Марк Валентайн - Невероятные расследования Шерлока Холмса

— Состоятельным, — произнес я, уязвленный беспечным замечанием о людях, сидящих в городе. — Из тех, что не терпят слова «нет». Но, по-моему, он серьезный и добросердечный. Конечно, парень здраво относится к этим декадентским штудиям — и если они с Делапором единомышленники, странно, что тот возражает против сватовства.

— Вполне разумно. — Холмс разложил письмо и записку на столе, после чего направился к книжному шкафу за экземпляром «Корт газет», до того набитому вырезками из светских хроник, а также собственными записями Холмса, выполненными его четким, твердым почерком, что разбух едва ли не вдвое против первоначального объема. — Но что это за «некоторые обычаи», которые «не больно-то лицеприятны по современным меркам»? Нелицеприятное в мире, где создали пулемет «максим», едва ли может сводиться к детским страхам.

Карстерс Делапор, — прочел он, открыв таблоид длинной рукой. — Допрошен относительно его местопребывания ночью двадцать седьмого августа тысяча восемьсот девяностого, когда владелец паба в Уайтчепеле сообщил об исчезновении своего сына Томаса, десяти лет от роду. Человека, под описание которого подпадает наружность Делапора — она такова, что забыть ее никак не возможно, — видели разговаривающим с мальчиком тем вечером. Томас так и не был найден. Думаю, это имя мне знакомо. Делапора также допросили в семьдесят третьем манчестерские полицейские — он находился в городе, не имея на то никаких вразумительных причин, когда пропали две девочки с фабрики… Признаться, я удивлен, что кто-то их хватился. С лондонских улиц каждый день исчезают беспризорники, ими интересуются не более чем бабочками, улетевшими за садовую ограду. Не требуется большого ума, чтобы похищать детей в Лондоне. — Он захлопнул книгу, и его глаза сузились, когда он обратил взор к бескрайним кирпичным джунглям, раскинувшимся за окном. — Всего-то и нужно брать самых голодных и грязных, не имеющих ни дома, ни родителей.

— Это слишком серьезный вывод, чтобы спешить с ним, — возразил я.

— Верно, — молвил Холмс. — Поэтому я никуда не спешу. Но Гай, виконт Делапор, упомянут в более ранних отчетах столичной полиции трижды — между тридцать третьим и пятидесятым годом — в связи с точно такими же расследованиями; одновременно он опубликовал для печально известного общества «Глаза утренней зари» серию работ, посвященных сохранившимся демоническим ритуалам в окрестностях Уэльса. А в шестьдесят третьем пропал американский репортер, который интересовался слухами о языческих культах в западном Шропшире — менее чем в пяти милях от селения Уотчгейт, которое находится у подножия холма, где стоит приорство Дипуотч.

— Но даже если так, — возразил я, — даже если Делапоры занимаются какими-то теософскими изысканиями — и держат для этого белых рабов, — то почему им не удалить из дома непосвященного человека, ту же племянницу Делапора, вместо того чтобы превращать ее в источник неприятностей? И чем поможет старику ворох оккультного хлама в навязывании своей воли сыну и внучке?

— Действительно — чем? — Холмс вернулся к шкафу и вынул конверт, куда положил карточку Бернуэлла Колби. — Я тоже счел нашего американского гостя человеком искренним и безвредным — несмотря на его очевидное желание отмежеваться от своей скучной и ограниченной семьи. И в свете этого все становится еще любопытнее.

Он протянул мне конверт; я взял его и изучил, подражая Холмсу. Бумага, как он и сказал, была плотная и дорогая, а шрифт — подчеркнуто вычурный, хотя сама карточка хранила некоторые следы пребывания в карманах мистера Колби вперемешку с карандашами, записками и фотографиями его возлюбленной Джудит. Лишь поднеся ее ближе, чтобы рассмотреть мелкие вмятины и царапины, я уловил запах, который, казалось, пропитал толстую, мягкую бумагу, — тошнотворная смесь ладана, паленых волос и…

Я взглянул на Холмса расширенными глазами. Мне был знаком этот запах. Я служил в Индии и большую часть жизни был врачом.

— Кровь, — сказал я.

Ответ на записку, которую мой друг послал тем же днем, пришел через несколько часов, и когда мы покончили с ужином, Холмс предложил сопроводить его к приятелю, жившему на набережной Виктории близ Темпла.

— Занятный субъект — он может добавить в палитру лондонской жизни краски, о которых вы доселе не подозревали.

