – пронзительно закричал он. – Мой дядюшка – член Парламента! Твой так называемый «доктор» еще поплатится за нападение, избиение, похищение, удержание силой и пытки иностранного подданного! Вздернут его как пить дать и тебя на той же веревке!
– Он пытается вам помочь, мистер Кендалл.
– Помочь? Раздев донага и связав? Не пуская меня к настоящему врачу?
Револьвер холодил мне пальцы; когда же, наконец, рассвет, думал я. Скоро, уже скоро; солнце просто обязано скорее взойти.
– Я замерз, – прохныкал Кендалл. – Может, хотя бы накроешь меня чем-нибудь?
Я закусил губу. Больного и в самом деле трясло, зубы у него так и клацали. Что мне оставалось делать? Укрыть его доктор не запрещал, но я был уверен: если бы Уортроп хотел, чтобы Кендалла укрыли, он бы сделал это сам. Однако это, вне всякого сомнения, облегчило бы страдания несчастного, пусть и самую чуточку, – и разве не в этом состояли мой долг и требования человечности?
Я отложил револьвер и вытащил из шкафа одеяло. Расправляя его поверх дрожащего тела, я вдруг учуял слишком хорошо мне знакомый запах: докучливо-сладкий аромат гниющей плоти.
Я поднял голову и увидел, что кожа на правой руке Кендалла из розовой стала светло-серой – почти прозрачной. Можно было вообразить себе даже, что сквозь нее просматриваются кости.
Рука, которой Кендалл дотронулся до «звездной гнили», которую Уортроп счел «прекрасной», начала разлагаться.
– Я умираю.
Я сглотнул и промолчал.
– Я чувствую, будто меня выдавливают. Как будто великан давит меня в кулаке, дюйм за дюймом, до сухих костей.
– Доктор сделает все, что сможет, – пообещал я.
– Я не хочу умирать. Пожалуйста, не дайте мне умереть. – Гниющие пальцы беспомощно царапнули воздух.
Часть пятая
«Странное лекарство»
Он погрузился в забытье – полубодрствование-полусон.
Рассвело, а доктор все не возвращался. Явился он только через час; когда дверь открылась, я аж подпрыгнул в кресле – таковы были мое изнеможение и расстройство моих нервов.
– Зачем ты его укрыл? – резко осведомился он.
– Я его не касался. И он мерз, – добавил я в свою защиту.
Уортроп сорвал с Кендалла одеяло и швырнул его на пол.
– Это принадлежало моей матери. А теперь мне придется его спалить.
– Простите, сэр.
Он отмахнулся от моих извинений.
– Просто мера предосторожности: точная степень токсичности пуидресера пока неизвестна. Как долго он без сознания?
– Около полутора часов.
– «Около»? Ты что, не записывал?
– Я… мне не на чем было писать, сэр.
– Я полагал, Уилл Генри, что сумел донести до тебя всю важность данного случая, едва ли не самого главного открытия в области биологии, причем как ненормативной, так и общей. Мы должны быть предельно тщательны и не позволять ошибкам и предубеждениям влиять на наши наблюдения… Когда начало проявляться посерение?
– Вскоре после того, как вы ушли, – ответил я, горя от стыда, потому что даже времени не отметил. – Началось с руки…
– С которой руки?
– С правой, сэр.
– Хм-м. Звучит разумно. В таком случае, распространяется оно быстро.
Еще как, сказал я ему. Сланцеватая серость засасывала, как болото, сперва кисти рук, затем руки, затем торс, пах, ноги и стопы. Лицо Кендалла было теперь словно тонкая, как бумага, серая маска, туго, что кожа на барабане, обтянувшая проступившие кости.
– Что он говорил?
– Что позаботится о том, чтоб вас арестовали и повесили.
Уортроп громко вздохнул.
– О симптомах, Уилл Генри. Его симптомах, – монстролог, склонившись над кроватью, слушал сердце Кендалла через стетоскоп.
– Он сказал, что замерз и что его как будто давит в кулаке великан.
Доктор велел мне поднести лампу ближе. С чрезвычайной осторожностью он медленно снял с глаз Кендалла повязку и приподнял одно веко. Глаз заметался в глазнице, словно свет доводил его до безумия.
– Зрачок чрезмерно расширен, радужки совершенно не видно, – констатировал Уортроп.
Он прижал пальцы в перчатке к щеке Кендалла и слегка нажал. Кожа от прикосновения разошлась, обнажив темно-серую кость. Густое месиво гноя и крови засочилось из раны; навязчивое зловоние разложения окутало нас.
– И дермис[12], и эпидермис[13] активно разлагаются, ткани начали разжижаться… Ранняя стадия несовершенного остеогенеза[14] скуловой кости, – выдохнул Уортроп. – Формируются бессуставные остеофитные структуры[15]…
Руки монстролога пробежались по лицу, рукам, груди и животу Кендалла, затем по ногам. Уортроп усвоил урок и больше не давил: касания его были легкими, как шепот.
– Еще костные выросты в локтях, запястьях, костяшках пальцев, коленях, бедрах… Надо нам будет замерить их, Уилл Генри… Везде признаки острого миозита… – он покосился вниз, на мои заметки. – М-и-озит, Уилл Генри, не м-е-озит… Миозит – то самое воспаление, которое мы можем наблюдать здесь в скелетной[16], она же произвольная, мускулатуре. Такими темпами наш мистер Кендалл через несколько часов будет похож на циркового силача – разве что без кожи.
Он поглядел на правую руку Кендалла, затем на левую.
– Обрати внимание на необычную толщину и темно-желтый цвет ногтей, – сказал Уортроп и постучал по одному из них собственным ногтем, укрытым перчаткой. – Твердые как сталь! Такое состояние именуется «онихауксис», – сжалившись, он продиктовал это по буквам и обернулся ко мне с горящими тревожным черным светом глазами.