Мистер Карнаки был молодой человек среднего роста и хилого сложения. Его большие серые глаза прятались за толстыми линзами очков, взирая оттуда с выражением, которое не удавалось определить: он будто выискивал нечто, чего не видели остальные. Его высокий, узкий дом был забит книгами, которые громоздились даже вдоль стен коридора, из-за чего человеку широкоплечему пришлось бы протискиваться на манер краба, а в темных дверных проемах я различил мерцание газового света на устройстве, которое аттестовал как сложный химико-электрический аппарат. Карнаки выслушал рассказ Холмса о визите Бернуэлла Колби, не проронив при этом ни слова и утвердив подбородок на длинных и тонких, как паучьи лапы, пальцах. Затем он встал с кресла и взобрался на пару ступенек, имея целью верхнюю полку одного из многих книжных шкафов, которые выстроились вдоль стен маленького кабинета в задней части дома.

— Приорство Дипуотч, — прочел он вслух. — Расположено на скале выше деревни Уотчгейт в дикой холмистой местности на границе Уэльса, где в тысяча двести пятнадцатом году король Джон узаконил основание августинского приорства на месте алтаря, который, по преданию, был построен Иосифом Аримафейским. С самого начала оно прослыло источником легенд и боязливых слухов: на самом деле первоначальным намерением короля Джона было сровнять «капище» с землей и засыпать солью. Некий Филипп из Мундберга просился на прием к Эдуарду Четвертому, дабы пожаловаться на тамошних монахов, которые «предаются сношениям с демонами, из ада явившимися, и помышления свои открыли посредством некоторых видений». Но он так и не добрался до короля, и расследование не проводилось. Звучали неоднократные обвинения в ереси, отдельных настоятелей связывали с переселением душ, — слухи, явно дошедшие до семейства Гримсли, которому Генрих Восьмой даровал приорство в тысяча пятьсот сороковом, и ожившие в тысяча семьсот восьмидесятых, когда Делапоры унаследовали имущество Гримсли через брачный союз.

Он положил фолиант на стол близ Холмса и постучал пальцем по черному кожаному переплету.

— В своем «Каталоге тайных непотребств» Уильям Пунт пишет, что в тысяча семьсот девяносто третьем это приорство представляло собой внушительное поместье, отстроенное из серого камня на фундаменте монастыря эпохи Плантагенетов, и добавляет, что изначально сердцевиной строения были развалины башни — по всей вероятности, римской постройки. Пунт сообщает о лестнице, которая вела вниз, в крипту, где настоятели имели обыкновение спать на грубом алтаре после чудовищных ритуалов. В тысяча шестьсот восемьдесят седьмом лорд Руперт Гримсли был убит своими женой и дочерьми — предположительно они сварили его тело, а кости похоронили в крипте, отдельно поместив череп в нишу у подножия главной лестницы в самом особняке, «дабы отвадить силы зла».

Я не удержался от смешка.

— Как охранительный тотем он не очень-то помог лорду Руперту.

— Пожалуй, — улыбнулся Холмс. — И все же прочитанное в амстердамском издании «Каталога» Пунта за тысяча восемьсот сороковой год вынуждает меня заключить, что местное население не считало убийство Руперта Гримсли большим злом: жители деревни столь усердно препятствовали столичной полиции в исполнении ее обязанностей, что трем преступницам удалось с легкостью скрыться.

— Воистину это так. — Карнаки повернулся и взял другой том, выглядевший менее зловеще, чем «Каталог», — то была просто «История семейств юго-западной Англии», переложенная закладками и вырезками не хуже холмсовской «Корт газет». — Руперт Гримсли слыл колдуном, и его боялись от Шрусбери до устья Темзы; он широко прославился как разбойник с большой дороги, похищавший не ценности, но путников, которые исчезали бесследно. Говорили, что ему повиновались демоны, и по меньшей мере двое сумасшедших — один в начале восемнадцатого столетия, второй совсем недавно, в году тысяча восемьсот сорок втором, — клялись, что старый лорд Руперт вселялся в тела всех последующих хозяев Дипуотча.

— Вы хотите сказать, он регулярно реинкарнировал? — Признаюсь, что бытование этого тибетского суеверия на родных уэльских холмах изрядно удивило бы меня.

Карнаки покачал головой:

— Речь о том, что дух или сознание Руперта Гримсли переходит из тела в тело, подобно паразиту жирея в плоти наследников и вытесняя души из молодых, ибо человеческая часть всех лордов Дипуотча умирала.

Молодой антиквар повторил это столь серьезно, что я с трудом удержался от смеха; выражение лица Карнаки не изменилось, но взгляд его метнулся от меня к Холмсу.